— Одевайся, Тася.

Тася не шевельнулась, а я продолжал:

— Чтоб вызвать комиссию из Москвы для разбора персонального дела коммуниста, надо написать на него нечто чудовищное, а так как этот коммунист Болдырев Андрей Николаевич, отдавший и молодость и здоровье освоению Сибири, и его здесь каждый старожил, каждый первопроходец знает, то из этой вашей затеи, кроме позора для вас лично, ничего не выйдет. Вот и жена от вас уходит, потом уйдут друзья...

— А у него нет друзей! — звонко произнесла Тася,— у него есть нужные люди. Хочешь, Василий, я предскажу тебе дальнейшее? Разбор дела Болдырева превратится в разбор дела Василия Чугунова. Я тебе это обещаю. Мы еще не познакомились... Как я поняла, вы сын Андрея Николаевича. А я Таисия Константиновна Терехова. Главный лесничий опытного лесхоза. Мой бывший муж, директор леспромхоза... Но ведь таких людей близко к природе нельзя допускать. Лес они не любят, людей тоже, у них своя технология, как бы «кубиков» побольше дать, а там хоть трава не расти! Плевать им на то, чтоб сохранить подрост, семенные деревья, красивые урочища, древние кедровые рощи, не оголить берега рек. Взываешь к совести, справедливости, благородству, а в ответ слышишь: «Вы нам морали не читайте, с нас план спрашивают. Нам надо рубить, где поближе да получше, скорее и больше». Боролись, конечно, когда побеждали, когда терпели поражения. Был чудесный сосновый бор за Ыйдыгой... Теперь там осинник, кустарники. Оголили много земли вдоль БАМа. А ведь там всюду будут города. Уже открыты месторождения киновари, олова, свинца. Два-три поколения пройдет, пока вырастет такой сосновый бор. Сейчас замахиваются на кедровый бор!

— Правительственный заказ! — буркнул разозленный донельзя Чугунов.

— Какая чушь! Ищите в тайге. Бор не дадим, и не думайте. Не надейтесь. У Дроздова друзья — космонавты, сибиряки — обещали помочь. А таких людей, как ты, Василий, надо либо из Сибири гнать совсем, либо не допускать до руководящих должностей. И мы этого добьемся.

Чугунов вскочил с лежанки. Ноздри его бешено раздувались. С каким бы удовольствием он закатил своей молодой супруге оплеуху. Желание это было столь же явным, сколь и несбыточным.

Вошла тетя Флена с кипящим самоваром в руках и, ловко поставив его на поднос, стала накрывать на стол. Через минуту-другую пришли Миша с Нюрой, и мы все сели за стол. Кроме Чугунова. Как его ни уговаривала тетя Флена, он ушел. Тася ела без аппетита и молча. Все же это был ее муж, с которым она прожила два года. Такая не выйдет замуж без любви, и решиться на развод ей нелегко, значит, совсем перестала уважать...

Такая, как она... Разве я знаю ее? Могу знать, только увидев впервые в жизни? Но я был уверен, что знаю.

Миша и Нюра были очень довольны, что я их навестил. Когда я уходил, они решили меня немного проводить. Мы, все трое, оделись, а я все медлил. Уже смотрели они на меня с недоумением. Я вдруг решился и подошел к Тасе.

— Как вам позвонить, куда? — спросил я.— Можно ли приехать к вам в лес с кинооператором и режиссером? Вы знаете, я подумал, что они должны непременно познакомиться с вами и вашим опытным лесничеством.

Тася не стала ничего уточнять, ни расспрашивать, просто написала на листке из записной книжки телефон и протянула мне.

Я почти всю ночь не спал, думал, почему Тася Терехова произвела на меня такое сильное впечатление.

Алеша приехал раньше, чем я ожидал. Христина с Виталием были в отъезде (в «моем» зеленом фургончике), Миша и Нюра еще не пришли на работу, когда раздался звонок. Я в одной пижаме выскочил из-под теплого одеяла, отпер дверь и очутился в медвежьих объятиях Алеши.

— Приняли?! — вскричал я, только взглянув на его сияющее лицо.

— Приняли. На первый курс. Как раз отсев был. Обязали доедать за первое полугодие.

— Алешка! Дружище! — завопил я вне себя от радости за своего друга.

Уже за столом не-то лукаво, не то смущенно рассказал, мне о том, что получил консультацию насчет своей математической работы у самого академика С. и обещал закончить эту работу...

— С академиком... но каким образом? Как ты его нашел? Алеша укоризненно покачал головой.

— По-твоему, я бы стал отрывать его от работы, чтобы... мне консультацию? Он сам меня нашел!

— Ему написал Кирилл?

— Нет. Кирилл отослал мое пространное решение «задачи» в математический журнал, а главный редактор дал ознакомиться академику. Ну, он узнал, что я окончил ГПТУ, работаю пекарем, и пожелал увидеть меня, познакомиться.

— Где же вы встретились?

— У него дома. Пригласил меня на чашку чая.

— О чем же вы говорили?

— Его интересовало, каким образом я пришел именно к этому решению. Ну и еще... спорили.

— Черт побери! О чем?

— Он ужасно ругал моих учителей из школы, обозвал их...

— Идиотиками?

— Идиотами. А я заступился. Они ведь всю жизнь нам отдавали... свою любовь... А профессор говорит... что они... обязаны были видеть мою...— Алеша запнулся и покраснел.

— Что видеть?

— Неважно. Профессор большой ученый, человек эмоциональный... Потому преувеличивает.

— Понимаю. Учти, что я с ним согласен. Жаль, что мне надо от тебя уходить — соскучился...

— Вечером увидимся, поговорим.

В этот день я с бригадой Мосфильма должен был лететь вертолетом на медные рудники. Мы вернулись рано, так как хотя день и прибавился на час, но все еще рано темнело; пообедали с мамой в столовой, вместе с отцом, договорились насчет поездки в опытное лесничество и хотя усталые, но довольные вернулись домой, где меня ожидал Алеша.

Мы проговорили с ним за полночь. Ему было приятно, что мои случайные выступления в фигурном катании пользуются в районе таким успехом.

— Значит, коньки так и возишь с собой?

— Вожу. Не люблю отказывать, а просят везде, где есть свой каток. Христина говорит, что мои выступления повышают у них тонус, как Женины песни.

— В какой же ты институт поступил? — спросил вдруг я, спохватившись.

— В иркутский же, педагогический. Академик меня сам рекомендовал на математический после той работы. А у них как раз — отсев. В Новосибирске-то уговаривали меня остаться в их университете. А я отказался наотрез. Только в иркутский.

— Может, зря, Алеша?

— Не зря, Иркутск ближе. От тебя, от всех нас. И дефектологический факультет есть, не забывай. Я мечтаю помогать детям чувствовать себя полноценными людьми, обрести счастье.

Глава двенадцатая

ВРЕМЯ ВЗРЫВАЕТСЯ И ИСЧЕЗАЕТ

Поскольку дирижаблей ни грузовых, ни товарно-пассажирских еще не настроили, а прямой сухопутной дороги от Зурбагана до станции не было (летом часть пути в обход хребта, обрывающегося к Байкалу, совершали на баржах, на паромах), то грузы можно было перевозить только летом. Но ждать открытия навигации — значило потерять время, сорвать темпы работ, и строители создали свою трассу через... зимний Байкал.

Сначала по ледовой дороге проезжало за зиму десятка два или три грузовиков — уж очень тяжела и опасна эта дорога,— потом уже за несколько дней их проходило сотни —тяжело груженных машин.

Проектировщики такой вариант не предусматривали, но гигантские стройки — они роились вокруг Зурбагана — БАМ, порт, туннели, территориально-производственный комплекс, станции поселки, рудники и дороги, дороги,— они требовали зимника, по которому можно было везти нужные строительству грузы.

В этом году Байкал замерзал трудно и поздно — где-то в конце января. Зима была вьюжной, своевольной — жгучие морозы перемежались оттепелями. Весну синоптики предсказывали («обещали») ранней, а строительство порта тормозилось из-за отсутствия необходимых материалов, то есть даже с открытием навигации Зурбаган не принял бы все суда.

Поэтому горком КПСС обратился ко всем, имеющим водительские права, принять участие в ледовых рейсах, а соседние области подбросили нам своих машин.

— Мобилизация водителей! — назвал это мероприятие Виталий.

Виталию дали почти новый МАЗ, я ехал с ним за мосфильмовской машиной. Алеша ехал с пожилым дяденькой. На станции Алешу ожидали иркутская машина и мука для пекарни.