Ох, и тяжкими были те дороги! Не легким оказался путь и через Клухорский перевал.

— Крепись, сынок! — подбадривал комсомольца падающий от усталости командир полка Цумбар. — Впереди у нас еще много боев.

И молодой солдат крепился.

В личной библиотеке Константина Александровича Иванова хранится карта военных лет. Красные линии на ней стрелками упираются в десятки городов и населенных пунктов России. Я долго рассматривал боевую реликвию и, остановившись на кружочке, который нанесен севернее Днепродзержинска и датирован 25 сентября сорок третьего года, заинтересовался цифрой 30.

Тридцать дней мы дрались на этом пятачке, — объяснил Константин Александрович. — Собираюсь памятник там поставить своему другу Васильку.

Форсировать Днепр Константину Иванову довелось в числе первых бойцов сорок шестой армии. Утром 24 сентября с восемнадцатилетним коммунистом советовался сам командующий. Они вместе разработали план высадки первой группы на правый берег Днепра, согласовали время переправы подкрепления, условные сигналы… Людей для этой операции командование доверило подобрать лично сержанту Иванову.

Пятьдесят автоматчиков и десять минеров 25 сентября в три часа ночи переправились на лодках через Днепр и бесшумно высадились на одетый непроглядной тьмой берег. Ветер-низовик пошуршит-пошуршит в сухих камышах и замрет. Тишина помогала смельчакам по хрусту песка под сапогами немецких часовых определить посты и выбрать самое глухое место в обороне противника.

Густые камыши первыми покинули минеры. Разгребая мокрый песок руками, они под носом у фашистов снимали мины и метр за метром продвигались вперед. Автоматчики ползли следом. В конце минного поля смельчаки залегли, изготовились к броску.

— Командир, — шепнул Иванову Искандер Гасанов, — разреши маленький разведка? Одын нога там, другой — здэсь.

Минут через десять Искандер Гасанов точно из-под земли вырос перед командиром и шепотом доложил:

— Два часовой — капут. Траншея пустой.

Три дота, два блиндажа и траншею гвардейцы заняли без единого выстрела. Сержант Иванов доложил по телефону командующему армией обстановку и, получив приказ «работать», предупредил подчиненных:

— Действовать только ножами.

Фашисты минут через сорок спохватились, но было поздно. Группа сержанта Иванова и двести гвардейцев из второго десанта закрепились в отбитых траншеях и дотах врага.

Гитлеровские генералы, стараясь любой ценой столкнуть сорок шестую армию в Днепр, не жалели ни живой силы, ни снарядов, ни бомб, ни танков. Советские солдаты на пятачке севернее Днепропетровска выдержали и рукопашные схватки, и психические атаки пьяных фашистов… Но одного боя Константину Александровичу не забыть никогда. Его свалило волной разорвавшегося снаряда. Он поднялся, шагнул к противотанковому орудию и услышал крик:

— Танки слева!

Лязгая гусеницами, из балочки выскочил первый фашистский танк. Иванов дослал снаряд в казенник. Грохнул выстрел. Над башней взметнулось пламя. Второй танк Иванов уничтожил прямой наводкой. Третий подорвал связкой гранат. Потом был четвертый танк. И был пятый.

Подвиг восемнадцатилетнего коммуниста на правом берегу Днепра Родина отметила Золотой Звездой.

Дороги войны вели Героя на Запад. Правобережная Украина, Молдавия, Румыния, Югославия, Венгрия. Этот боевой путь старшего сержанта Иванова Родина отметила двенадцатью правительственными наградами.

Первый мирный вечер доброволец из Череповца встретил на окраине Вены. В молодой роще щелкали соловьи, небо над головой было усыпано такими веселыми и крупными звездами, как в России. Живым — живое.

— Приеду домой, — делился думками у костра с боевыми друзьями старший сержант Иванов, — пойду работать на железнодорожную электростанцию. Стану машинистом-турбинистом…

— Товарищ старший сержант, — прервал Героя почтальон. — Вам письмо от родителей.

Весточка из России собрала весь взвод.

— Братцы, мать командиру уже невесту приглядела! — воскликнул один солдат.

— А батя!.. Батя-то каков! — добавил другой и громко прочитал корявые строчки отца Героя: — «Костя, вчера Капа комнату твою обряжала, чтобы ты, значится, после боев в чистоте да покое мог хорошо отдохнуть, и на твой портрет долго-долго глядела».

— Товарищ командир, — обратился к Иванову молодой кубанец Иван Дайнега. — А она красивая?

Командиру трудно ответить, какой стала соседка. Когда он уходил на фронт, Капитолина была худенькой девчушкой, показывала мальчишкам язык и зимой запрягала в санки овчарку. Он еще хорошо запомнил, как однажды грозился проучить озорницу крапивой. Она тогда выглянула из своей калитки и рожицу скорчила.

— Чудак ты! — выручил старшего сержанта Иванова почтальон. — Самые красивые невесты в России будут выходить замуж только за нас. В твоей станице есть красавица?

Иван Дайнега прикурил от уголька самокрутку, пилотку набекрень и с затаенной надеждой:

— Оксана Чепурная. Глаза у нее… Знаете, хлопцы, какие очи!.. А косы!.. Только дид Мусий…

Поцеловал он Оксану под тополем, — добавил почтальон, — а дед Мусий его по горбу — костылем! Костылем!..

Солдатский смех взорвал тишину.

— Отставить! — приказал подчиненным Иванов и, стараясь ободрить растерявшегося Дайнегу, признался: — Отец как-то писал, что Капитолина стала краше всех девушек на нашей улице.

…Эшелоны увозили в Россию победителей. Готовился к демобилизации и Герой Советского Союза Константин Иванов. Но его планам в сорок пятом не суждено было осуществиться. Бывалого воина вызвали в штаб и без лишних предисловий:

— В мирное время армии нужны высокообразованные офицеры с боевым опытом. Подумайте и завтра дайте ответ.

Война многому научила Героя и, пожалуй, самому главному — не щадить себя для Родины. Утром он пришел в штаб и кратко сказал: «Согласен!» Но стать курсантом военного училища Иванову не довелось. Полк был поднят по тревоге, и он уехал на Восток добивать японских империалистов.

III

Колеса вагонов стучат и стучат на стыках натруженных рельсов. Позади Приморье, Забайкалье, Сибирь, Урал… А России все нет и нет конца. Но какой бы она ни была необъятной, каждому особенно дорог в ней тот уголок, где бумажным змеем, потасовками из-за голубей, пионерским горном и школьными звонками пролетело детство. Не будь у него своей «страны открытий», в которой были и подзатыльники матери, и свиданья с отцовским ремнем, вряд ли он мог бы полюбить Россию сильнее жизни.

Колеса стучат, стучат и стучат. В открытое окно вагона льется ночная прохлада. Пассажиры спят глубоким сном. Спит на полке под убаюкивающий перестук колес н молодой старшина. Долгий путь утомил гвардейца.

Паровоз, рассыпая в ночи искры, летит вперед. Гвардеец на полке проснулся, вздохнул. В открытое окно вагона льется прохлада, но она для старшины стала уже другой. Ее чистоту он запомнил с детских лет.

Старшина-гвардеец встает, выходит в тамбур, открывает дверь и полной грудью вдыхает прохладу. Шесть лет он не дышал воздухом родного края. Но нет, не забыл старшина его особый настой и чистоту. Мысли в голове у гвардейца такие же чистые, как наступающий рассвет.

Раннее утро высветляет леса, клубами молочного пара плывет на лугах и полянах, начинает чуть-чуть, как красавица-невеста, подрумяниваться. Вот уже и елочки на лесной опушке стали малахитовыми, и молодые березки в накрахмаленных платьях того и гляди закружатся в хороводе. Не оторвать глаз старшине от чарующей красы. Ему здесь любо все-все: и белая цепочка гусей, важно шествующая из деревни на озеро, и черное торфяное поле, и колодезный журавель с деревянной бадьей у новой избы…

Все это его родное! Русское! И великое горе ждет того супостата, который позарится на край старшины-гвардейца. Скажи ему: «Солдат, Россия в беде!» — и он снова, прямо с дороги, не обняв мать-старушку и седого отца, вернется в огонь.

Пожилая проводница с ведерком вышла в тамбур захватить уголька (время указывало спроворить чайку пассажирам), взглянула на гвардейца, и покатились у нее по щекам слезы. Не надо слов солдату. Он понял все. Проводница уголком платка вытерла глаза и со вздохом спросила: