— Я, товарищи, думаю Демьяна Михайловича главным технологом назначить.
Заявление Осокина еще на одну голову подняло Пилипчука в глазах коммунистов, и они проголосовали за прием его кандидатом в члены партии.
Две недели Демьян Михайлович чувствовал себя на седьмом небе. На заводе за это время он развернул такую деятельность, даже Осокин ахал. Самым значительным в стараниях Пилипчука было событие номер один: выпуск продукции по новой технологии. Но Демьян Михайлович по-прежнему не унимался. Он с лаборантами сутками просиживал над новыми опытами. Цель в работе преследовал одну: ужать до минимума сроки изготовления фронтовой продукции.
Работа с полной отдачей сил, ума, воли настолько захватила Демьяна Михайловича, что он даже забывал о сне и пище. Ему в те дни хотелось искупить перед Родиной ошибки юности и с чистым сердцем прийти на бюро горкома. Так бы все, наверное, и случилось, но проклятая трусость снова явилась к нему на порог в образе трясущегося старика, заросшего седыми волосами, как трухлявый пень мхом. Явилась она к нему за день до бюро горкома и беззубым ртом зашамкала:
— Вот, дорогой коллега, мы и свиделись. Я еще тогда предсказывал вам блестящую карьеру. Кхе-кхе-кхе…
Если бы сама смерть пришла к Демьяну Михайловичу, он бы, пожалуй, так не растерялся, как испугался визита Валерьяна Северьяновича.
— Чего вам еще надо? — пролепетал Пилипчук. — Говорите быстрее. Я тороплюсь…
— Успеете.
Валерьян Северьянович, оставив промеж ног на пороге лужицу, пронес дряхлое тело к дивану и, с трудом опустившись на него, потухшими глазами уставился на Пилипчука.
— Вы зачем пришли? — тверже спросил Пилипчук. — Говорите скорее. Я тороплюсь…
— А мне спешить некуда. На бюро горкома меня не ждут. Завод на моих плечах не держится…
Рука Демьяна Михайловича потянулась к бронзовой статуэтке Котляревского, которая стояла на столе, и, едва ощутив ее тяжесть, обмякла. Валерьян Северьянович, осклабившись, прошипел:
— Не ш-ш-ша-ли-те-е…
— Зачем пришли? Уходите вон или я…
— Духу не хватит. А привела меня забота очень простая. Вы, надеюсь, не забыли Зосю? Зосю Пилипчук?
Прошлое, вычеркнутое из памяти и сердца, во весь рост встало перед Пилипчуком и закричало голосом Оксаны: «Гнать перерожденца из комсомола!» И не только подало голос, ударило по-предательски в самое больное место. Демьяну Михайловичу хотелось схватить за облезлый воротник дырявой шубенки Валерьяна Северьяновича и дать пинком под определенное место, но проклятая боязнь выглядеть перед коммунистами укрывателем прошлого сделала роковое дело. Пилипчук присел за стол и трясущимися руками обхватил голову.
— Не стоит себя казнить, коллега, — советовал Валерьян Северьянович. — Вы должны радоваться…
— Чему?
— У вас есть сын.
— Сын?
— Зося вырастила его одна. Восемнадцать лет парню…
— Пусть я буду хамом, подлецом… Но я… Я не знал, что она осталась беременной…
— Зося поступила благородно, как настоящая дворянка. Осуждать ее за это вы не имеете права. Свои люди не дали ей погибнуть. Они сделали ее врачом.
— Какого вам черта надо от меня?..
— Очень немножечко. Вашего сына Бориса могут завтра одеть в солдатскую шинель и отправить на фронт…
— Кончайте! — вскочил из-за стола Пилипчук. — Еще одно слово…
— А я уже кончил, — замигал закисшими глазами Валерьян Северьянович. — Возьмите Бориса на завод, пристройте в лабораторию…
— Ему нужна бронь?
— Вам, как главному технологу, это сделать очень просто. Если вы поступите неразумно…
Демьян Михайлович, низко опустив голову, помолчал минуты две и сдавленным голосом продолжил:
— Вызвали меня в горком партии и прямо: «Вы были исключены из комсомола? Вы были женаты на дочери белогвардейского офицера? Вы устраиваете на завод сына от первого брака?..» — Пилипчук выпил стакан воды и тише добавил: — Все это стало известно коммунистам завода, Осокину, и вылетел я из седла на полном скаку. Да так грохнулся о землю — до сих пор боль во всем теле ношу.
Демьян Михайлович не стал распространяться о своей боли, клятве никогда в жизни никому ничего не доверять, всегда держаться в стороне от схваток, но о самом главном заявил во весь голос:
— Я это, Игорь Николаевич, рассказал безо всякого умысла и расчета. Вы еще молоды, и у вас вся жизнь впереди. Не сделайте таких ошибок. Прошлого мне не вернуть. И винить за неудачно сложившуюся жизнь я никого не собираюсь. Сам во всем виноват. Пенсию мне, конечно, дадут приличную. Но поймите другую сторону: не хотелось бы вот так уйти из коллектива, хотя я того и заслужил. Хотелось бы еще немного принести людям пользы.
Демьян Михайлович открыл Игорю Задольному десятки «узких мест» на химкомбинате, посоветовал, как лучше и быстрее устранить недостатки, и, заканчивая исповедь, попросил не посвящать третьего в разговор.
— А не могли бы вы, — предложил Задольный, — взять на себя ликвидацию перечисленных недостатков и контроль за качеством продукции?
Предложение Задольного тронуло Пилипчука до слез.
— Вы это серьезно? — дрогнувшим от радости голосом переспросил он. — Да я, дорогой Игорь Николаевич, с превеликим удовольствием. Я о недостатках не раз и Андрею Карповичу говорил. Да он… Страшный он человек. Он меня и взял на комбинат потому, что я против него пикнуть не мог.
— Завтра отдадим приказ о переводе вас помощником главного технолога по качеству продукции. Вот вам моя рука.
— Не подкачаю, Игорь Николаевич! Честное слово, не подведу!
Глава шестнадцатая
После работы Андрей Карпович, едва переступив порог квартиры, осведомлялся:
— Из Москвы не звонили?
— Пока нет, — отвечала Мария Антоновна.
Осокин, скрывая душевные муки, прикидывался веселым, беззаботным. И чем больше он хитрил, тем игра становилась заметней. Мария Антоновна не раз собиралась поговорить начистоту, но, зная замкнутый характер супруга, беседу откладывала до лучших времен.
Дни проходили за днями. Все оставалось по-прежнему: Андрей Карпович утром уезжал на комбинат, ровно в час появлялся на обед и, отдохнув, снова катил на работу. Иногда он позванивал домой и усталым голосом спрашивал:
— Молчит Москва?
Один и тот же вопрос так надоел Марии Антоновне, что она даже обрадовалась звонку междугородной и сразу дала знать супругу о предстоящем разговоре с Москвой.
— Хо-ро-о-шо-о, — вздохнул Осокин. — Дома буду вовремя.
Своему слову Андрей Карпович остался хозяин: ровно в шесть тридцать он перешагнул порог квартиры, неторопливо разделся и сел за стол. Мария Антоновна предложила ему с устатку стопку армянского коньяка и легкий ужин. Андрей Карпович на заботы жены отвечал молчанием и куриными глотками отпивал из стакана чай.
— Ты, Андрюша, чаек с ромом. Уважь стаканчик и отдохни. Позвонит Москва, я сразу тебя подниму.
Предложение жены Андрею Карповичу показалось резонным. Он вспомнил, что все великие люди накануне больших событий старались хорошенько выспаться, разрешил подать чаю с ромом и, осушив пару стаканов, прилег на диван.
Домашний уют и какая-то вялая усталь, которую Осокин все чаще стал ощущать перед концом работы, незаметно развеяли его думы о предстоящем разговоре с Москвой. Лежа на диване с закрытыми глазами, он начал вспоминать подробности прошедшего дня и неожиданно поймал себя на мысли, что тихоня Пилипчук, тот самый Демьян Михайлович, который боялся слово вымолвить, требовал издать приказ о наказании директора суперфосфатного завода за низкое качество минеральных удобрений.
Приказ Андрей Карпович, конечно, не издал, докладную Пилипчука положил в папку, чтобы «обмозговать» на досуге, и минут через десять выдержал баталию с Задольным.
— Пора нам увеличить съем аммиака с каждой колонны синтеза на тридцать процентов во всех сменах! — горячился Игорь. — Опыт работы Василия Денисовича Гришина на высоком давлении надо сделать достоянием всех аппаратчиков!..