Тоже славный, тоже гордый,
Тоже малость косомордый…
Тут, запрету вопреки,
Меж детей пошли смешки.
Все смеются над болваном,
Над корявым истуканом,
Улыбающимся гнусно
(Сделанным весьма искусно).
«А теперь, ребята, в путь!
Не изволите ль взглянуть
С нежностью благоговейной:
Этот экспонат музейный,
Светоч царственного рода,
Полупень, полуколода —
Царь морей, степей, полей,
То бишь Черный Дуралей!»
Всех от смеха прямо скрючило,
Хохот завладел детьми,
А Пэкала тут возьми,
По макушке стукни чучело:
«Злодей!
Разить
Людей,
Грозить
Не смей,
Ты, змей,
Пень безмозглый, обормот,
Вот тебе, скотина, вот!!!
И тебе-то поклоняться?»
На Пэкалу-святотатца
Смотрят дети, веселясь,
Ну, а он швыряет грязь
В морду Черного Царя,
Речь такую говоря:
«Убирайся прочь отсюда,
Черномордая паскуда,
Рожа безобразная!»
И, победу празднуя,
Все пустились в пляску шалую,
Озорную, небывалую
Во главе с самим Пэкалою!
Стали все ногами дрыгать,
Через истукана прыгать!
Флуер Андриеш достал
И играть тихонько стал,
А в душе у чабана
Песенка жила одна, —
Та, что в прежний час звучала,
До беды и до начала
Всех скитаний пастушка, —
Весела, чиста, звонка,
Та, что легче ветерка
Поднималась в облака
Над родимою Молдовой,
Над долиной Трехручьевой!
Андриеш играет гладко,
А в душе его несладко:
Сколько, сколько можно впредь
Испытания терпеть? —
Вот нелегкая загадка…
Словно взрослому, ему
Выпадают передряги,
Испытания — уму,
Сердцу, воле и отваге.
Детство, детство, ты куда?
Промелькнуло без следа.
Так живешь — не уследишь:
Взрослый ты или малыш.
Девочка к нему идет
И тихонько задает
Пастушку такой вопрос:
«Ты скажи-ка мне и детям,
Где учился песням этим?»
Молвит хлопец: «Фэт-Фрумос —
Вот кто мой учитель главный,
Вот кто мой наставник славный!
Как зовут тебя, мой свет?»
Медлит девочка, боится,
Наконец она в ответ
Произносит: «Миорица».
Сжало пастушку сердечко, —
«Это ведь моя овечка
Так зовется! Я грущу,
Я давно ее ищу, —
Схожа с ней ты, крошка-детка,
Как сестричка-однолетка!»
Налетев исподтишка,
Грусть объяла пастушка.
Поспешил к нему Пэкала:
«Не печалься, добрый друг!
Столько радости вокруг!
Видишь, даже солнце встало
И сквозь тучи заблистало!
Вот, как видишь, я не вру!
Поутру и ввечеру,
Паренек, твою хандру
Звонким смехом уберу!
Дуться, парень, ты не смей!
Прогонять тоску умей,
Хохочи всю жизнь, до слез,
Выше кушму, выше нос!»
Подмигнула им дорога,
В нитку вытянулась строго,
Вновь шагать друзья решили
И на запад поспешили.
Там, в густом разливе тьмы,
Дремлют долы и холмы.
Над откосом — чахлый сад,
Ветви до земли висят.
Не под тяжестью плодов,
Не под бременем годов,
А под грузом темноты
Сникли чахлые листы!
В том саду стоит седая
Женщина немолодая,
Но прекрасная лицом.
Перед каждым деревцом
Слезы льет поочередно,—
Чем, бедняжке, ей помочь?
На нее немая ночь
Давит тяжестью холодной.
Возле дома, у крылечка,
Черная паслась овечка,
Век не видевшая света:
К ней, видать, окраска эта
Низошла с окружной тьмой.
И была она немой!
Чернота лилась рекой…
Увидавши сад такой,
Андриеш почуял ужас.
Чабаненок вмиг его
Пересилил, понатужась,—
Отступило колдовство.
Флуер вытащил пастух
И во весь пустился дух
Песней радостной, веселой,
Черные тревожить долы.
Посветлела вмиг листва,
Зашумели дерева,
Встала от земли трава,
Вновь свежа и вновь жива.
И, заслышавши едва
Звук молдавской песни звонкой,
Женщина на чабаненка
Подняла усталый взор
И вступила в тот же хор.
И напева звук забытый
Вдруг для сада стал защитой, —
Поредела, сникла мгла,
Солнце вспыхнуло, как свечка,
И несчастная овечка
Тоже сделалась бела!
И Пэкала молвил: «Ох!
Вижу, парень, ты неплох.
Тоже мастер, да немалый,
Потягаешься с Пэкалой!
Мой неудержимый смех,
Песнь веселая твоя —
Не составит им помех
Сила злобная ничья!
Так спасем же от беды
Эти пашни и сады,
Эти золотые нивы —
Так спасем же край счастливый!»
С лаской женщина смотрела,
Тень сошла с ее чела,
И, как только пала мгла,
К чабаненку подошла,
Словно сына, приласкала
И промолвила ему,
Уничтожившему тьму, —
Так, что слышал и Пэкала:
«Эх, таких поменьше б ночек!
Был и у меня сыночек,
Так же ловок, ясноок,
Строен, гибок и высок.
Был он ладен и плечист,
Был он весел и речист,
И душой и сердцем чист,
Как весенний первый лист!
Да, на славу парень вышел!
Черный Вихрь о нем прослышал,
И, не подождав ни дня,
Отнял сына у меня,
И в своих покоях черных
Ввел в число своих придворных,
Это значит — слуг покорных,
Исполнительных, проворных…
Сыну моему пошло
Удальство его во зло!
Если встретишь ты его,
Несмотря на волшебство,
Что его сковало ныне,
То скажи — в родной долине
Мать его, как прежде, ждет,
Может, он домой придет.
Вот умчались облака —
Только прочь нейдет тоска,
Словно небо, велика,
Словно море, глубока…
Пусть проходят хоть века —
Лишь увидеть бы сынка…»
Ах, как жаль ее, как жаль!
Материнская печаль
Всех больней, всех человечней,
Всех других добросердечней!
Андриеш глаза смежил,
Внял ее глухим страданьям,
И как мог, со всем стараньем,
В песню эту боль вложил.
Вот толпа людей пришла
На околицу села
С плачем попросить светило,
Чтоб столетний мрак пробило,
Чтоб излило свет дневной
Над несчастною страной,
Чтоб лучом прошло вдоль склонов,
Камни и растенья тронув,
Радость возвращая этим
И родителям, и детям.
Были здесь в былые годы
Праздники и хороводы;
Здесь, коль верить старцам древним,
Жизнь бурлила по деревням,
Как теперь и не приснится:
Не было щедрей земли —
Розы алые цвели,
Зрела средь полей пшеница.
«Где все это, солнце, где?
Нашей помоги беде!»
И вскричал тогда Пэкала:
«Люди, плакать ли пристало
Вам, хозяевам страны?
Не смеяться ль вы должны?
Проку много ль в черной гуще,
Что нависла средь небес?
Вам ли, люди, ждать чудес?
Благодати ждать грядущей?
Прочь мольбы — и станет так:
День взойдет, и сгинет мрак!
Плюньте, говоря короче!
А сейчас — разиньте очи,
И, покуда хватит мочи,
На погибель черной ночи
На победу силам дня —
Люди, слушайте меня!
Лет тому уж с гаком двести
(Был я, помню, в те года
Стариком еще тогда),
Побывал я в чудном месте —
В замечательном селе,
Испеченном на золе
И приперченном в избытке.
Там дороги, будто нитки,