разгадка!), показывал «чувелей» в соответствующих

организациях, чтобы превратить свое узкое любительство

в общеполезное увлекательное занятие.

В свое время в деревне Взвоз, возле города Семенова,

он организовал среди местной молодежи специальные

бригады по сбору этих лесных ценностей. Даже

некоторые кустари-резчики стали увлекаться этим. О Чувеляеве

писали в местных газетах; в Семеновском музее до сих пор

находятся плоды его увлекательного мастерства.

Мне захотелось побывать в этом музее, побеседовать с

людьми, знавшими Федора Куприяновича.

Основная коллекция «чувелей» сохранялась в семье

второй сестры Чувеляева, которая жила в Егорьевске.

Через несколько дней я ехал в Егорьевск.

Стоял октябрь — ясный и светлый. За окном машины

тянулась нескончаемая панорама розовато-золотистых

лесов и перелесков Подмосковья.

В середине пути я остановил машину среди леса,

Вышел на полянку поразмяться.

Нити светлых паутин летали по воздуху, тут и там

лоснились на солнце маслята.

Я сел на ствол огромного выворотня, облокотился на

изгиб мощного корня. Как удобно отдыхать на таком

кресле!

Около дороги стояла старая черемуха. Ее ствол и

сучья были сильно изуродованы. Всюду следы

многолетних увечий — следы человеческих рук.

Каждую весну проезжие и прохожие обламывают ее на

букеты. Чтобы сорвать цветущую веточку, нагибают и

ломают огромные сучья. Но время залечивало раны.

Черемуха росла и все-таки продолжала радовать глаз.

«Послушай, гражданин} — хотелось обратиться мне

к неведомому человеку с холодным, зачерствелым

сердцем. — Понимаешь ли ты, что сделал? Ты не сберег,

оскорбил то, что получил в дар как любовь и ласку самой

матери-природы...»

Но время ехать дальше. Солнце было на исходе.

Стояла необыкновенная тишина, и лишь дятел дробно

постукивал где-то о сухой сук.

Подъезжая к Егорьевску, я заранее готовился

объяснить поудачнее цель своего приезда. Но, как бы я ни

прикидывал в уме, на деле все оказалось значительно

сложнее.

Муж сестры Федора Куприяновича встретил меня

недоверчиво. Мне даже пришлось предъявить паспорт,

напомнить о моих книгах и иллюстрациях. Но этого было

недостаточно.

Тогда я попытался рассказать ему о моем увлечении.

Постепенно недоверие ко мне ослабло. Мне показали

всю коллекцию Чувеляева. Из двух больших сундуков на

широкий обеденный стол хозяин стал любовно (мне было

приятно это почувствовать) выкладывать лесные

диковины. Стол сразу ожил. На нем появились необыкновенные

существа. Тут были невиданные, сказочные звери и

птицы, танцовщицы, лесовики, фавны и русалки. Были и

предметы быта, целые большие блюда, сделанные из

наплывов дерева, и много-много другого.

Это были сучки и корни, превращенные искусной

рукой мастера в драгоценные вещицы. Природные свойства

дерева Чувеляев не преодолевал, а возвеличивал.

Помимо этого, чувствовался тщательный отбор

материала. Видимо, художник собирал только корни

безукоризненной сохранности.

Чувеляев всегда с предельной осторожностью снимал

кору со своих корней. Оставляя на поверхности дерева

каждый бугорок или выемку, он полировал его особым

сухим способом, натирая костяной палочкой. Дерево

приобретало вид слоновой кости.

Федор Куприянович не допускал сочетания нескольких

сучков в одно целое, составления фигурок из частей, а

лишь дорезывал некоторые места для обострения

выразительности фигурки.

«Чувели» произвели на меня большое впечатление.

Напоследок я расспросил хозяина о самом Чувеляеве. Тот

рассказывал очень тепло и сердечно, хотя, вероятно,

родные частенько не принимали всерьез вдохновенную

одержимость и увлечение художника.

Я сфотографировал несколько «чувелей», дружески

распростился с хозяином и его семейством и двинулся в

обратный путь.

Чувеляев не был одинок в своем увлечении. В его

записках, которые мне удалось просмотреть в Егорьевске,

упоминается о некоторых таких же, как он, любителях,

среди которых он особенно отмечает писателя Леонида

Леонова.

Но все-таки не знал Чувеляев, что круг его

единомышленников довольно широк.

Как-то на пароходе мне довелось познакомиться с

одним инженером. Он был охотником и постоянно

проводил лето на Оке. Увидев, что я с жадностью, даже на

расстоянии, рассматриваю выброшенные волной на берег

разнообразные сплетения древесных корней, пней и

прочего «сырья», он дружелюбно заметил:

— И вы тоже? У меня брат давно «болен

корешками».

Я заинтересовался и по приезде в Москву

познакомился с его братом, Николаем Николаевичем Черниковым,

который страстно всю жизнь любил искусство.

Заниматься скульптурой из корней он стал не так давно. Но

коллекция его очень интересна. Прием его работы сильно

отличался и от чувеляевского и от моего.

Николая Николаевича привлекали преимущественно

живописные и декоративные качества материала дерева.

Мне очень понравились его изобретательные и

оригинальные скульптуры — преимущественно головы сказочных, а

иногда и литературных героев. Среди них особенно

интересны голова «Лешего» из березового наплыва,

«Кикимора», «Актер», «Васко да Гама», «Пьеро».

Однажды в Детгизе я встретил художника Евгения

Рачёва. Разговорились о том о сем.

— Да!.. — воскликнул Рачёв. — Ты, говорят, уже

давно увлекаешься корешками? Этим летом я тоже

попробовал... Преувлекательное дело! «Заболел», ей-богу

«заболел»! И, как всегда это бывает, за одной фигуркой

другая, а там и пошло!

— Это меня радует.

Пусть растет, распространяется такая прекрасная «болезнь», но я тебе в ней

не соболезную, а сорадуюсь. У меня уже набралась порядочная

коллекция. И с каждой новой удачной вещью хочется понять одно любопытное

явление: фигурки из корней кажутся более выразительными и даже по ощущению

живыми, чем аналогичный добросовестный рисунок с

натуры.

— Вот-вот! — оживленно ответил Рачёв. — Это же самое приходило на ум и

мне: какие-то свойства фигурок из корней создают

впечатление необыкновенной их жизненности. Ведь, казалось бы, и пропорции в

них часто нарушены, ну и цвет, конечно, не тот, и все- таки...

— В том-то и дело,— перебил я. — Видимо, зрителя волнует

преимущественно образность, острота характера изображения.

И это все, по-видимому, в искусстве важнее точности.

Но этот сложный вопрос требует длительного

обсуждения. Восточная

— Алексей, давай друг другу покажем свои корешки!

Ведь дело-то больно занятное.

— Да, это просто необходимо, — подхватил я...

Время шло. Как обычно, дела оттягивали встречу, но

все-таки показ совершился: Рачёв выставил свои фигурки

на персональной выставке иллюстраций, я экспонировал

часть своей коллекции на четвертой академической

выставке, а «Дон-Кихота» — на юбилейной выставке к

40-летию советской власти.

Стоя у витрины с моими фигурками, художник

Аркадий Пластов, с интересом разглядывая их, заметил:

— Мы с сыном Николаем в Прислонихе тоже любим

заниматься этим. У нас уже порядком набралось