— Ой, — сказала Эржбета, холодея. — Я не хотела…

Жених ее лежал, ровненько так лежал, красиво… осталось только руки на груди сложить… главное, бледненький. И дышит ли — не понять.

— Я не хотела… — Эржбета подходила осторожно, на цыпочках, осознавая, что ее нежелание совершать убийство навряд ли послужит веским аргументом в суде. — Вы… слышите там… открывайте глаза!

Призыв ее остался безответен.

— Пожалуйста, — пролепетала Эржбета…

…и в дверь постучали.

Панна Арцумейко, к преогромному своему сожалению, была лишена возможности услышать, что же происходило в покоях жилички, поелику как раз тогда, когда она с удобством устроилась у стены — еще в том месяце креслице подвинула — да взяла в руки слуховую трубку, как заявилась соседка.

И не просто заявилась, но с претензией.

Дескать, невестка панны Арцумейко минулого дня изволила пройтись по улице, с соседкою встретиться да ее не поприветствовать с должным уважением. Головою кивнула и пошла себе королевною… невесток панна Арцумейко несколько недолюбливала, здраво полагая, что сыновья ее достойны большего, однако же это не повод позволять всяким на семью клеветать!

О том панна Арцумейко и сказала дорогой соседушке, припомнивши ей заодно и кота, повадившегося гадить в палисаднике панны… слово за слово… в общем, пропустила она самое интересное. И в покои свои вернулась в весьма воинственном настроении, которое требовало немедленного выхода.

Вот только где его сыскать?

И тут раздался грохот.

Оглушительный.

Первым делом панна Арцумейко схватилась за сердце, потом вспомнила, что в комнате ныне одна — одинешенько, а потому справиться о ее здоровье, несомненно, подорванном сим грохотом, некому, как и некому окружить ее, умирающую, заботой и вниманием. Руку от сердца она оторвала, юбки расправила и решительно направилась к жиличке, ежели не разобраться в причинах столь странного шума — приличные женщины днем не грохочут без веского повода — то высказать свое, несомненно, праведное негодование.

В дверь она, скрепя сердце, постучалась.

Будь там невестка, вошла бы и так, но вот жиличка…

Открыли не сразу.

— З… здравствуйте, — слегка заикаясь, произнесла Эржбета.

Она попыталась тело оттянуть, но жених оказался на удивление тяжел. Тогда она набросила на него покрывало, лоскутное, сшитое самолично панной Арцумейко в молодые ея годы. Об этом факте, как и об исключительной ценности покрывала, панна Арцумейко не забывала регулярно напоминать.

— Доброго дня, — произнесла хозяйка и губы поджала, всем своим видом показывая, что сие — не только оборот речи, но на дворе и вправду день.

Приличные девушки работают в поте за — ради семейного блага.

— Что у вас произошло?

— Ничего, — не слишком уверенно произнесла Эржбета, холодея всем сердцем. Если панна Арцумейко найдет в комнате труп…

— Что‑то произошло! — панна Арцумейко, оттеснив тощенькую жиличку — это все из‑за кофеев, завтракала б нормально, глядишь, и набрала бы в теле — вошла.

Она окинула комнату цепким взглядом, подмечая обычный для Эржбеты беспорядок, который тоже весьма и весьма панну нервировал. Это ж что за хозяйка, которая то чашку на столик лакированный поставит, да там и забудет, то чулок на спинке кровати повесит…

Впрочем, сии мысли мигом исчезли, когда взгляд панны Арцумейко остановился на давешнем госте. Ныне гость подрастерял прыти, но лежал на полу, прикрытый дорогим сердцу панны покрывалом. А под голову его заботливо сунули подушечку.

— Это… — от возмущения у панны Арцумейко горло перехватило. — Это… что такое?

— Жених, — скромно потупилась Эржбета, надеясь, что воспитание не позволит квартирной хозяйке жениха упомянутого щупать на предмет его жизнеспособности.

— Чей?

— Мой. Родители прислали…

Панна Арцумейко растерялась. С одной стороны, происходившее в комнатах жилички явно было недозволительно, если не сказать — возмутительно. С другой… наличие жениха кардинально меняло ситуацию. Жених — это не просто так… это очень и очень серьезно для женщины.

— А… чего он на полу лежит?

— Сомлел, — Эржбета наклонилась и поправила покрывало. — От радости… он мне предложение сделал, а я согласилась…

Панна Арцумейко покачала головой, здраво рассудив, что жених должен быть совсем уж болезным, ежели решился связать свою судьбу с такой от неряхою… а ведь он о невесте своей мало знает.

И долг панны Арцумейко рассказать правду.

— И я вот… решила… пусть себе полежит немного… накрыла, а то еще замерзнет.

За окном горел червень и замерзнуть было сложно при всем желании, однако и сем факте панна Арцумейко не стала заострять внимания.

— Жених… — проговорила она, разглядывая лежащего едва ли не с жалостью.

Надо будет дождаться, когда назад пойдет… и правду, всю правду как есть… и про посиделки полуночные, и про пагубное пристрастие к кофею, и про книженции, которые панна Арцумейко читала все до одной. Исключительно из желания понять, что ныне печатают.

Читала и осуждала.

Негодовала даже.

Про себя.

И оттого как было упустить столь удивительную возможность негодованием поделиться.

— Деточка, — все же панна Арцумейко не была злым человеком. Напротив, она вполне искренне желала людям, ее окружающим, добра, при том имея четкое представление, что для оных людей добром является. — Вы давно друг друга знаете?

— Нет, — Эржбета не любила врать. — Матушка написала… он баронет… во втором колене.

Во взгляде панны Арцумейко появился интерес и сожаление. Вот будь у нее дочь, она бы баронета не упустила… но дочерей не было, а внучки по малолетству своему интересу для матримониальных планов не представляли.

— Она ему мой адрес дала…

Эржбета вздохнула.

— И вот пришел… с предложением… — она не знала, что еще сказать. Однако слов не потребовалось.

— А ты согласилась.

— Да…

— Поспешила, деточка, поспешила… — панна Арцумейко полагала, что в брак следует вступать с широко открытыми глазами, ясно осознавая все недостатки избранника. — Нельзя же вот так сразу соглашаться на предложение первого встречного.

— Но вы же сами говорили…

— Что ты не становишься моложе, — перебила панна Арцумейко и, взяв жиличку под локоток потянула к двери. — Идем… не будем мешать. Пусть себе… радуется. А мы поговорим… вижу, матушка твоя совсем твоим воспитанием не занималась. Конечно, хорошо, когда родители одобряют брак…

На пороге Эржбета оглянулась.

Жених лежал.

И вот что с ним делать? Панна Арцумейко теперь не отстанет… а тело надобно вынести… как? И куда?

— И дочерний долг — подчиниться их воле, однако ты должна понимать, что…

Гавриил очнулся не сразу.

Ему было тепло.

Уютно даже. Голова несколько гудела, но не сказать, чтобы очень уж сильно. Голова у Гавриила вообще отличалась изрядною крепостью, что не могло не радовать.

Он открыл глаза.

Сел.

Потрогал голову, убеждаясь, что цела она.

Надо же… а панночка Эржбета, оказалась не только вспыльчивою — а подобное свойственно многим дамам — но и заботливою. Подушечку вот положила.

Укрыла.

Гавриил вздохнул. Прежде о нем никто так не пекся.

Покрывало он сложил аккуратно, как учили при приюте. И подушку вернул на кровать, дав себе труд оную кровать обнюхать со всею тщательностью. Пахло от нее панночкою Эржбетой. И вообще в комнатах ее иных, посторонних запахов, которые могли бы вызвать тревогу, Гавриил не обнаружил.

Наверное, следовало бы дождаться хозяйки, но…

Голова все ж слегка гудела. Да и подозревал Гавриил, настрой панночки слабо переменился. И коль не верила она прежде, то и ныне не поверит. А потому он вышел, тихонько прикрыл за собой дверь и выскользнул в палисадник.

Ничего, согласие панночки Эржбеты ему для дела не требовалось.

Он издали за нею понаблюдает.

И за паном Зусеком.

Эржбета вернулась в комнату спустя час, поелику панна Арцумейко, получив, наконец, слушательницу, с благодарностью готовую принять мудрые советы панны Арцумейко, щедро делилась, что жизненным опытом, что размышлениями своими на тему брака и супружеской жизни.