трудом веками многими поколениями.

- Россия не погибнет, - ответил епископ. - Россия

воспрянет. Разве впервой нашему отечеству доходить до

последней черты? Вспомните историю. Тысяча шестьсот

двенадцатый год. Нашествие поляков, лжедимитрий в Москве.

Время это хорошо изобразил писатель Загоскин в своем

романе "Юрий Милославский". Вот первые строки романа.

Если позволите, я по памяти вам напомню только одно

предложение.

Он сделал паузу, прищурил глаза, почему-то прикрыл

панагию бородой и, глядя в угол комнаты, начал:

- "Никогда Россия не была в столь бедственном

положении, как в начале семнадцатого столетия: внешние

враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего -

совершенное безначалие - все угрожало гибелью земле

русской". Разве не то происходит сегодня? - Он уставил

вопросительный взгляд в генерала.

- Точно: внутренние раздоры, совершенное безначалие -

все сходится, - с некоторым удивлением произнес Якубенко, а

епископ продолжал:

- А семнадцатый и последующие годы? Разве не так

было? В восемнадцатом году Зинаида Гиппиус опубликовала

свое стихотворение "Знайте!". Оно кратенькое, всего несколько

строк.

"Она не погибнет, - знайте!

Она не погибнет, Россия.

Они всколосятся, - верьте!

Поля ее золотые.

И мы не погибнем, - верьте

Но что нам наше спасенье?

Россия спасется, - знайте!

И близко ее воскресенье.

Он читал негромко, без пафоса, как-то уж совсем

обыденно, хотя и проникновенно, прочувственно, и, возможно,

эти обыденность и проникновенность производили

благоприятное впечатление на слушателей, и слова поэта

западали в самую душу, вызывали ответные чувства. Иванов

видел, как в глазах генерала засверкали искорки не восторга, а

49

чего-то иного, скорее священного гнева. Впрочем, для Алексея

Петровича это не было неожиданностью: он знал горячий

характер Дмитрия Михеевича, его взрывчатую

возбудительность, как знал и его душевное состояние во все

эти последние годы смутного времени. Обращаясь к Якубенко

и указав глазами на епископа, он даже с некоторым восторгом

пояснил:

- Владыка любит поэзию и много стихов знает наизусть.

Но Якубенко пропустил это замечание мимо ушей, как

второстепенное в данном случае. Он смотрел на епископа

умным пытливым взглядом и спрашивал:

- Говорите, Россия не погибнет? И как там кончается -

"близко ее спасение"? Вы верите?

- Что не погибнет? - почему-то переспросил епископ.

- Что не погибнет - я уверен, в этом нет сомнения. А вот

что близко ее спасение?

- Это говорила Зинаида Гиппиус, - как бы даже виновато

ответил епископ, и глаза его приняли скорбное выражение.

Опустив веки, он добавил:

- И как мы теперь знаем, она ошиблась, поскольку

спасение России оказалось совсем не близким. - В голосе его

прозвучали горькие, грустные ноты.

Якубенко хотел было возразить, что спасение России

началось в гражданскую войну, и она не погибла, но

сообразил, что такое замечание вызовет несогласие епископа,

начнется спор, чего он не желал пока что, до поры до времени.

- Вы говорите о прошлом, а я спрашиваю о настоящем:

близко ее спасение? Ваше личное мнение? - продолжал

генерал, как бы не желая отходить от поэтической строки.

- В Евангелие от Матфея сказано, что царство

Антихриста будет недолгим, три с половиной года. Его сметет

великая смута народная, прольется кровь, будут страдания. И

придет настоящий Христос. И мир возродится, и будет

благоденство, - ответил епископ, сославшись, однако, на

священную книгу, как на щит.

- Какие три года? Этот антихрист уже шесть лет разоряет

страну, и уже пролилась кровь. А где же тот настоящий

Христос, почему он не идет? Или ваш Матвей ошибся в

сроках?

Но епископ откровенно проигнорировал последний

вопрос генерала, как неуместный и недостойный, продолжая

цитировать того же Матфея:

50

- Ибо восстанет народ на народ и царство на царство: и

будут глады, моря, землетрясения по местам... и тогда

соблазнятся многие, и друг друга будут предавать и

возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и

прельстят многих; и по причине умножения беззакония, во

многих охладеет любовь.

- Пророчество поразительное, - сказал Иванов. - Но его

можно отнести и к восемнадцатому году, и к нашему

"перестроечному" времени. И тогда, и теперь на русской земле

было и есть предостаточно лжепророков - разных троцких и

горбачевых.

- Добавь сюда Яковлева и Шеварднадзе, - сказал

генерал. - Их просионистская пресса уже объявила пророками.

А эти пророки разрушили великую державу. Алчущие власти

авантюристы придумали суверенитеты, объявили себя

президентами и думают, что каждый в одиночку выберется из

трясины, устроенной прорабами и архитекторами перестройки.

Не получается. Как вы считаете, Николай Семенович?

- Иисус сказал: всякое царство, разделившее само в

себе, опустеет и всякий город или дом, разделившийся сам в

себе, не устоит, - ответил епископ.

- Иисус был мудрый и дальновидный товарищ, - сказал

генерал. - Но вы, владыко, так и не ответили мне: скоро

наступит воскресение России?

- Видите ли, почтенный Дмитрий Михеевич, я не политик

и затрудняюсь... Я бы хотел от вас услышать ответ, как от

человека военного?

Но генерал уклонился от ответа, видно, сейчас его

интересовало нечто другое, и он воспользовался словом

епископа "не политик", сказал презрительно и веско:

- Сегодня нет людей вне политики и быть таких не

может. Что, не согласны? Скажите - церковь вне политики? Как

бы не так. А ваш современный поп Гапон, ну этот рыжий экс-

диссидент, мразь, которая витийствует на сборищах так

называемых демократов, он что - тоже вне политики? - звучал

гулко возбужденный бас генерала.

- Это его личное мнение. К тому же он депутат и обязан,

- пожав плечами, несколько смутился епископ.

- Что обязан? - решительно спросил Якубенко, уже

невольно втягиваясь в спор, которого только что хотел

избежать. - Выступать против воли народа на театральных

баррикадах? Так?

51

- Вы имеете в виду у Белого Дома. Но там был народ, и

священник среди народа, - это естественно, - попытался

возразить епископ, но генерал стремительно перебил

порывистым презрительным тоном:

- Какой народ? Пьяная толпа, шваль бездельников и

подонков, истеричных дамочек, тель-авивского происхождения

защищали ваш Белый Дом - в то время филиал

вашингтонского, на который, кстати, никто и не нападал.

"Начинается, - тревожно подумал Иванов, соображая, как

не дать разгореться нежелательной дискуссии. Но епископ

заговорил как бы мимоходом, но серьезно и обиженно:

- Дом этот совсем не мой, и я ни в нем, ни возле него

никогда не был.

- Да я вас, уважаемый Николай Семенович, лично вас,

не упрекаю, и прошу извинить меня. А вот вашего патриарха я

обвиняю и считаю его недостойным возглавлять православную

церковь. Хоть я человек в общем-то неверующий, но

крещеный.

- В чем вы его обвиняете? - не повышая голоса, но

холодно спросил епископ. В его словах чувствовалось

напряжение. - Что он благословил Ельцина в связи с

избранием на пост президента?

- Отнюдь, это пусть останется на совести господина

Редигера. Я обвиняю его в том, что он - господин Редигер, или

по-вашему Алексей второй, отлучил от церкви русских