касках и в погонах эсэсовцев, виселицы. И среди повешенных

она узнала Оскара. Он был жив, он звал ее на помощь - такое

возможно только в сновидении, - он призывно размахивал

руками, а голос его был хриплый, слабый, угасающий. И она

сняла его с виселицы и положила на землю. Он закрыл глаза и

казался бездыханным, умирающим. Она настойчиво

тормошила его, пытаясь привести в чувство, говоря: "Оскар,

Оскар, очнись! Нам надо бежать. Кругом эсэсовцы и овчарки".

Он открыл глаза и сказал: "Я не Оскар, я Глеб". Она

удивилась. Как? Глеб погиб на границе! Она присмотрелась и

увидела, что это был действительно Глеб. На нем была

опаленная огнем гимнастерка и майорские петлицы. Она

попыталась помочь ему подняться и услыхала за спиной

надменный хохот. Она обернулась и - о, ужас! - за ее спиной

стоял Оскар в форме эсэсовца с автоматом на изготовку и

хохотал. Она позвала: "Оскар, помоги нам". Но Оскар

продолжал хохотать. Тогда она повернулась лицом к Глебу, но

Глеба уже не было. Ничего не было - пустота, ночь и

безмолвие, только в небе сверкали звезды, необыкновенно

яркие и холодные. Она видела, как из мириад звезд сорвалась

одна и полетела не на землю, как это обычно бывает, а куда-то

вдаль и ввысь. И потом вдруг где-то в просторах вселенной

раздался ослепительный взрыв - грандиозный катаклизм, - и

Нина Сергеевна решила, что улетающая звезда столкнулась с

другой, неподвижной. Взрыв был такой ощутимый, а вспышка -

катастрофически явственной, что Нина Сергеевна проснулась.

Она находилась в состоянии ужаса. Ее лихорадило, мысли

торопливо и беспорядочно толкались, мешая сосредоточиться

и разобраться, при этом главная мысль говорила: что-то

случилось. И тогда ее настигла догадка: самолет! Взорвался

самолет, на котором летели Наташа с Дэном. Теперь эта

страшная догадка ширилась, надвигалась густой, студенистой

массой, овладевая всем ее существом, обволакивала ее

тревогой и страхом. До утра Нина Сергеевна уже не могла

уснуть. Проснувшемуся мужу сказала:

- Оскар, я видела кошмарные сны.

- Не смотри перед сном телевизор, - равнодушно

отозвался Оскар.

- Нет, это что-то другое. Что-то должно случиться или уже

случилось. Я чувствую, я знаю, я уверена. Мне страшно,

Оскар. - Она осеклась, не желая высказать своего

предположения о самолете, на котором летят Флеминги.

- Я думаю, что тебе надо посоветоваться с психиатром

или невропатологом. У тебя нервы не в порядке.

Оскар, как всегда, учтив и предупредителен, но Нина

Сергеевна понимает: эти манеры у него отработаны, как

условный рефлекс, - за ними скрывается полнейшее

безразличие. Ответы мужа не рассеяли ее предположений, не

отогнали недобрых предчувствий. И только телефонный

звонок Наташи, сообщавшей, что долетели благополучно,

чувствуют себя прекрасно, успокоил ее. Наташа с Дэном

обещали приехать к Раймонам, как только приведут себя в

порядок и отдохнут после дальней дороги.

Нина Сергеевна ждала Наташу со странным волнением.

Все эти дни, пока Флеминги находились в СССР, ее мысли

были там, вместе с ними, на далекой родине. И вот Флеминги

вернулись, Наташа передала сувениры и с жаром, перебивая

Дэна, рассказывает о поездке в Советский Союз, о родных и

родственниках, об их жизни, рассказывает весело, с юмором, а

мысли Нины Сергеевны совсем не веселые, а, напротив,

щемяще-грустные, и на душе необъяснимая тревога. Да, отец

немного приболел, беспокоит сердце. Что ж, такое бывает. А

вообще он молодец, совсем еще не стар, занимается спортом

и выглядит гораздо моложе своих лет. Но Нина Сергеевна

пропускает эти оптимистические слова дочери. "Сердце,

сердце, - мысленно повторяет она. - Да, сердце - это

серьезно".

Нине Сергеевне очень понравилась брошь, подаренная

Глебом Флоре. Символический смысл трех ягодок земляники

она уловила сразу. И защемило сердце, комок подступил к

горлу.- Тебе нравится? - спросила внучку вслух, а мысленно

спрашивала: "Понимаешь ли ты, девочка, смысл этих

земляничинок?"

- Симпатично, - просто ответила Флора, приколов брошь

к свитеру.

- Береги. Это память о дедушке Глебе. - Сказала и

ужаснулась: "Боже, что я говорю о нем, как о покойнике?"

И опять к ней возвратилась тревога, неотступная,

навязчивая, и ничем ее нельзя было объяснить. По ночам ее

настигали кошмары, она просыпалась с больной головой,

разбитая, принимала лекарства. Затем просила Виктора

увезти ее за город, на ее виллу. Там она чувствовала себя

лучше, но там ее настигали думы о далекой родине,

навеянные, как она объясняла, рассказами Наташи. А через

неделю все объяснилось: из далекой Москвы пришло письмо

Святослава. Нина Сергеевна не плакала. Она поехала в

православную церковь и заказала панихиду по усопшему.

Именно там, в храме, стоя у алтаря, она решила, и решение ее

было твердо, непоколебимо - ехать в Москву. Ее решение

несколько удивило Наташу и сыновей и озадачило Оскара:

зачем? Когда Глеб Трофимович был жив, Оскар и Наташа

предлагали ей поехать в Москву вместе с Флемингами. Тогда

она решительно отказалась. И вдруг теперь - непременно

ехать. Она объясняла просто:

- Хочу сходить на кладбище, посидеть у могилки,

прощения попросить. - Она была очень спокойна, внутренне

собрана, и все недавние душевные тревоги остались позади.

Оскар ее понимал и знал, что она не отступит от своего

решения. Отговаривать не стал: бесполезно. Лишь сказал:

- Одной тебе ехать нельзя - не тот возраст. Надо, чтоб

кто-то сопровождал.

Свои услуги он не стал предлагать, хотя мысль побывать

в СССР он лелеял давно. Он знал, что ей нежелательна в

настоящее время их совместная поездка.

- Флора со мной поедет, - с уверенностью, удивившей

всех, сказала Нина Сергеевна. С Флорой она договорилась

раньше.

Ехать в Москву решили в мае: уйдет немало времени на

оформление виз. Так оно и получилось.

В Москву прилетели в середине мая. В аэропорту их

встречали Святослав и Варвара Трофимовна. Они шли от

самолета к аэровокзалу - седая старая женщина в черном

платье, с накинутой на плечи белой шалью и держащая ее под

руку стройная светловолосая, девушка, одетая в элегантный

пепельного цвета брючный костюм, на котором на левой

стороне груди красовалась черная лаковая брошь с тремя

земляничками. Святослав их узнал еще издали. И опять, как

три месяца тому назад, когда здесь, в аэропорту, дочь припала

к груди отца-генерала, так старенькая мать припала к груди

своего первенца, облаченного в генеральский мундир. Нет, она

не плакала, она долго не могла оторваться от груди генерала.

А когда подняла голову и посмотрела на сына, то заулыбалась

ясной доброй улыбкой. И морщинистое лицо ее, и глаза,

оттененные огромными синими кругами, светились теплым,

мягким светом тихой радости.

Святослав сидел за рулем, сосредоточенный и

взволнованный, а мать рядом - гордая, прямая и счастливая.

Деревья вдоль шоссе приветливо сверкали яркой свежестью

молодой листвы, играло и переливалось солнце на зеленях и

полянах, а Нине Сергеевне казалось, что земля, на которую

она ступила после тридцатишестилетней разлуки, справляет

какой-то свой праздник, такой торжественный и нарядный.

Этот праздник она ощущала в себе самой, в своей вдруг

помолодевшей душе. Ей было приятно оттого, что ее будущее,

ее продолжение - две разные ветви ее сложной судьбы

находятся в эти минуты рядом с ней - в лице ее старшего сына