— Колы ему… Все за книжками… Вчена людына!

В какую-то сокровенную минуту, когда Алеша принес из школы в конце года подарок — книгу за хорошую учебу, бабушка погладила внука по голове, наклонилась и с тайным заклинанием шепнула:

— Вчись, дытыно! Може й ты… прохвессором станешь!

И тут же, убоявшись, что попросила у судьбы невозможного, начала крикливо выговаривать внуку за давнюю провинность: во время паводка катался в деревянном корыте, как в лодке, оно рассохлось, теперь не в чем тесто замесить…

И когда Алексею Яловому, по прошествии многих лет, среди которых были и годы войны, тяжелое ранение, госпиталь, учение в аспирантуре и работа в университете, вручали диплом профессора, — в эту минуту он вновь увидел свою маленькую старую бабушку, ее поблекшие глаза… Она была рядом с ним. Она была живая. Его сердитая, добрая, неграмотная бабушка.

Случилось так, что Алеша попал на сцену колбуда — колгоспного будынка, а попросту — клуба. Выступал в спектакле, исполнял роль.

Школьный драматический кружок создала мама. Она была и режиссером и суфлером. Алешу не взяла. Далеко живем. Пока, сынок, ты уроки выучишь, на репетицию не успеешь вернуться. Сама с утра до вечера в школе — это ничего.

Подготовили спектакль. Повесили объявление. В сельский клуб на эти спектакли набивалось столько народу — дохнуть нечем. Поспешавшего Алешу перехватили у двери, потащили на сцену. Мама — кудерьки растрепались, лицо в волнении: «Выручай, сынок!» Заболел внезапно мальчик, который должен был играть пионера. Мама посчитала, у Алеши хорошая память, быстро запомнит свои слова, заменит.

Алеша — мужественный ученик пятого класса — согласился без особых уговоров. Но когда занавес раздвинулся и увидел из-за кулис сотни голов в полутемном зале — керосиновые лампы на окнах притушили, — разглядел настороженные приподнятые лица, услышал неясный шорох, дыхание, шаркающее движение, только тогда он понял, на что в поспешной безрассудности себя обрек. Ему сейчас надо шагнуть, выйти под сотни глаз… И не только выйти, но и двигаться, что-то говорить, кого-то изображать. В темный зал, как в пропасть, глянул. У него внезапно закружилась голова и ноги сами собою уперлись в пол. Это было пострашнее, чем в ветреную непроглядную осеннюю ночь одному через кладбище.

Мамина помощница — тоже учительница Таня Коновалец — легонько подтолкнула Алешу: «Выходи же!» Алеша на дрогнувших ногах подался назад. Таня так его толкнула, что на сцену он вылетел споткнувшись и тут же заслужил первый поощрительный смешок.

В пьесе Алеша изображал пионера, который охранял колхозное поле. (Алеша требовал себе ружье, но ему не дали, сказали, по роли не полагается…) Кулаки темной ночью собрались поджечь колхозное добро, напали на пионера. Алеша постепенно так вошел в роль, что в решительную минуту забыл слова. Мама что-то подсказывала из суфлерской будки, да разве разберешь, когда на тебя ползут со всех сторон, в зале тревожный, нарастающий шумок — переживают люди.

Не растерялся, Заорал: «Рятуйте!» Таким голосом, что у самого мороз по коже. В самом деле струхнул чуть-чуть: в полутьме лезут в барашковых шапках, в свитках, неизвестно кто, морд не разберешь — углем усы подрисованы. Глаза подведены, страшно блестят…

Кинулись на него, рот пытались зажать, отбивался руками и ногами. Его звезданули под ребро — Алеша уверял потом, ребро лопнуло, — кто-то шепнул: «Цыц ты, зараза! Это же понарошку». Алеша в ответ в полном забвении двинул обидчика ногой в живот так, что «кулак» отлетел, на пол от боли присел.

— Бей их, вредителей! — во весь голос кричал расходившийся Алеша.

На выручку, конечно же, успевала «легкая кавалерия»: пионеры и взрослые колхозники с ружьями.

Успех был такой… Два раза выходили на аплодисменты, кланялись. Алеша считал, все из-за него. Он спас, выручил и сыграл. Герой в шлеме с красной звездой.

— Головокружительно! — смеялась Таня Коновалец.

Мама расцеловала:

— Выручил, сынок, спасибо!..

Алеше что, себя сыграл. Летом он пытался создать колхозный пионерский отряд — охранять созревающий хлеб, дежурить на току. Вместе на работу: снопы носить, колоски собирать. Под знаменем, с горном, барабаном. На заработанные деньги можно будет купить мяч, волейбольную сетку. Другие игры: шашки или, например, шахматы… Пьеса тоже об этом. Только в жизни все по-другому обернулось.

В жаркую летнюю пору Алеша ходил по хатам, убеждал, уговаривал. На первый сбор пришло человек двенадцать. Пустующую заброшенную хату привели в порядок: вымели, вычистили, паутину из углов убрали, на окна — занавески из газет. Весело, шумно было, за игру принималось.

Но уже с того первого раза обнаружились и серьезные расхождения. Когда все расселись на лавке, на табуретках — первое собрание, — Алеша сам предложил себя в председатели отряда — видимо, не очень полагался на демократическую самодеятельность. Проголосовали дружно. Один Яшко воздержался. Буркнул: «А чего он вперед все лезет!»

На этом видимость согласия и кончилась. Яшко, поддержанный своим сопливым братом Митькой, тот по возрасту и в пионеры еще не дотягивал, высказался в том духе, что заместителя надо из «другого кутка», чтобы не было так: все начальство на одной улице. Но этот пост Алеша уже ранее предложил Шурку. С ним трудились в поле, купали коней, пасли овец. Яшко и Митька потихоньку улизнули. На второй сбор вовсе мало пришло: тот сестренку нянчит, тому воробьев гонять в огороде — подсолнухи склевывали.

Лишь во время косовицы удалось Алеше вновь собрать свой отряд. Куда больше — со всей бригады вышли дети в поле. Собирать колоски. По зернышку начинали ценить хлеб. Чтобы ни одно не потерялось.

— В цепь разверни своих пионеров, как на учениях Красной Армии, в наступлении, — наставлял бригадир, дядько Афанасий, — по метру вправо-влево, и дуйте! За каждым пройди, проверь, чтобы дочиста все подобрали!

Вот это больше всего и понравилось Алеше: как в Красной Армии. Вроде военных учений. Значит, дисциплина должна быть! Покрикивая на свою вольную дружину, не без труда развернул ее по полю: беленькие косынки девочек, картузы хлопчиков — сколько же их оказалось — рассыпались по всему полю.

Крикнул, приставив руку ко рту:

— Двигай!

И пошли. Друг перед другом. Кто больше соберет. То вырвешься, то отстанешь. Пот на глаза. Руки исколоты о стерню…

Это только кажется — легкая работа. А пройди покланяйся на каждом шагу, из гон в гоны, километра полтора вперед и столько же назад, и вновь вперед, как челнок.

Вдали косилки стрекочут, медью отливает зрелая пшеница, косари в брылях, взмокревшие рубахи давно сбросили, подпрыгивают на сиденьях, мечут валки. За ними — женщины с перевяслами. После них по всему полю снопы, как туго спеленатые дети.

Вслед — Алеша с пионерами. Подбирают остатки: колосок к колоску, в полотняные сумки, в передники, в корзины.

Дети и есть дети. Кто-то подставил «ножку», и сразу же — «мала куча»; крик такой, что даже бесстрашные воробьи и те на всякий случай взвихрились в небо.

Возвращались домой в летних сумерках, строем, с песней:

Алеша сбоку, как заправский командир, покрикивал:

— Ножку! Раз, два! Левой!..

И хлопотливые бабушки, привлеченные шумом к дороге, покачивали головами: до чего складно выходило!

На короткий срок установившаяся и распавшаяся общность чем-то ранила Алешу. Виделось ему в этом какое-то несовершенство. Ведь ясно же было, что всем вместе веселее, интереснее… Какими делами можно заняться, игры придумать. И государству польза. Нет, сидят по своим хатам, каждый в своем дворе. Как до колхоза, так и теперь. Думалось, с колхозом все должно быть по-другому, вся жизнь.

Пионер, в Алешином представлении, человек действия и поступков. Зачем же иначе красный галстук носить…