Через несколько месяцев, когда долгое-долгое лето этих поздних времён, наконец, завершилось, они вышли на берег. Снежок подумал, что оказался где-то на берегу Суссекса, на южном побережье Британии.

Мохнатые понемногу кормились на краю леса, как обычно, не обращая внимания на Снежка.

Снежок бродил по пляжу. Лес дорастал прямо до берега, как будто это был тропический остров Робинзона Крузо, а вовсе не Англия. Он нашёл местечко, чтобы присесть, глядя на разбивающиеся об берег волны.

Он зачерпнул горсть песка. Тот был мелким и золотистым, и легко просыпался у него между пальцами. Но он видел, что в нём были чёрные зёрна и ещё немного частиц оранжевого, зелёного и синего цвета. Многоцветный материал должен быть пластиком. А чёрный материал напоминал сажу — сажу из Рабаула, вулкана-убийцы, или от пожаров, которые охватили весь мир, когда всё превратилось в дерьмо.

Всё ушло, думал он с удивлением. Действительно, ушло. Песок был своего рода доказательством. Лунные камни, соборы и футбольные стадионы, библиотеки и музеи, картины, шоссе, города и хибары, Шекспир и Моцарт, Эйнштейн, Будда, Мухаммед и Иисус, львы, слоны, лошади и гориллы, и весь остальной зверинец, охваченный вымиранием — всё стёрлось в прах, рассеялось и упало на землю, смешавшись в этом закопчённом песке, который он сеял сквозь пальцы.

Мохнатые уходили. Ему были видны их стройные очертания, тихо скользящие в глубину леса.

Он встал, стряхнул песок с ладоней, поправил узел на спине, и отправился за ними.

ГЛАВА 18

Крысиное царство

Восточная Африка. Примерно 30 миллионов лет после настоящего времени

I

Астероид некогда назывался Эрос.

У Эроса была собственная география в миниатюре. Его грунт был покрыт ударными кратерами, разбросанным щебнем и обломками, и ещё странными водоёмами, полными мельчайшей голубоватой пыли, которую заряжал электричеством неустанный солнечный свет. В длину он был примерно втрое больше, чем в ширину, и напоминал остров Манхэттен, заброшенный в космос.

Эрос был таким же древним, как Хвост Дьявола. Как и чиксулубская комета, он был реликтом эпохи формирования самой Солнечной системы. Но, в отличие от кометы, астероид устойчиво включился во вращение внутренней части системы — фактически, внутри орбиты Юпитера. В ранние эпохи происходило массовое разрушение, когда молодые астероиды, следуя по своим неровным орбитам, беспомощно разбивались друг об друга. Многие из них были раздроблены в облака пыли, брошены в огромную утробу Юпитера или в переполненные и опасные внутренние области системы. Уцелевшие сильно поредевшим роем следовали по правильным орбитам вокруг разгорающегося Солнца.

Но даже сейчас призрачный щипок гравитации заставлял орбиты астероидов резонировать, словно задетые струны.

Она неохотно выбралась на дневной свет.

У неё был ещё один дурной сон. Её голова была словно в тумане, руки и ноги не гнулись. Сквозь грубую крышу своего гнезда на верхушке дерева она видела шелестящую зелень полога леса над собой и клочки ясного голубого тропического неба. Как и лоток гнезда под её телом, крыша была всего лишь переплетённой массой прутьев, листьев и тонких веточек, торопливо построенной в последний час перед наступлением темноты, и скоро эта постройка будет покинута.

Она лежала на спине, положив правую руку под голову, а ноги были подогнуты к животу. Её голое тело было покрыто тонкой золотистой шерстью. В свои пятнадцать лет она была в самом расцвете сил. Растяжки на её животе и маленьком соски указывали на то, что она уже рожала. Её глаза, ещё слипающиеся от сна, были крупными, чёрными и бдительными: знак постепенной переадаптации к ночному образу жизни. Над ними невысокий лоб переходил в маленькую, аккуратную черепную коробку, и его скромные очертания были замаскированы шевелюрой курчавых тёмных волос.

Часть её никогда не спала крепким сном, независимо от того, насколько хорошо она строила свои гнёзда. В её сны всегда врывалась огромная пустота под ней, в которую она могла бы упасть. Поскольку верхушки деревьев были единственным безопасным местом для жизни её сородичей, пустота не имела смысла, но она всё равно была. Людям всё же требовалось несколько больше времени, чтобы привыкнуть к своему возвращению на деревья.

Конечно, это не помогло, когда её единственного ребёнка поглотило это пространство под нею: его хватку за её шерсть ослабил дождь, и его маленькое тельце, кувыркаясь, полетело в зелёные глубины.

Она никогда и ни с кем не говорила об этом. В действительности же, никто и ни о чём больше не говорил. Дни бесконечных разговоров давно уже прошли, а гортань и познавательные способности говорящего народа исчезли — они были неуместны при жизни на деревьях.

У неё даже не было имени. Но, возможно, какая-то её часть сохраняла глубинную память об иных, минувших днях. Пусть она будет зваться Память.

Она слышала шелест среди ярусов растительности под собой, шлепки выброшенных шкурок от плодов, летящих вниз сквозь листву, первые неуверенные подвывающие голоса самцов.

Она повернулась на живот и прижалась лицом к своей постели из прутьев. Она могла различить лишь саму колонию — тёмную висячую массу на нижних ярусах полога леса, словно в вышине среди зелени каким-то чудом оказалась деревянная подводная лодка. В разных местах вокруг колонии двигались, шевелились и препирались изящные фигурки. Начиналась обычная повседневная жизнь. И тем, кто опаздывает, ничего не достанется.

Память встала, выпрямившись, и раздвинула своё гнездо, словно птенец проклёвывался из яйца. Маленькая голова поднялась на метровую высоту её роста, и она начала оглядывать окружающий её мир.

Повсюду вокруг неё лес поднимался обширными зелёными ярусами жизни. Верхняя часть полога леса была крышей высоко над тем ярусом, в котором обитала она сама. На севере, западе и востоке, за деревьями, Память могла разглядеть голубое искрящееся мерцание. Блеск океана всегда очаровывал её. И хотя ей не было видно южного берега, интуиция совершенно верно подсказывала ей, что океан продолжался даже там, образуя огромный пояс вокруг земли: она знала, что жила на обширном острове. Но океан был ещё одной бесполезной вещью; он казался ей слишком далёким, чтобы о нём можно было беспокоиться.

Этот особенно густой участок леса рос в ущелье, глубоко прорезавшем материнскую породу. Защищённое твёрдыми каменными стенами, питаемое речками, которые бежали по дну ущелья, это было место, кишащее разнообразнейшей жизнью — хотя в разных местах зияли голые участки, расчищенные баранцовыми деревьями и их слугами — новой разновидностью жизни.

Но само ущелье имело не естественное происхождение. Оно было результатом взрывов древней материнской породы, результатом дорожного строительства у людей. Эрозия взяла всё, что ей причиталось: когда дренажные канавы и кюветы больше не обслуживались, срезанные склоны разрушились. Но, тем не менее, терпеливый геолог смог бы обнаружить в песчанике тонкую тёмную прослойку, которая медленно накапливалась на дне ущелья. Тёмная прослойка представляла собой видоизменившийся асфальт, слой, который всё ещё выходил на поверхность в разных местах вместе с фрагментами транспортных средств, которые когда-то двигались по этой дороге.

Даже сейчас от давно исчезнувших людей всё ещё оставались следы.

Тень мелькнула над листьям, шелестевшими вокруг неё, стремительная, безмолвная, отбрасываемая в лучах низко стоящего солнца. Она быстро пригнулась, ища безопасности среди листвы. Конечно, это была птица. Хищники верхней части полога леса уже начали свой день, и вряд ли стоило быть слишком заметным.

Бросив прощальный взгляд на остатки своего запачканного кусками помёта и вылезшей шерстью, запятнанного мочой гнезда, которое вскоре будет забыто, она полезла вниз.

По мере того, как тропический день вступал в свои права, люди уже рассредоточились по деревьям — гибкие и изящные существа занялись ежедневным неустанным поиском плодов, точащих кору насекомых, и воды, собирающейся в чашевидных листьях.