Художники — те тоже неописуемо глупы; кроме семи цветов спектра, они ничего не видят. С одним из них я провела несколько дней в Р***, и когда его спросили, что он обо мне думает, он находчиво ответил: «Тона у него довольно теплые, а для тени вместо белил надо пустить чистую неаполитанскую желтую с капелькой кассельской земли и подбавить красно-коричневой». Таково было его суждение, и вдобавок, нос у него оказался кривой, а глаза косые, что отнюдь не спасало положения. Кого же мне выбрать? Вояку с грудью колесом, сутулого крючкотвора, поэта или художника с блуждающим взглядом, ничтожного франта, тощего и ветерком подбитого? Какую клетку предпочесть в этом зверинце? Понятия не имею и не чувствую ни малейшей склонности ни в ту, ни в иную сторону, ибо для меня все эти люди совершенно равны в своей глупости и уродливости.

В конце концов мне оставался еще один выход: выбрать того, кто мне приглянется, будь то хоть носильщик или барышник; но мне не нравятся даже носильщики. До чего же я плачевная героиня! Голубка без голубка, обреченная на бесконечное элегическое воркование!

О, сколько раз я мечтала быть мужчиной на самом деле, а не только с виду! Сколько на свете женщин, с которыми я поладила бы и чьи сердца поняли бы мое сердце! Сколько неомраченного счастья принесли бы мне их любовные нежности, благородные порывы чистой страсти, за которые я платила бы взаимностью! Какое очарование, какой восторг! Как привольно распустились бы все мимозы моей души, если бы им не приходилось то и дело съеживаться и закрываться под грубыми прикосновениями! Какой дивный цветник, полный невидимых цветов, которым никогда не суждено раскрыться, — их таинственное благоухание было бы подслащено ароматом родственной души! Мне чудится, что это была бы сказочная жизнь, непреходящий восторг, вечное парение: наши сплетенные руки никогда бы не выпускали одна другую, и вдвоем мы бродили бы вдоль аллей, усыпанных золотым песком, через боскеты с розами, улыбающимися неувядаемой улыбкой, по паркам, где полным-полно прудов, по которым скользят лебеди, мимо алебастровых ваз, белеющих в листве.

Если бы я была юношей, как бы я любила Розетту! Какое бы это было обожание! Воистину, наши души созданы друг для друга: это две жемчужины, которым предуказано слиться одна с другой, превратиться в единое целое! Как полно воплотила бы я ее представление о любви! Ее характер подходит мне как нельзя лучше, и тип ее красоты мне по вкусу. Жаль, что наша любовь неумолимо обречена на неизбежный платонизм!

Недавно у меня было приключение.

Я посещала один дом, где была прелестная девчушка лет от силы пятнадцати; в жизни не видывала я столь пленительного миниатюрного создания. Она была белокура, но цвет ее волос так нежен и прозрачен, что обычные блондинки рядом с ней выглядели бы совершенно чернявыми и темными, как кроты; казалось, волосы у нее золотые и припудрены серебром; брови ее были такого нежного цвета, постепенно переходившего от более темных тонов к светлым, что были почти незаметны; взгляд светло-голубых глаз был мягкий и бархатистый, а веки невообразимо нежные и тонкие; ротик, такой крохотный, что в него не поместился бы и кончик пальца, сообщал ее миловидному личику еще более ребячливое и славное выражение, а в плавной округлости ее щек, украшенных ямочками, таилось невыразимо простодушное очарование. Вся ее ладная маленькая фигурка неописуемо восхитила меня; я влюбилась в ее белые хрупкие ручки, прозрачные на свету, в ее птичьи ножки, едва касавшиеся земли, в ее стан, который подломился бы от малейшего дуновения, и в ее перламутровые плечи, еще неразвитые и, к счастью моему, видневшиеся из-под криво повязанной косынки. Ее лепет, в котором сквозило природное остроумие, еще более забавное благодаря наивности, занимал меня целыми часами, и я испытывала непонятное удовольствие, заставляя ее разговориться; из нее так и сыпались прелестные и уморительные истории, иногда поражавшие тем, как затейливо она их придумывает, а иногда, напротив, казалось, что их скрытый смысл ускользает от нее самой, и это делало их в тысячу раз привлекательней. Я угощала ее конфетами, которые нарочно припасла в желтой черепаховой коробочке, и это приводило ее в восторг: она была ужасная лакомка, как и положено такой кошечке. Едва я входила, она бежала ко мне и ощупывала мои карманы, чтобы выяснить, на месте ли вожделенная бонбоньерка, а я перебрасывала коробочку из руки в руку, и начиналась легкая потасовка, в которой малышка неизбежно оказывалась победительницей и отнимала у меня все гостинцы.

И вот однажды она ограничилась тем, что с отменно важным видом кивнула мне и не подбежала, как всегда, чтобы проверить, не иссяк ли у меня в кармане источник сластей, а гордо осталась сидеть на стуле, выпрямившись и отведя локти назад.

— Что случилось, Нинон, — обратилась я к ней. — Вы полюбили соль, или, может быть, боитесь, как бы у вас не выпали зубы от сладкого? — и с этими словами я постучала по коробочке, спрятанной в камзоле, и она в ответ издала самый медовый и сахарный звук на свете.

Нинон облизала краешек губ язычком, словно упиваясь воображаемой сладостью отсутствующей конфеты, но не тронулась с места.

Тогда я извлекла коробочку из кармана, открыла и стала добросовестно поглощать шоколадные конфеты, которые она любила больше всего; на мгновение над ее решимостью возобладала тяга к сладкому, она протянула руку за конфетой и тут же отдернула.

— Я уже слишком взрослая для конфет! — вздохнула она.

— Я не заметил, чтобы вы очень уж повзрослели за последнюю неделю. Разве вы похожи на грибы, которые вырастают за одну ночь? Подойдите, я вас измерю.

— Смейтесь, сколько вам будет угодно, возразила она с очаровательной гримаской, — но я уже не девочка и хочу быть совсем взрослой.

— Превосходное решение, достойное того, чтобы в нем упорствовать; а нельзя ли узнать, милая барышня, по какому случаю пришла вам в голову эта неотразимая мысль? Еще неделю назад вы, сдается, были вполне довольны тем, что вы маленькая девочка, и уплетали шоколадные конфеты, нимало не заботясь о том, как бы не уронить своего достоинства.

Малышка бросила на меня загадочный взгляд, оглянулась по сторонам, убедилась, что никто нас не слышит, наклонилась ко мне с таинственным видом и сказала:

— У меня есть поклонник.

— Черт побери, тогда я не удивляюсь, что вы больше не хотите конфет, и все же напрасно вы их не взяли: покормили бы с вашим поклонником кукол или выменяли их у него на волан.

Девчушка презрительно передернула плечами и ясно дала понять, что ей меня очень жаль. Поскольку она по-прежнему держалась как оскорбленная королева, я продолжала:

— Как зовут этого славного героя? Наверное, Артюр или Анри. — То были два маленьких мальчика, с которыми она обычно играла, называя их своими мужьями.

— Нет, не Артюр и не Анри, — сказала она, устремив на меня светлые прозрачные глаза, — а взрослый господин. — И, чтобы дать мне представление о его росте, она приподняла руку над головой.

— Такой высокий? Ну, это уже серьезно. Кто же этот столь взрослый господин?

— Господин Теодор, я с удовольствием вам отвечу, но вы никому не говорите, ни маме, ни Полли (ее гувернантке), ни вашим друзьям, которые считают меня маленькой: они будут надо мной смеяться.

Я обещала ей хранить нерушимую тайну, потому что мне было весьма любопытно знать, кто же этот галантный кавалер, а малышка, видя, что я свожу разговор на шутку, все не решалась на полную откровенность.

Я честным словом заверила ее, что буду ревностно хранить секрет, и тогда она, успокоившись, соскочила со стула, подбежала, склонилась над спинкой моего кресла и еле слышно прошептала мне на ухо имя ее обожаемого принца.

Я смутилась: это оказался шевалье де Ж***, грязный и неисправимый скот, с душонкой школьного учителя и внешностью тамбурмажора, человек до мозга костей подлый и развратный, сущий сатир, разве что без козлиных рожек и острых ушей. У меня возникли серьезные опасения за бедную Нинон, и я твердо решила во всем разобраться. Тут вошли люди, и наш разговор прервался.