А «Три мушкетера» с песенкой, ставшей на много лет знаменитой: «Где ты, где ты, где ты, мечта моя, Париж?..», «Багдадский вор» с Конрадом Вейдтом? Мы ходим смотреть его всем двором по пять, по шесть раз. Этот фильм не взят в качестве трофея, он подарен нашей стране английским режиссером Александром Корда. Подарен! Это впечатляет.

Наши фильмы выходят не часто, но зато выход каждого нашего — большое событие. Фильм нравится уже за то, что наш, но и, кроме того, он действительно всегда интересен, отвечает нашим патриотическим чувствам, в нем играют популярные артисты или такие, которые после выхода фильма становятся популярными.

«Падение Берлина» с Борисом Андреевым, «Композитор Глинка», где Глинку играл Борис Чирков, «Адмирал Ушаков», где в роли турецкого паши снимался Рубен Николаевич Симонов. «Первая перчатка» с Переверзевым и Володиным, «Поезд идет на восток» — первый цветной! А уж «Подвиг разведчика» с Кадочниковым в главной роли!

Кадочников и Дружников — популярнее их среди девчонок, пожалуй, не было тогда никого. Дружников замечательно сыграл Незнамова в фильме-спектакле «Без вины виноватые». В те годы выходило много фильмов-спектаклей — «На дне», «Мертвые души», «Горе от ума», они шли в «Юном зрителе», и мы неплохо узнавали классику по этим фильмам.

Кроме того, существует еще много довоенных и военных, мы их смотрим в кинотеатре Повторного фильма на Никитской. «Чапаев», трилогия о Максиме, «Ленин в октябре» и «Ленин в восемнадцатом году», «Семеро смелых», «Трактористы», «Светлый путь», «Два бойца» — выходишь из кинотеатра с чувством гордости за свою страну, в которой посчастливилось родиться.

«Дети капитана Гранта» и я

Третий день подряд я читала на всех уроках «Дети капитана Гранта». Никто не видел. У меня метод такой: я прижимаю книгу к внутренней стороне парты, там между столом и крышкой — щель. И сквозь эту щель видна одна строка. Я постепенно двигаю книгу вверх, и так читаю строку за строкой. Когда нужно перевернуть страницу, я, действуя левой, осторожно, чтобы не зашелестеть, переворачиваю, а правой в это время листаю тетрадку и сосредоточенно смотрю на учителя, делая вид, что внимательно его слушаю.

Таким способом я прочитала много книг, и ничего. А на «Детях капитана Гранта» попалась. На английском.

Надежда Николаевна рассказывала что-то о модальных глаголах. А я как раз дошла до того захватывающего места, когда лорд Гленорван со своими спутниками попадают в плен к туземцам. И вдруг словно сквозь туман услышала слово «must», звучащее как моя фамилия. Я вскочила. Книга с грохотом упала.

— Надежда Николаевна! — пробормотала я. — Я сегодня не выучила…

В классе поднялся дикий хохот. Смеялась и Надежда Николаевна. Я стояла красная как свекла и пыталась отодвинуть книгу ногой подальше.

Надежда подошла к моей парте, нагнулась и подняла книгу.

— Да ты садись, — сказала она. — В ногах правды нет.

— Надежда Николаевна! — уныло затянула я. — Отдайте мне, пожалуйста, книжку! Я больше не буду!

Дело в том, что книжка была чужая. Мне ее дала Валя на две недели, и послезавтра мне во что бы то ни стало нужно ее возвратить.

— Отдам, конечно, отдам, — закивала учительница, засовывая книжку в свой портфель. — Вместе с аттестатом зрелости…

Я похолодела. До аттестата зрелости мне оставалось пять лет.

После звонка Надежда велела дежурным собрать таблицы и развесить их в соседнем классе. А сама взяла портфель и тоже пошла в соседний класс. Там положила портфель на стол и ушла в учительскую.

Портфель был раскрыт. Из него выглядывала моя книга.

Главное было — не раздумывать.

Я вошла в класс — там были только дежурные.

— Надежда Николаевна велела! — сказала я, вытаскивая книгу из портфеля.

Задыхаясь от волнения, я влетела в свой класс и достала книгу из-под фартука.

О, ужас!

Это были не «Дети капитана Гранта». Это был «Всадник без головы» Майн Рида.

В тот же день я пришла к Вале и во всем ей призналась. Валя подумала и сказала:

— Ну, ладно. Давай «Всадника». Тем более, у нас его нет. А бабушкам я скажу. Они поймут.

Да, Валины бабушки нас, детей, понимают. Они мудрые.

А вот учителя нас — не понимают. Я могла бы хоть сто раз объяснять Надежде, что книжка чужая, что мне ее нужно послезавтра вернуть — ей наплевать. Ей бы только повсюду, где только возможно, применять свои педагогические методы воспитания. То есть наказывать. Она любую несправедливость прикрывает педагогическими соображениями.

Вот, например, позавчера. Мы перед физкультурой переодевались в классе, и я, в шутку конечно, бросила бутерброд с маслом в Лидку Алифанову. Она пригнулась, и бутерброд прилип к стене как раз намазанной стороной. Это было очень смешно, но Надежда сразу же отменила физкультуру, велела всем сесть за парты и спросила:

— Кто это сделал?

Я тут же встала и, гордясь своей честностью, сказала, что я.

А Надежда, вместо того чтобы оценить мою честность, заявила:

— Дай свой табель.

А мне каждая запись в табеле — хуже двойки. Это кошмар, как моя мама реагирует на каждую запись. Мне кажется, моя мама в душе — трагедийная актриса. Хотя в театре она играет только в комических эпизодах. Ее мечта — сыграть леди Макбет. И вот она на мне репетирует. Испытывает на мне методы кнута и пряника. Это у нее так называется: то целую неделю использует «кнут», в переносном, конечно, смысле, а потом гнев кончается и наступает период «пряника».

Дело еще в том, что у мамы при ее бурном темпераменте — слабое сердце. Ей вредно волноваться. Поэтому я стараюсь не рассказывать ей о своих неприятностях. А учителя, наоборот, изо всех сил стараются, чтобы мама знала о моих двойках, опозданиях, прогулах и прочем.

В тот день, когда я запустила бутербродом в стену, мама находилась в самом разгаре своего педагогического кнута. Поэтому я, конечно, сказала Надежде, что забыла табель дома.

— Передай маме, чтобы зашла в школу.

— Ладно.

Конечно, не передала.

И вот теперь, когда она отняла у меня книжку, она снова на меня насела:

— Ты передала маме мою просьбу?

— Какую?

— Зайти ко мне поговорить.

— Ладно.

— Что ладно? Не ладно, а дай свой табель, и я запишу.

Я побрела к своей парте и начала делать вид, что ищу. А тем временем размышляла, что лучше: сказать, что забыла дома, или дать, а потом стереть запись. Пока я размышляла, Надежда подошла, спокойно вытащила табель из портфеля, села за свой стол, обмакнула перо и жирно написала:

«Уважаемая Н.Л.! Очень прошу в ближайшее время зайти в школу. Кл. рук. Н. Шерешевская».

— И пусть мама распишется!

Я схватила табель и скорее побежала промокнуть запись. Но пока доставала промокашку, чернила почти впитались. Я знала, что мне теперь предстоит совершить очередное преступление, и от этого у меня еще больше испортилось настроение.

Взрослые хотят, чтобы мы выросли честными и смелыми, и сами же вынуждают нас врать. Я просто не понимаю, какая им от этого радость.

Я и сама хочу быть честной и смелой.

Вот, например, недавно на спор провела полчаса в котельной, вечером, в темноте и угольной пыли, а потом вылезла через то окошко, в которое сбрасывают уголь, цепляясь за скользкие, круто наклонные доски. А полезла я туда на спор, потому что Горюнов утверждал, что в котельной живет привидение и что оно по вечерам ходит по котельной, завернувшись в черную простыню. Черная простыня — в этом был особенный ужас. Все, конечно, закричали, что Горюнов врет, но никто не решился полезть, а я полезла.

И Горюнов сказал:

— Молодец, Массисиха! Ты не трусиха!

А вот взрослых я боюсь, потому что от них не знаешь, чего ждать.

Дома я наспех пообедала и стала готовиться к операции.

Прежде всего вымыла руки. Руки должны быть чистыми, особенно ногти, потому что ногти — одно из главных орудий при стирании двоек и записей.