Наконец Марте это надоело. В один прекрасный день она подошла к Олегу, растормошила его (он дремал после обеда) и потребовала:

— Давай уедем отсюда!

— Зачем? — удивился Смирнов. — Здесь так хорошо…

Марте пришлось рассказать о Дитрихе Штромбергере и его неудачном жениховстве. О насупленной матери.

Олег сразу согласился: да, надо ехать. Но только куда?

— Хотелось бы куда-нибудь на море, — мечтательно вздохнула Марта.

— А что если махнуть в Монако? Честно говоря, в рулетку я играл всего дважды и то лишь потому, что это диктовалось планом операции. Играл на деньги работодателей и весь выигрыш, естественно, был вынужден вернуть им. А теперь я могу поиграть в свое удовольствие! Словом, проведем недельку в Монако, и, если уж нам там наскучит, прошвырнемся по Лазурному Берегу.

Монако

Сев в такси у здания аэровокзала в Ницце, Марта принялась вертеть головой, стремясь не пропустить тот момент, когда машина пересечет незримую границу, разделяющую Францию и княжество Монако. Тщетно! Поинтересовавшись у водителя, когда же они прибудут в Монако, ошеломленно услышала: они уже на триста метров углубились на его территорию.

Марта вздохнула и стала рассматривать высокую скалу, сплошь облепленную многоэтажными башнями, похожими на слоеные пирожки из стекла и цветного железобетона.

Городу давно не хватало места, и у подножия скалы на сорока отвоеванных у моря гектарах разрастался новый квартал Фонвьей.

— Как много здесь парков и садов! — удовлетворенно воскликнула Марта. — А ведь квадратный метр земли здесь стоит, наверное, миллионы франков!

— Старику, князю Ренье, пришлось выдержать нелегкую битву, чтобы доказать, что без зелени город погибнет, — усмехнулся в усы пожилой водитель. Было видно, что он знал Монако как свои пять пальцев. — Теперь зеленые насаждения объявлены неприкосновенными. Даже на астрономически дорогих участках, отвоеванных у моря, разбиваются парки и прокладываются тенистые бульвары. Ну, вот мы и приехали…

Таксист лихо затормозил у подъезда отеля «Ритц». Пока Олег расплачивался с водителем, к машине подскочил швейцар. Он распахнул дверцу, помог выйти Марте, а затем потянулся к багажу — двум большим баулам с одеждой.

Олег не стал бронировать номер, поскольку «Ритц» был дорогим монакским отелем, то есть дороже любого самого лучшего отеля всех остальных городов мира, и высокая плата за номер отпугивала лишних посетителей в любой сезон.

У стойки администратора выяснилось, что он прав. Ему была предоставлена возможность выбирать. Олег взял трехкомнатный номер с двумя ваннами на пятом этаже.

Пока горничная под присмотром Марты развешивала одежду, Олег заказал шампанского и «Кампари». С удовольствием чокнувшись с Мартой, он впервые за последние дни почувствовал, что по-настоящему отдыхает.

Поставив пустой бокал на стол, Марта посмотрела на Олега со знакомым манящим выражением в глазах. Их неудержимо потянуло друг к другу.

После первого, самого продолжительного поцелуя, осторожный Олег почти насильно отстранил от себя Марту и неслышно подошел к двери. Резко распахнув ее, с удовлетворением убедился, что в коридоре никого нет. Тщательно заперев дверь, он вернулся. Упав на кровать, на которой могли бы поместиться сразу несколько любовных пар, они предались безумствам страсти.

США (Вашингтон)

Трехчасовая партия игры в гольф порядком измотала Робсона. Соперник — вашингтонский адвокат Дуайт Картер, традиционный консультант Робсона по запутанным юридическим проблемам, прежде всего в области уплаты налогов — оказался на редкость твердолобым. Исход встречи был неясен до последнего удара.

«Наверное, он специально промазал, ударив по мячу в последний раз, — подумал Робсон. Прикрыв глаза, он развалился на скамье, вытянув ноги, потягивая через трубочку ледяной апельсиновый сок. — С такой позиции в лунку попал бы даже младенец. Но миллионы, которые он зарабатывает благодаря моим заказам, кажутся куда привлекательнее победы надо мной на площадке для гольфа…»

Доминиканец усмехнулся. Насколько же велико его могущество, если даже имеющие обширную клиентуру и устойчивые доходы, исчисляющиеся сотнями тысяч долларов в год, вашингтонские юристы боятся выиграть у него в гольф, не хотят потерять его благосклонность.

В огромном зеркале, оправленном в характерную для эпохи барокко вычурную золоченую раму с ангелочками, раковинами, тритонами и нереидами, Робсон увидел Лукрецию. Она подошла к нему, мягко коснулась плеча узкой ладонью.

— Эксперт ждет уже двадцать минут…

— Да-да, — откликнулся Робсон, с трудом поднимаясь на ноги, — я помню…

После напряженной игры мускулы ног сильно болели. По телу разлилась непривычная тяжесть. Лукреция с тревогой посмотрела на любовника.

— Тебе бы надо принять таблетку, — предложила она.

Доминиканец кивнул головой. Лукреция исчезла из комнаты и через несколько секунд вернулась с коричневой стеклянной баночкой. Робсон вытряхнул оттуда две таблетки «тоноглутала», положил их в рот, запил ледяным соком. Оперся на руку Лукреции и спустился в конюшню.

Там их уже ждал профессор Майкл Ван Гроот. Длинные волосы ученого были небрежно всклокочены, рубашку он явно позабыл отдать погладить, галстук он купил, наверное, лет пятнадцать назад. Сейчас в моде были совсем другие. Но, несмотря на неряшливый внешний вид, Ван Гроот был великолепным специалистом. Робсон всегда доверял ему экспертизу картин, которые он собирался купить, и ни разу не разочаровался в своем выборе.

Сейчас профессору предстояло определить подлинность картин, присланных младшим братом Мануэля Эскобара. По совету Лукреции Робсон решил держать у себя Эскобара до тех пор, пока его люди не компенсируют упущенную возможность завладеть трейлером с картинами из Лувра.

Эскобара поместили в роскошную комнату в восточной башне замка. Однако у дверей ее стояли бессменно пять сторожей. Снаружи окна комнаты были защищены многочисленными электронными датчиками. Любые попытки освободить Эскобара, дать ему возможность спуститься по веревке или подняться в воздух с помощью вертолета, были бы непременно замечены.

Эскобару не потребовалось много времени, чтобы понять: возможность побега исключена. Он покорно попросил дать ему телефон. Через несколько часов беспрерывных звонков Мануэль Эскобар связался, наконец, со своим младшим братом.

Сначала брат предложил выкупить Мануэля за мешочек колумбийских изумрудов. Робсон хотел было согласиться, но Лукреция решительно воспротивилась этому. «Изумруды может купить любой, у кого есть деньги, — резонно заметила она. — Но трейлер, который наши люди упустили, был набит не банкнотами, а картинами! Пускай колумбийцы расплачиваются за своего главаря тоже картинами!»

На счастье Эскобара, он в свое время успел вложить нажитые за счет поставок кокаина в США деньги не только в антикварные «роллс-ройсы», редкостные бриллианты и меха, но и в картины западноевропейских импрессионистов.

— Клод Моне — настоящий, Ренуар тоже, — уверенно шел мимо прислоненных к лошадиным стойлам полотен Майкл Ван Гроот, — Берта Моризо истинный, хотя и довольно слабая работа, а здесь… здесь начался целый ряд подделок! Фальшивый Писсарро, Дега, Сезанн. Нет, так дело не пойдет! Здесь одни фальшивки, в которые затесался единственно подлинный ранний Гоген!

— Итак, — холодно взглянула на посланца Пабло Эскобара Лукреция и начала загибать пальцы, — один Клод Моне, два Ренуара, по одному Эдуарду Мане и Гогену. Маловато!

Колумбиец пожал плечами. Он лишь сопровождал картины в США. А отбирали их другие.

— Сколько стоят эти картины? — повернулась Лукреция к эксперту.

Ван Гроот наморщил лоб:

— Примерно, пятнадцать миллионов…

— В трейлере, который вез шедевры из Лувра, было картин на миллиарды долларов! — живо обернулась к Робсону Лукреция. Доминиканец пожал плечами. Пятнадцать миллионов тоже на дороге не валяются. Тем более, если они заключены в полотнах, как-никак, мирового класса!