— Ты выпил за мое здоровье, выпью и я за твое — полчаши. — Дадын отпил вино. — Остальное я допью после того, как оторву голову той поганой вороне, которая накаркала тебе про ромейокие корабли. Не к лицу тебе повторять воронье карканье.

Дадын сел и отодвинул чашу. По залу прошел разноголосый гул: одни одобряли ответ, другие обиделись за Дато. Мириан, окрывая усмешку, гладил рукой бороду, Арчил откровенно хохотал — ему понравился ответ старого камарита, о разбойничьих делах которого он знал. Повеселел и Леон; он вздохнул с облегчением и издали поощрительно улыбнулся Дадыну. Зато Дато почувствовал себя оскорбленным. Он вскочил на стол и выхватил меч, но сын Петре сгреб его в охапку и усадил на место. Мириан встал. Все поднялись и повернулись к нему лицам. Только католикос Табор остался сидеть, но и он задрал жиденькую бороденку и приложил к уху ладонь — приготовился слушать.

— Один бог над нами, все мы под рукой богом данного нам кесаря ходим. Давно ли мы здесь с доблестными воинами императора изгнали из Эгриси нечестивых магометан? Еще не впитали кровь наши поля, не остыли родные пепелища, не высохли слезы наших жен, матерей и сестер, потерявших в битвах своих мужей, братьев, сыновей, а полчища саркинозов снова черной тучей заливают нашу землю. Кахети в огне, в Тбилиси хозяйничают эмирские прислужники. Поганому врагу мало лишить нас земли, которая кормила наших предков; он хочет обратить картлийцев в мусульманство...

Под гулкими сводами пиршественного зала раздались негодующие возгласы:

— Не быть этому!

— В бой, картлийцы, за веру христову, за нашу Картли!

Мириан поднял руку, призывая к тишине.

— Враг не дает нам вложить мечи в ножны и взяться за орала. В это время грозных испытаний мы все должны быть едины, как пальцы, сжатые в кулак. Тот, кто сеет между нами рознь — помогает поганым.

Все поняли, к кому относятся эти слова. Дато бешено сверкнул глазами на Дадына. Но Зураб придавил его тяжелой рукой.

— За наше братство! — провозгласил Мириан.

— Ваша!

— Пусть дружба Картли и Абазгии переживет века!

— Ваша, ваша, ваша!

Мириан обеими руками поднял полную чашу и под торжественную заздравную песнь медленно осушил ее.

4

Поздно ночью, когда зал опустел, и в светильниках выгорело масло, Мириан поднялся на сторожевую башню и вошел в маленькую угловую комнату. Это. было временное пристанище духовного пастыря всех грузин — католикоса Табора. Простая постель, покрытая ковром, у изголовья — большое распятие, искусно вырезанное из светлого камня. В углу, у иконы, светится крохотный живой огонек лампады. При появлении Мириана старец поднялся.

— Я нарушил твой покой, святой отец.

— Что может потревожить служителя бога? Я уже отдохнул и ждал тебя, сын мой.

Католикос засветил от лампады свечу, воткнул ее в оплывший воском подсвечник и поставил на стол.

— Что скажешь о Дато, святой отец?

— Кого бог хочет наказать, того лишает разума, — сурово проговорил старец.

— А по мне, так лучше бы исторг из него душу. Темная она у Дато. Многое я дал бы за то, чтобы знать, какому богу он молится.

— Ты что-нибудь знаешь? — спросил католикос.

— То-то и беда, что не знаю, поступки же Дато подозрительны. Гасан на его земле зверствовал, а меч Дато в ножнах ржавел. Сегодня же с советником Леона Абазгского ссору затеял. Похоже, хочет он поссорить нас с императором. Вот и суди, какая душа у Дато.

Табор озабоченно пожевал губами, он понимал: Мириан ждет от него совета, но что он может посоветовать? Только просить бога укрепить его дух в борьбе за объединение усилий всех мтаваров и азнауров в войне против мусульман. Будучи последовательным кафоликом^[45], он настойчиво склонял Мириана к мысли крепить Грузию под главенством православной церкви.

— Что армянские нахарары^[46], что картлийские мтавары — все едино волки, терзающие и растаскивающие свои государства по частям, а нечестивым того только и надо: по частям легче покорить народы. Не в одном Дато дело. Много воли дал ты своим азнаурам, а каждый из них спит и видит себя великим мтаваром.

— Мне это известно, святой отец, но азнауры и мтавары — наша опора, они не могут быть сильны без земли и воинов-поселян. Уповаю на то, что перед лицом общей опасности они сплотятся воедино, — сказал Мириан, задумчиво поглаживая бороду.

Его самого беспокоило своеволие азнауров. Задуманная им с братом реформа задерживалась из-за того, что многие азнауры находились вдали от своих земель, занятых арабами, но эгрисских азнауров он укреплял, наделяя землей и крестьянами-воинами. Ныне же некоторые из них претендуют уже па потомственное владение областями, подчиненными им. Другого пути укрепления Картли не было. «Бог даст победу, тогда осуществим реформу по всей Картли», — думал он.

— Святая церковь наша сильна единством православной веры, а государство — единством верующнх. Не забывай об этом, сын мой. Ты защитник веры в триединого нашего господа бога и належда его паствы. Молюсь за тебя денно и нощно. С чем Леон Абазгский прибыл?

— А это мы сейчас узнаем. Арчил приведет сюда его человека — доверенного покойного Константина. — Мириан прислушался. — Идут уже.

Скрипнула тяжелая дубовая дверь, пламя свечи заколебалось. Перед Мирианом и Табором предстали Арчил и Дадын. Старый абазг опустился на колено перед католикосом.

— Благослови, святой отец.

Табор небрежно перекрестил Дадына, пробормотав что-то невнятно. Потом абазг, не вставая, повернулся к Мириану. Тот сел, положив на стол сцепленные руки.

— Встань.

Дадын поднялся и посмотрел в глаза Мириану.

— Помнишь ли ты наказ, данный тебе Константином Абазгским?

Старый абазг внутренне вздрогнул. Значит, не ему одному Константин поручил заботы о будущем Абазгии!

— Помню и готов отвечать.

— Говори.

— Леон предан союзу с Эгриси.

— Не ошибаешься ли ты?

— На том крест готов целовать.

Левая бровь католикоса чуть приподнялась, в глазах мелькнула ирония.

— Пустое говоришь. Ты в язычестве погряз. Истинной христианской веры в тебе отродясь не было. Что тебе крестное целование! Как можем мы верить тебе?

Дадын оправдывал осторожность наследников Стефаноза и католикоса, потому что сознавал всю глубину своей ответственности; он еще раз оценил предусмотрительность покойного Константина, замыслившего убрать своего сына Леона, если тот будет осуществлять политику великодержавного ромейского императора. Дадын некоторое время думал о том, как доказать католикосу и Мириану, что Леон свято блюдет заветы отца и верен союзу с Эгриси. Наконец, решился:

— Я взял ромейский корабль. Все золото, которое он вез для раздачи жалования воинам келасурского гарнизона, я передал Леону Абазгскому...

Мириан и Табор переглянулись, Арчил усмехнулся.

— Сказано, сатана в образе человеческом, а еще крест целовать хотел, — пробормотал католикос.

— И что? — не терпелось Арчилу.

— Леон Абазгский сказал: на ромейские деньги у ромеев же купим оружие для войны с агарянами.

Арчил рассмеялся, Мириан же строго сказал:

— Больше не трогай ромейских купцов. Беду навлечешь на своего патрона, и нам от того беспокойство. Попадешься нам — пощады не жди. Ромейские купцы доставляют мне железо и оружие, а они сейчас нужны для войны с саркинозами. Ты же мешаешь этому.

— Не трону, государь.

— Какого совета и помощи ждет от нас твой патрон? — спросил Мириан.

— Хотим просить, главу картлийской православной церкви назначить к нам священником-картлийца или абазга.

Мириан круто повернулся, а католикос, несмотря на свой преклонный возраст, живо вскочил.

— Этого не просите! — резко сказал он. — Вы, абазги, своевольны. Ни кесарь, ни святейший патриарх никому не доверяет абазгскую паству, кроме как человеку, верному святому престолу.

Мириан подошел к Дадыну и, глядя ему в глаза, сказал: