2

В этот день Гуда снова ушел. Он долго пробирался сквозь густой подлесок. Наконец, выбрался на лесистый бугор. Отсюда, сквозь редкие деревья, хорошо видна небольшая лужайка-двор, примыкающая к хижине. Гуда лег в густую траву и затаился. Легкий ветерок шаловливо перебирает листья деревьев, и от этого солнечные пятна на земле в непрестанном игривом движении; неподалеку черный дрозд копошится в прошлогодней листве, выискивая под ней червей; он выхватывает их и улетает, потом снова возвращается. Хлопотливое дело — кормить птенцов. У корней липы вьются гудящие шмели — там их гнездо. Мир и покой царят в лесу.

Гуда терпеливо смотрел, не отрывая глаз, на хижину и дождался: из нее вышла Амза. Она села среди травы на лужайке и стала плести корзину. Наструганные и вымоченные для гибкости ленты из лещины послушны проворным пальцам. Амза в белом платье из тонкого льняного полотна; одна коса за спиной, другая покоится на груди. Думы девушки, наверно, так же легки и светлы, как корзина, которую она плетет, — на ее лице блуждает улыбка. Временами из хижины выходит Шкуакуа и тогда Амза перекидывается с ней несколькими словами. Вот она чему-то засмеялась, откидывая голову. Гуде показалось, будто солнце померкло перед красотой девушки.

Увидев в полубессознательном состоянии склоненное над ним прекрасное лицо Амзы в тот момент, когда она давала ему целебное питье, Гуда решил, что она одна из дочерей Ажвейпша. Душа его возрадовалась и вознеслась в благостное царство сна. Будь его воля, он из него не вернулся бы, потому что во сне видел девушку, чувствовал на своем лбу прикосновение ее нежной руки. Когда же, окончательно придя в себя, он снова увидел Амзу, то даже приподнялся на слабых руках, с изумлением и восторгом смотрел на нее. Он потрогал девушку за плечо, вдохнул аромат ее смоляных кос.

— Ты не привиделась мне, дочь Ажвейпша, — сказал он радостно.

Амза смутилась и встала. Она поняла, что произвела на молодого воина слишком сильное впечатление. Тогда же Гуда узнал, что Амза невеста Леона; об этом ему предусмотрительно оказал Ахра. С того времени Гуда и загрустил. Он сознавал, что Амза никогда не будет ему принадлежать, но то, что она поселила в его душе, было сильнее разума. Единственное, на что он отважился — это в глубокой тайне от других — время от времени приходить сюда и из укрытия смотреть на девушку. Если ему удавалось хоть мельком увидеть ее, он считал себя счастливым. Сегодня же его счастье было беспредельным. Амза, будто зная о его присутствии, подарила ему радость вдосталь смотреть на себя. Гуда боялся шевельнуться, боялся вздохнуть. Травинки, придавленные к земле его грудью, вздрагивали от бурных толчков сердца.

Все также шелестел листьями ветерок, играли солнечные блики, гудели шмели, копошился дрозд, но Гуда ничего этого не видел и не слышал —для него существовала только Амза. Гуда, очнись! Посмотри, кто-то ползет между кустами, за ним — второй. Неизвестные люди, как шакалы, крались к хижине. Гуда увидел их слишком поздно, когда они внезапно выскочили на лужайку и бросились на Амзу. Девушка вскрикнула, но ей зажали рот, потом схватили за руки, и бросились в чащобу. В лесу послышался топот лошадей. Старая Шкуакуа заголосила:

— Увезли, похитили Амзу!.. Скорей, мужчины, в погоню! — кричала обезумевшая старуха.

Из соседних хижин выбежали люди и бросились ловить лошадей. Удачное время выбрали похитители: в поселении оставались только старики да дети; воины же уехали с Дадыном сопровождать Леона. Похитителей преследовал только Гуда. Он заметил, в каком направлении помчались похитители, и бросился им наперерез, стремясь раньше их оказаться у выхода из ущелья. Гуда бежал, падал, катился с горы — и опередил. Но тут он с ужасом увидел, что у него в колчане всего три стрелы — остальные он растерял, когда катился с горы. Три стрелы, а сколько всадников? Наверняка кто-нибудь из них оставался с лошадьми. Вот они мчатся, мелькают между деревьями. Их трое. Похититель с Амзой посредине. Они нахлестывают лошадей и все время оглядываются: нет ли погони? Три всадника, три стрелы. Гуда не имеет права промахнуться. Стрелять в того, кто вез Амзу поперек седла, он не решился. Гуда натянул лук и стал выжидать, когда первый всадник покажется в достаточно широком просвете между деревьями. Сердито загудела спущенная тетива; всадник взмахнул руками и упал с лошади. Второго, с Амзой, Гуда пропустил, а третий лишь на мгновение замедлил бег, — он хотел взглянуть, что случилось с его товарищем, и поплатился: тяжелая стрела вонзилась ему в грудь и до половины вышла из спины. Всадник с Амзой обернулся и понял, что происходит. Он поднял девушку на руки и прикрывался ею от невидимого лучника. Проклятый похититель, виляя между деревьями, уходил со своей бесценной добычей все дальше. Но тут Амза высвободила одну руку и схватила уздечку, сильно натянув ее; конь сбился с шага, завертелся на месте. Взбешенный всадник пытался отнять у нее уздечку, но девушка, извернувшись, зубами вцепилась в его руку.

Амза защищалась, как рысь, — кусалась, царапалась. Всадник увидел погоню; она была еще далеко, но быстро приближалась. Отчаявшись увезти девушку, похититель выхватил кинжал и вонзил ей в грудь. Бросив Амзу, он стремглав помчался в гору, припав к загривку коня. Он уходил, уходил безнаказанно — его скрывали деревья. Лишь маленькая прогалина у вершины холма должна была открыть его на короткое время. Но до нее было слишком далеко — обычный лучник и не пытался бы достать его своей стрелой, но это был Гуда, — первейший из лучников Ромейской империи. Он ждал, застыв как камень; подскакавшие к месту побоища дадыновцы увидели, как его мощный лук начал медленно сгибаться, вбирал в себя всю разгневанную силу Гуды, и в тот момент, когда лошадь вынесла всадника на край прогалины, лук отдал ее стреле мщения. Как ни трагичен был этот момент, но все, затаив дыхание, следили за полетом стрелы. Вот она скрылась из глаз, а затем далекий всадник вдруг запрокинулся и повис на стременах; его лошадь остановилась.

— Привезите его! —крикнул Гуда и бросился к Амзе.

Она лежала, зажимая руками рану под левой грудью. Гуда подложил под нее руки, пытаясь приподнять, но она застонала и решительно замотала головой, а затем, открыла глаза, долгим взглядом посмотрела на Гуду и, узнав его, обреченно улыбнулась; на ее ресницах дрожали слезы. — Отомсти за меня, — сказала Амза.

Гуда силился проглотить застрявший в горле комок; он никак не мог оказать, что мщение уже свершилось, хотя и не знал, кого настигла его последняя стрела.

Абазги осмотрели убитых.

— Они из рода Дигуа, — сказал старый абазг.

Когда же привезли третьего, старик с изумлением и гневом проговорил:

— Это Сияс — сын Дигуа!.. Проклятье роду Дигуа!

Тате вот кого настигла третья и последняя стрела Гуды! Она торчала у Сияса между лопаток. Позорная смерть! Только трусы, убегая, получают удар в спину.

— Амза, вон он, твой похититель, — сказал Гуда.

Девушка взглянула на мертвого Сияса; в ее глазах мелькнуло выражение злорадства.

— Ты настоящий воин, Гуда. Я скажу об этом духам гор, — слабо проговорила она.

— Ты не уйдешь к духам гор... Нет, нет, не уходи.

Амза не ответила. Она закрыла глаза и заметалась в агонии. Гуда бережно приподнял ее, как недавно это сделала она, давая ему спасительное питье. А Гуда? Он ничего не мог дать ей. Вот если кровь свою... Он готов был отдать ее всю до последней капли. Пусть она живет, нет, не для него — для украшения земли абазгов.

— Амза, Амза!.. Духи гор, возьмите мою жизнь, но оставьте Амзу! — умолял Гуда в отчаянии.

Но руки Амзы разжались. Теперь все увидели ужасную рану и горестно склонили головы; алая кровь вытекала из нее замедляющими толчками. Девушка глубоко вздохнула, потом тревожно позвала:

— Апсха!.. Где ты, апсха?..

С этими словами душа Амзы улетела к духам гор.

— Горе нам, горе!.. — старый абазг бил себя по голове. — Не уберегли Амзу... Что мы скажем Дадыну, что ответим апсхе?..