Леон обратил внимание на то, что из Цандрипша никто не приехал. Видимо, дадал Мидас не пустил. Он был почти рад столь открытому проявлению враждебности Мидаса. «Меньше потом придется объяснять другим дадалам», — подумал Леон. С каждым днем в нем крепла решимость покончить с цандрипшеким дадалом и его сыном Гобаром. Он ждал лишь повода.

Федор по пятам следовал за Леоном, то и дело бросая на него умоляющие взгляды, но тот делал вид, будто не замечает — знал он, чего хочет брат, но нельзя жениху раньше времени показываться невесте. При виде людей дадала Малхаза Леон сдвинул брови.

— Дочь кагана встречаем, а с ней знатные хазары.

Посмотрят на вас, скажут: абазги — дикари.

— Думал, в горы идем, зачем рядиться...

— В горы, да не на охоту! Не поедете с нами!

Малхаз взмолился:

— Не позорь, апсха! Переоденемся,, лошадей сменим...

— Чтобы завтра утром у переправы были в достойном виде, — строго предупредил.Леон.

Окрестные абазгские и многие апсильские поселения опустели. Все, кто был опособен сидеть в седле, поехали встречать хазарскую невесту. Не каждый день такое увидишь. Леон встретил караван задолго до того, как он вышел на побережье. Лихие всадники с гиканьем и гортанными возгласами вылетели на поляну, как только на ней показалась голова каравана, и завертелись в бешеном вихре вокруг раззолоченной повозки Юлдыз. Степняков-хазар ездой на коне не удивишь, но, увидев джигитовку абазгов, они одобрительно зацокали языками. Быстрые кони абазгов на полном скаку вдруг упирались всеми копытами во влажную землю и скользили по ней, как по льду, или, вздыбившись, внезапно поворачивали в обратную сторону, а всадники при этом успевали поднимать с земли мелкие предметы, подбрасывать и ловить их на лету, метко стрелять из луков. Всадники и лошади были слиты словно кентавры.

Леон сказал Тугузу Багадур-шаду, как представителю знатнейшего хазарского рода Хатирлитбер, должное почтение. Спросил о здоровье кагана, царя Барджиля и Парсбит, справился, как невеста перенесла дорогу, осведомился о здоровье самого Тугуза и благополучии его стад, о состоянии сопровождающих караван знатных хазар и керханов. Но подробнее о невесте расспрашивать не стал. Это можно было понять и как дань обычаю, и как желание оставить главный разговор на более приличествующее время. Родовитый хазарин изучающе смотрел на Леона. Когда толмач начал было переводить слова правителя Абазгии, он сказал, что не надо.

Ответив Леону, как того требуют приличия, он проговорил:

— Трудный путь через горы и реки мы совершили без препятствий. Твои люди позаботились о переправах и о нашем благополучии. Я доволен.

Тугуз тут же подкрепил свою благодарность мешочком золотых монет, который Дадын почтительно принял. Багадур-шад говорил по-гречески свободно, даже с некоторой изысканностью, чем могли похвастаться далеко не все родовитые хазары.

— Если до Анакопии путь недалек, то мы остановимся на этой удобной поляне.

Тугуз вопросительно взглянул на Леона, но тот вежливо сообщил:

— Скоро будет большая равнина с хорошим пастбищем и водопоем, и от Анакопии близко.

Тугуз кивнул в знак согласия и приказал каравану двигаться дальше. Они ехали бок о бок. Леон временами ловил на себе по-змеиному холодный, неподвижный взгляд Тугуза; он никак не мог отделаться от ощущения какой-то опасности, но потом оно прошло. Леон рассказывал Тугузу об Абхазии и ее народе, о возможности нашествия арабов...

— Какие у вас отношения с императором? — спросил как бы между прочим хазарин.

— На Божественного мы не в обиде, — несколько уклончиво ответил Леон.

Ему не хотелось говорить знатному хазарину о зависимости Абазгии от Византии, ведь неизвестно, как он воспримет эти сложные взаимоотношения.

Тугуз мало говорил, больше спрашивал. У Леона создалось впечатление, что хазарин знает больше того, о чем он ему рассказывает, и как будто взвешивает его ответы. Это Леону не нравилось. Он перевел разговор на мелочи. Тугуз понимающе взглянул на него и загадочно, как показалось Леону, улыбнулся.

Женское любопытство пересилило гордость кагановой крови — Юлдыз украдкой выглядывала из повозки; она пугалась и удивлялась ловкости абазгских всадников. Когда караван снова двинулся вперед, абазги затянули песню; ее своеобразный напев, казалось девушке, исходил из скал, ручьев и могучих деревьев, мимо которых тащилась ее повозка. Будто не абазги, а сама их земля приветствовала ее торжественной песней. Юлдыз и сама умела петь; она подстроилась к голосам абазгов и начала потихоньку вторить им. Нянька с лукавой улыбкой пошутила: .

— Звездочка уже поет по-абазгски?

Юлдыз засмеялась..

Перед вечером караван остановился на виду Анакопии. Хазары тотчас же поставили свои юрты, а для знати разбили шатры; самый большой из них, с золотым гранатовым цветком на макушке, — для Юлдыз. Она вышла из опостылевшей повозки и остановилась пораженная: Анакопия розовела под закатным светом; палевое море показалось ей продолжением неба, словно она стояла на краю бездонного обрыва; увидев атласные переливы едва приметных волн, Юлдыз задохнулась от восторга. Даже в сказках няньки не было подобного чуда. А за спиной в синей предвечерней дымке тонули горы. Теперь они не казались ей страшными — напротив, преодолев их, она почувствовала себя приобщенной к их гордому величию. Многотысячная толпа абазгов и апсилов шумно приветствовала появление Юлдыз. Она прикрыла лицо и юркнула в шатер. Некоторые сверхзоркие анакопийские женщины успели заметить, что хазарка сильно нарумянена, и нашли этому объяснение: она-де за румянами прячет свое уродство. В женщинах говорила ревность. Зачем было везти невесту для Федора из-за гор? Разве в Абазгии и Апсилии перевелись красивые девушки? Еще не видев как следует Юлдыз, многие анакопийки ее невзлюбили.

А Федор не находил себе места. Уже многие видели его невесту, архиепископ Епифан послал к ней ромеек приобщить ее к христианству, уже шли приготовления к свадьбе, а он ее так и не видел. Трудно было смириться с этим юноше, который томился желанием хотя бы одним глазом взглянуть на свою невесту. Помог ему Сияс — постоянный спутник Федора на охоте и устроитель всех его юношеских забав. Они переоделись простыми поселянами и отправились в хазарский стан.

Абазги бывали там запросто; многие из них уже познакомились с диковатыми гостями, а во время ристалища, когда те и другие показывали свое искусство владеть конем и оружием, даже подружились. На Федора и Сияса не обратили особого внимания. Кружа между юртами и шатрами, будто любопытства ради, они приблизились к большому шатру, обогнули его, и тут Сияс остановился, не решаясь идти дальше, а Федор сделал еще несколько шагов. Юлдыз и ромейка сидели у моря на ковре и о чем-то оживленно разговаривали. Два вооруженных воина стояли неподалеку: они охраняли дочь кагана. Федор видел тонкий девичий стан, закутанный в голубой шелк, множество косичек, спадавших на спину и закрывавших лицо девушки. Юлдыз, будто почувствовав пристальный взгляд постороннего, обернулась и обдала Федора желтым светом глаз.

— Золотоглазая! — прошептал пораженный юноша. — Я назову ее Хиблой.

Ее янтарные глаза под тонкими бровями вразлет выразили живой интерес и недоумение: так близко она видела абазга впервые; этот юноша с пробивающимся пушком над верхней губой смотрел на нее с таким откровенным восторгом, что она смутилась и прикрыла лицо; она была польщена тем впечатлением, которое произвела на молодого абазга. Женщина, даже если в ней течет царекая кровь, не может оставаться равнодушной к тому, кто ею восхищен. Хазарские воины, однако, решили, что молодые абазги слишком много себе позволяют, рассматривая дочь кагана, как каменную бабу на кургане; они с решительным видом направились к юношам. Федор и Сияс поспешили уйти. — Сияс, у нее золотые глаза! — взволнованно говорил Федор. — Я не рассмотрел се лица. Она красива?

Сияс рассмеялся. Смотрел на свою невесту и не увидел, красива ли она? Откуда ему было знать, что зерно любви уже созрело в юной душе Федора, и стоило ему упасть на подготовленную почву, как оно моментально проросло. Но одно хорошо знал Сияс: он угодил брату правителя, а это было для него самым главным. Он умело подогревал юношескую страсть Федора, так как, будучи старше, уже кое-что в этом смыслил.