Н. П. Р. — это учитель русского языка Курганского уездного училища Николай Петрович Рихтер. Фигура довольно-таки одиозная для Кургана. Именно в его доме, в приходе Троицкой церкви, и поселился временно Кюхельбекер с семейством. Поначалу и вправду Рихтер тесно сошелся не только с Вильгельмом, но и с другими декабристами. Переписывал набело рукописи Бриггена, Фонвизина да и самого Вильгельма. Тем не менее Кюхельбекер правильно раскусил Рихтера, как человека непорядочного. Немного позже Бригген в письме князю Горчакову скажет о нем:

Кстати, письмо Вильгельма к своей племяннице несет не только информацию о том, у кого он жил, но и о том, что жил именно в Кургане, а не в Смолино!

Ну, хорошо, скажет дотошный читатель. Допустим, что по приезде в Курган Кюхельбекер временно живет под одной крышей с Николаем Рихтером. А что дальше? Есть ли какие-либо документы, подтверждающие, что ни где-нибудь, а именно в Кургане он покупает себе дом? Ведь таких документов нет? А если бы они существовали, неужели те сотни исследователей, которые в последние сто лет работали над декабристской темой, не смогли бы их обнаружить и пустить в научный оборот?

Признаюсь, вопрос отнюдь не риторический. Недавно одна работница филармонии так и сказала: «Все равно я не верю, что Кюхельбекер не жил в Смолино. Столько лет считали, что жил, а теперь — не жил! Ведь кто-то же нашел там его дом, поди, тоже не дураки были…»

Думается мне, наверно, трудно исчерпывающе ответить на этот вопрос. Рассуждать по этому поводу можно много, и все-таки вряд ли можно что-либо сказать и однозначно и точно, поскольку дело касается категории совести, компетенции и научного подвижничества. Возможно, что мы порой переоцениваем наших исследователей. Бывает, что и задачи у них стоят иные: написать статью, реферат, диссертацию… И делается это, как правило, всегда в спешке, тут уж не о глубине рассматриваемого вопроса думает человек, а о сроках. Причин много. И все-таки повторюсь… тему «Кюхельбекер в Кургане» успешнее всего мог бы раскрыть… местный исследователь, знакомый с топографией города и окрестных деревень.

Однако мы отвлеклись. Как бы то ни было, но в фондах III отделения мне удалось найти столь необходимый нам документ, который как раз прямо и недвусмысленно ставит все точки над «i». Это конфиденциальное письмо генерал-лейтенанта Владимира Андреевича Глинки к управляющему III отделения Леонтию Васильевичу Дубельту. Старший брат этого Владимира, Григорий Андреевич, был женат на сестре Вильгельма, Юстине Карловне. Таково было их родство. Владимир Глинка был в то время главным начальником горных заводов всего Урала. Должность большая, при дворе с ним считались. С самых лицейских лет между Вильгельмом и Владимиром Глинкой установились сердечные, дружеские отношения. В начале 1820-х годов Глинка был добровольным посредником в переписке между Кюхельбекером и Пушкиным, когда временами они «терялись». Не оставлял он его и в крепостях. Вот почему Вильгельм называл его «лучшим, испытанным в счастии и несчастии другом».

В январе 1846 года Глинка оказался в Петербурге и не преминул лично стать ходатаем Вильгельма.

Ключевой документ!

Итак, дом куплен в Кургане. Теперь окончательно все встало на свои места. По приезде в Курган Кюхельбекер живет у Николая Рихтера, а 21 сентября 1845 года «перебрался в свой собственный дом, и вдобавок больной» — так запишет он в своем дневнике. Дом куплен у жены сотника Марии Федоровны Киниженцевой на имя Дросиды Ивановны Кюхельбекер.

Стоит особо обратить внимание в письме Глинки вот на эти слова: «…ходатайство прошу и я с своей стороны, как личное мне одолжение». Это не простая просьба и тем более не форма вежливости. Уральские заводы давали России металл. Юрисдикция главного начальника была столь велика, что, по существу, он являлся наместником края, подотчетным разве только царю. Николай ценил Глинку, благоволил к нему. Личные просьбы подобных своих сановников он, как правило, всегда удовлетворял. Не отсюда ли и такая самоуверенность: официально Кюхельбекер в Курган еще не переведен, а дом ему там уже куплен? Более того, перед нами вообще беспрецедентный случай, когда государственный преступник покупает дом, не испрашивая на то верховную власть, то есть самого царя. А между тем все декабристы, жившие на поселении и покупавшие дома, делали это только с разрешения Петербурга. Это было общее правило. В данном же случае Глинка просто ставит III отделение перед свершившимся фактом: дом куплен!

Не странно ли все это? Нет, не странно, коль скоро в дело вступает Глинка. В досье III отделения на Кюхельбекера я нашел интереснейшие черновики готовящихся для доклада царю бумаг, которые почему-то до сих пор ускользали из поля зрения наших историков. Кратко изложив суть дела о покупке для Кюхельбекера дома в Кургане и о переводе его в самый город, в особой справке дается обоснование о возможности такого перевода. Вот два пункта из этой справки:

Как видим, прецеденты названы, допуски обозначены, и не поспеши Вильгельм умереть, быть ему и официально поселенным в Кургане. Причем, готовя бумагу царю, шеф III отделения, граф Орлов, пошел на явный подлог, фальсификацию. В Кургане на рассматриваемый нами момент жило пятеро декабристов. Швейковский к тому времени умер. Осталось четверо. Однако Орлову и этого показалось многовато и, для пущей важности, он указывает… только троих, «забыв» Башмакова. И все это ради «уважения ходатайства Глинки».

Или такой факт. Когда Кюхельбекер совсем уже расхворался, то стал проситься на излечение к докторам в Тобольск. И началась тут длинная, затяжная, без начала и конца переписка через Омск, Тобольск, Петербург. И не вмешайся в эту бюрократическую карусель Глинка, неизвестно, доехал ли когда-нибудь Вильгельм до Тобольска. Но едва в январе 1846 года Глинка появится в Петербурге, как тот же граф Орлов срочно шлет генерал-губернатору Западной Сибири князю Горчакову предписание, в котором пишет, чтобы он, «по уважению ходатайства генерал-лейтенанта Глинки, дозволил бы Кюхельбекеру отправиться на излечение в Тобольск, не ожидая моего разрешения».

Надо полагать, судя по последней фразе, что сие предписание было как бы не совсем официальное.

Вот таков был Владимир Глинка, кстати, в свое время состоящий членом «Союза благоденствия» — ранней декабристской организации. Уже сам факт его ходатайства за государственного преступника говорит о его смелости и гражданской позиции, ибо известно, что некоторые близкие родственники декабристов, чтобы лишний раз не афишировать свое с ними родство, вообще не осмеливались просить за них. Просьбы эти при дворе считались чуть ли не дурным тоном.

Вильгельму нравился свой дом: четыре больших комнаты да посредине две маленьких. Впервые в сибирском изгнании он заимел отдельный кабинет. Правда, скудно было убранство его, даже по курганским меркам. Единственная достопримечательность — тяжелый, широкий обеденный стол на три доски с круглыми ножками, стилизованными под древнеримскую колонну Траяна — незаурядная выдумка местного столяра. Когда-то, давным-давно, стол был покрашен и, вероятнее всего, в темно-красный цвет. Но краска облезла, а там, где еще просматривалась, то настолько поблекла и выцвела, что походила более на ржавые пятна. Стол этот за бесценок уступил Вильгельму бывший хозяин дома Филимон Алексеевич Киниженцев.