«Оказал‑таки медицинскую и гуманитарную помощь, — злобно думал Борис, ставя на ножки кресло и собирая с пола диванные подушечки. — А там, в Тель–Авиве, Линка и Танечка дни считают! Черт его знает, что здесь на самом деле происходило. Еще не хватало прихватить СПИД от священника!»

Издалека донёсся голос Лисеевой:

— Идите сюда, в кухню, пить кофе!

Хотя теперь она была одета в домашний махровый халат, в ней появилось что‑то официальное, отчуждённое. Наскоро напудренное лицо постарело, углы рта горестно опустились.

— Собственно, что вы хотите узнать? Крамера я не видела с тех пор, как он вылечил мне мастопатию. Странный человек. Хотела сделать ему рекламу, взять интервью на целых тридцать минут эфира. Его бы увидели и услышали десятки миллионов… Отказался. Звонила несколько раз, пыталась уговорить. Просто по–человечески хотела понять, откуда он все это знает…

— Да! Откуда? — Борис опустил кофейную чашечку на блюдце. — Нам, своим ученикам, всегда твердит: «Я лишь передаю знания», но он откуда‑то их получил!

— Странный, неоднозначный человек, — повторила Таисия. — Он мне тоже сказал: «Все уже написано. К кому надо, к тому попадёт».

— Что написано? Что?

— Какой‑то труд. Так я поняла. — Таисия встала из‑за стола. — Ничем не могу вам помочь.

…Борис был несколько поражён тем, что она не то что не поцеловала на прощанье, слова доброго не сказала. Разбежались, как собаки после случки. Давно у него не было так мерзко на душе. И тем не менее посещение Таисии Лисеевой оказалось ненапрасным.

««СкрижалиІ — не чепуха, не чепуха, — бормотал он, ведя машину по улицам. — Хотели передачу делать на всю Россию. Говорит, там все написано. Уезжать без «СкрижалейІ — маразм».

Он мчался по Ленинградскому проспекту злой, собранный, готовый немедленно осуществить внезапно возникший план. Борис настолько верил в своё везение, что заранее даже не позвонил, не узнал, находится ли сейчас Толя Сергеев в квартире Артура.

Нажимая кнопку дверного звонка, он расслышал: в квартире Крамера играют на скрипке.

— Привет! — Толя стоял перед ним в трусах и майке со смычком в одной руке и скрипкой в другой. — Артура нет в Москве, я же говорил. Через пятнадцать минут убегаю — сольный концерт!

«Убегай, беги, дорогой… Как удачно все складывается», — подумал Борис, а вслух сказал:

— Понимаешь, один человек предупредил: Артур сегодня должен звонить домой как раз в это время, вечером. А он мне нужен, срочно!

— Откуда будет звонить? Кто предупредил?

— Одна баба с телевидения. Лисеева. Слыхал такую?

— Конечно. Вот досада! Концерт, сольный…

— Меня к тебе Бог прислал, — усмехнулся Борис и стал снимать с себя курточку с шарфом. — Подежурю. Скажи, что передать, — передам.

— Вправду Бог прислал! — обрадовался Толя.

Надевая перед зеркалом чёрный концертный костюм, прилаживая к белой манишке чёрный галстук–бабочку, он торопливо говорил о каких‑то звонках, письмах. А Борис исподволь уже оглядывал комнату.

— Когда вернёшься с концерта?

— Сразу после одиннадцати. Может, успею?

— Может, успеешь… А если позвонит скоро, сейчас? Что ж я буду ждать тебя целых четыре часа?

— А ты, уходя, захлопни дверь. Только проверь, защёлкнулся ли замок. — Толя уложил в футляр скрипку и смычок, надел пальто. — Не забудь передать привет, скажи: дома все в порядке.

Когда он вышел, Борис подбежал к двери, проверил, защелк–нулся ли английский замок. Потом на всякий случай обошёл обе комнаты, заглянул на кухню.

И опять прихлынуло, забилось в груди вчерашнее чувство удачи.

«Скрижали» находились где‑то рядом, скорее всего вон там, в секретере. «Синий еженедельник» — так, кажется, говорил вчера бородатый балбес Леонид, книжный барыга, кретин, уже держал сокровище и выпустил из рук. Слава Богу!

Борис перекрестился, подойдя к секретеру. Тут же поймал себя на этом жесте, криво усмехнулся: «Устраиваю шмон у Крамера и крещусь… Да, шмон. Да, крещусь. Видит Бог, только ради Линки и Танечки…»

Он потянул за медное кольцо, вделанное в крышку старенького секретера. Она откинулась.

Внутри на двух полках плотно стояли неровные ряды разномастных записных книжек, блокнотов, толстых еженедельников. Судя по корешкам, синей или голубой была только одна из записных книжек. Разочаровывающе тонкая, чтоб содержать «Скрижали». Борис все же вытянул её, раскрыл посередине.

«Поедем в Падую! Я не был в ней веками, — читал он. — Так звезды падают, и так взлетает камень. Поехали в Тифлис. Там Нико Пиросмани, чей герб и чей девиз — глаза невинной лани…»

Почерк был Крамера. Неровные строчки, может быть, записанные в темноте. Поперек другой страницы было написано: «Умирает Бетховен, судьбе погрозив кулаком».

От всего написанного в этой книжке разило таким отчаянием, какого Борис за Крамером не знал.

Один из еженедельников в серовато–голубой обложке сплошь содержал пословицы, поговорки и частушки, которые Крамер собирал, видимо, давным–давно.

«Тот, кто полон собой, тот пуст» (английская пословица).

(Сталинградская обл. Ахтуба).

(Смоленск).

Все торопливее пролистывал Борис потёртые записные книжки, блокноты, содержащие стихи, дневниковые записи путешествий по Грузии, Средней Азии, Болгарии, Испании, Германии, Египту… Листал на авось, уже понимая, что «Скрижалей» на этих полках нет.

В нижнем отделе секретера одна на другой лежали толстые папки, где оказались рукописи крамеровских неопубликованных повестей и романов, ветхая брезентовая сумка, набитая поплавками, лесками и крючками. За этой сумкой в дальнем нижнем углу рука Бориса нащупала нечто похожее на толстую записную книжку. «Наконец‑то!» — ёкнуло у него в груди.

Но это была всего лишь коробка из‑под конфет. В ней плотно лежали старые письма и открытки.

Вдруг стало противно вторжение в чужую жизнь. Борис Юрзаев кое‑как распихал по местам всё, что вытащил из секретера, закрыл его. Глянул на часы: пятнадцать минут девятого.

«Дурак он, что ли, держать на поверхности такую вещь?! Дом — проходной двор. Наверняка спрятал. Сколько пациентов ходит, одних нас, учеников, было двадцать пять. Может, устроил тайник, тем более Толя тут остался один. Секретер не запирается…» — Борис снова прошёлся по квартире, заглянул в туалет, приподнял крышку сливного бачка.

А потом начал быстро, начиная с комнаты Анны, вытягивать ящики бельевых шкафов, сдвигать плечики с висящей на них одеждой. Мимоходом обратил внимание: у Артура почти не оказалось вещей, зато нарядных платьев, блузок, женских пальто и плащей было полно. «Баловал он её, баловал», — бормотал Борис, роясь в картонках, где Анна аккуратно хранила туфли и зимние сапожки.

Стоя на коленях, залез рукой под двуспальную тахту, вытащил пружинный эспандер.

Отряхнулся от пыли, перешёл на кухню, обследовал верхние и нижние полки буфета, где, кроме посуды, пачек «Геркулеса», круп, сахара и целой коллекции чаёв чуть не со всего мира, тоже ничего не было.

Заглянул в духовку газовой плиты, под мойку, даже в холодильник. И снова оказался в комнате Артура.

Диван, письменный стол без тумб и ящиков, стулья, тот же секретер… Телефон на столе. Иконы на стене. Христос. Богородица. Новенькая, не имеющая никакой ценности, иконка целителя Пантелеймона. Книжные полки.

«Может, среди книг?» — подумал он и подошёл к высокой стенке из книжных полок. Часть из них была с раздвижными стёклами, часть закрыта деревянными дверцами. Он начал быстро раскрывать их, одну за другой.