* * * * *

Депрессия — всегда признак острого эгоизма.

* * * * *

Утомление возникает оттого, что вы делаете своё дело без интереса.

* * * * *

Цель даёт средство.

* * * * *

Чем больше человек расходует, тем больше он получает.

* * * * *

Я знала людей, которые, согласно всем физическим законам, должны были умереть. Но они отказались. Они сказали: «Нет, я не умру» — и выжили.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«А если «СкрижалиІ — чепуха? — рассуждал вслух по своей привычке Борис Юрзаев. — Теряю время. На чепуху».

Все утро он провёл у телефона, безуспешно пытаясь дозвониться хоть кому‑нибудь из бывших учеников Крамера. Как назло, день был рабочий, среда. Оставалось ждать вечера, когда все вернутся домой.

«Чепуха, чепуха, чепуховина», — убеждал он себя, расхаживая от раскладушки к окну и обратно. Схваченный скотчем телефонный аппарат с разбитым корпусом стоял на полу. Рядом валялся выдранный из записной книжки список. «Ну, научил лечить кое–какие болезни. Какие, собственно, какие? Поднимать и снижать давление — раз, гнать камни из почек — два, радикулит — три… Что ещё? Что? Снимать всякие боли, лечить воспаление лёгких, аллергии, отиты, гастриты. Ну и хорошо, ну и спасибо. Сенькью. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Мерси. Чего мне ещё надо?»

Раскрытым перочинным ножом он поковырял в стоящей на подоконнике раскрытой банке с китайской тушёнкой, съел несколько пластин жирного волокнистого мяса и сам себя укорил: «Что я делаю? Вегетарианец. Ем всякую гадость. Да, ем! Да, гадость!»

Зазвонил телефон.

— Алло?! — испуганно крикнул Борис, сняв трубку. Он всегда пугался внезапных телефонных звонков, особенно с того года, когда в конце концов был арестован.

Звонил двоюродный брат Сашка. Зануда–программист, только и ждавший его отъезда.

— Когда поедем переоформлять документы? — надрывался Сашка. — Тебе же осталось всего ничего. Что позже? Всё в последний момент. Как всегда!

— Успеешь, — крикнул Борис. — Скажи спасибо, что лечу. Мог бы через пол–Европы на машине до Греции и паромом прямо в Хайфу. Ради тебя остаюсь без колёс. Еще неизвестно, когда смогу купить там машину, понял?!

— Понял, понял. Слушай, найди время, посмотри Нонну, нащупалось какое‑то уплотнение в груди.

— Кто нащупал — ты или Нонна? — Борис представил себе плоскогрудую Сашкину жену.

— Дурак ты, и шутки твои дурацкие! Ну посмотри!

— Да у неё обыкновенная мастопатия. Ясно вижу на расстоянии.

— Помнишь, твой Крамер Нонкину знакомую, ну эту самую тележурналистку Лисееву по твоей просьбе вылечил от мастопатии?

— В самом деле. Помню.

— Попроси его. Чего тебе стоит?

— Хорошо. Дай‑ка телефон этой самой Лисеевой. Как её зовут? Таисия? Как отчество? Не знаешь? Ну, ладно.

— Погоди–погоди! — надрывался на том конце провода двоюродный брат. — При чём тут Лисеева? Когда спросишь Крамера насчёт Нонны? Когда все‑таки поедем оформлять машину?

— Скоро. Завтра. Послезавтра. Привет!

Борис вскочил, снова сел на раскладушку и тотчас стал набирать номер тележурналистки.

— Потряс! Великолеп! — бормотал он в волнении. — Она знает. Должна знать! Всё должно проясниться.

То телефон был занят, то никто не подходил, не снимал трубку. Но Борис упрямо продолжал вращать диск, прерываясь лишь затем, чтоб подбежать к подоконнику и отковырнуть ножом ещё один ломтик тушёнки.

«Знает. Должен хоть кто‑нибудь знать», — уговаривал он себя. После того как парикмахерша Нонна свела их тогда, Крамер в сердцах поделился: «Ну и Лисеева! На экране работает под голубой наив, некую деликатную бедную Лизу стиля «я у мамы дурочкаІ, жаждет, видите ли, приобщиться к духовным и всем прочим ценностям своих телесобеседников, а в жизни прёт как таран, в гости набивалась, в душу лезла».

Наконец Борису удалось дозвониться. Он назвался другом и учеником Артура Крамера. Это имя подействовало как пароль.

Лисеева обрадовалась, сказала, что ждёт портниху, что у неё сегодня особый день, какой бывает раз в жизни, что после портнихи, часа через три, с удовольствием примет его. «Что бывает раз в жизни? — бормотал Борис. — Раньше решил бы: вступила в партию».

Без пяти пять он припарковал свой «жигуль» у многоэтажного дома в одном их переулков центра Москвы. Открыл тяжёлую дверь парадного и очутился в обширном вестибюле с фикусом в кадке.

— Кто такой?! К кому? — гаркнул из‑за стойки старик–дежурный.

Борис инстинктивно сжался. Но тут же расправил плечи, подумал: «Я ведь не в зоне, не в зоне».

— В восемьдесят первую. К Таисии Лисеевой, — ответил он преувеличенно громко и направился к лифту по ковровой дорожке.

— Ноги надо вытирать, — ворчливо донеслось в спину.

Лишь в лифте он перевёл дыхание, подумал: «Бежать, драть из этой страны! Неужели через три недели кошмар кончится?»

Выходя на восьмом этаже из лифта, Борис услышал яростный шёпот:

— Уходите, умоляю — немедленно вон, слышите? Я вас ненавижу. Милицию вызову!

Дверь восемьдесят первой квартиры была распахнута, а зарёванная толстая Таисия Лисеева, яростно работая кулаками, выпихивала из неё высокого мужчину в сером костюме.

— Голубушка, — бормотал мужчина, уклоняясь от ударов, — слаб человек. Надобно ненавидеть грех, а не грешника. Драться нехорошо…

Борису пришлось чуть ли не подпрыгнуть, чтоб ухватить его за ворот, с натугой выдернуть через порог на лестничную клетку. В ту же секунду Лисеева захлопнула дверь, изнутри послышалось щёлканье замков.

— Ты кто? — ошеломлённо обернулся мужчина. С его исцарапанного виска на длинную белую бороду падали капли крови.

— Застегните ширинку, батюшка! — сказал Борис, на всякий случай сделав шаг назад.

— Благодарю вас, — неожиданно вежливо ответил тот, дрожащими пальцами поднял «молнию» на брюках и тотчас вошёл в лифт.

— Чур меня, чур, — пробормотал Борис. Ибо окровавленный мужчина был без всякого сомнения тот самый переодевшийся поп, которого он только вчера вечером видел на экране телевизора.

Когда Лисеева после настойчивых звонков и долгих переговоров через дверь наконец впустила Бориса, он поразился хаосу, царящему в квартире. Посреди холла на ковре сверкали осколки хрустальной вазы, в гостиной лежало опрокинутое кресло, диванные подушки валялись на полу.

Борис хотел было поднять кресло. Но Лисеева схватила его за руку.

— Не трогать! Не трогать ничего! Вызываю съёмочную группу, дозваниваюсь патриарху. Вы тоже будете свидетелем!

— Свидетелем чего?

— Миленький, ведь я сегодня утром крестилась, — заплакала Таисия Лисеева. — Крестилась, исповедовалась, рассказывала, почему я живу одна, как монашка, раскрыла всю душу. И он плюнул мне в эту самую душу, в святое! Утром крестил в храме, а сейчас неожиданно явился с коньяком. Якобы отпраздновать. А сам, не прошло и пяти минут, начал лапать, хотел изнасиловать, гонялся по всей квартире. Все могу простить человеку, но не грубость, не хамство! Кажется, я схожу с ума. Давление, голова раскалывается, — она опустилась на диван, держась пальцами за виски. — Если вы ученик Крамера — сделайте же что‑нибудь!

Борис подошёл, протянул руки и стал делать пассы сверху вниз.

— Легче, мне легче… Но знобко, морозит, — приговаривала Таисия. — Вас Бог прислал, это однозначно. Положите мне руку на лоб, другую — на затылок. Садитесь, вам неудобно. Легче, мне легче. До чего тёплые у вас ладони…

Борис не заметил, как это получилось, что она уже лежала, раскинувшись, на диване, а он лежал на ней и рука Таисии нетерпеливо расстёгивала ремень его джинсов.

«Что я делаю? — только и успел он подумать. — Лежу на Таисии Лисеевой. Да, лежу! Да, на Таисии!»

Когда всё кончилось и они поднялись, Таисия, заправляя за вырез платья выбившийся наружу золотой крестик на золотой цепочке, сказала:

— Уверена, Бог нас простит. А этот мерзавец будет гореть в аду. Это однозначно. Приберите пока, миленький, а я приведу себя в порядок. Кстати, как вас зовут? Боря? Какое славное имя! Вы кто по гороскопу? — И не дождавшись ответа, устремилась в ванную комнату.