— Мне Зиновьева вашего!

— Борис Зиновьевич занят, — не очень любезно ответила сестра.

— Занят да занят, а когда он будет свободен?

— А в чем дело, кто это говорит?

— Из отдела доставки говорят! — Марина нагнетала, форсировала базарность. — Пусть он придет на почту и заберет посылку. Срочно!

— Вы что, не можете ему послать извещение? Зачем сюда звоните?

Резонно, можно и растеряться, и Марина терялась, когда говорила от своего имени, но вот когда ей изредка, но все же приходилось входить в роль, тут она сама удивлялась своей находчивости.

— Мы уже посылали ему сто раз, а он не идет. Потом является и скандал устраивает, книгу жалоб требует, будто вы его не знаете!

— Как вы сказали, куда ему зайти? — слегка оробела дежурная. — Какой отдел вы сказали?

— Отдел доставки, девятое почтовое отделение. — Марина бросила трубку и потерла виски, ей стало не по себе от страха, от своего промаха. Борис такой болтун, он мог ради хохмы сказать ей про отдел доставки, а она всерьез приняла это как условный знак, пароль и прочее. Звучит-то как — доставка, она ему как раз и доставляет. Сразу не догадалась, пока не произнесла вслух, услышала себя и убедилась как оно предательски звучит…

Потом ждала, что он позвонит ей домой, догадается, ждала в семь — не звонит, в восемь — не звонит, а ведь ему наверняка передала дежурная, немолодая, судя по голосу, а значит, исполнительная, — так почему же он не мычит, не телится?! В девять она решила все-таки позвонить ему домой, как раз шел фильм по телевидению, авось Анюта смотрит не оторвется. Набрала номер, ждала, он сам подойдет, — ничего подобного, подошла пышнотелая его отрада и аллокает на пределе любезности. Марина бросила трубку, зло копилось в ней весь день, он унижал и оскорблял ее с самого утра, ведь наверняка знал — именно она трезвонит, и дело очень серьезное, если пришлось отважиться на отдел доставки, вдобавок она вот уже и домой к нему ломится и молча кладет трубку, тут самый бестолковый догадаться должен, а Борис отнюдь не такой, он догадлив и проницателен, обязательно свяжет все детали, обрывки, намеки и сделает вывод. Такое зло взяло, что хоть иди в тот подъезд, звони в дверь и отчитывай его как последнего разгильдяя. Она позвонила еще раз, мстительно помолчала на голос Анюты и положила трубку, — пусть она ему устроит головомойку: «Опять тебя какая-то сучка домогается, когда это кончится?!»

Озадачивала его с утра и так и этак, а с него как с гуся вода. И послать его ко всем чертям невозможно — на той неделе у Катерины последний экзамен, физика, дочь может всего лишиться, у нее никаких подпорок, кроме голословных обещаний профессорши. Ну а с другой стороны, у Марины тоже пока одни обещания. А если Борис вздумает отказаться? Нет уж, дудки, ей тогда умереть легче, чем пережить все. Да еще Катерина, дуреха, настолько уверовала в помощь Сиротининой, что совсем не берется за учебники — «поздно, мамочка, не врубаюсь». Зачем репетитору платили по десятке за урок всю зиму?..

Из дома Борис позвонить не сможет, Анюта не даст ему рта раскрыть, но он может из автомата, когда выйдет прогуливать своего Лобанчика, спаниеля, весь город знает, какой у него Лобан умница, понимает все анекдоты, выйдет прогуливать и позвонит, если не случилось что-нибудь уж совершенно невообразимое. Он должен позвонить, обязан позвонить, понимает же, что у Марины очень срочное, цитовое дело, цитиссимо!

В половине одиннадцатого раздался, наконец, звонок, — Борис, лапочка, вышел со спаниелем, — увы… Звонил муж, сказал, что выписывается, как дела у Катерины? Еще один контролер появится, там Анюта, а здесь Малышев собственной персоной. Она не ожидала, что так быстро выпишут, не обрадовалась, да и вообще не до того ей сейчас, когда ждешь не дождешься совсем другого звонка.

— Давление у тебя нормализовалось?

— Да, все в порядке.

— А ты не торопишься? Смотри, лучше бы еще полежать.

— На том свете полежу. Дела ждут.

— Какие могут быть дела, когда у тебя криз?! — рассердилась Марина. Если бы у нее был нормальный муж, как у других, ей не пришлось бы сегодня нервничать, звонить, унижаться и лицемерить. Да разве только сегодня?

Уже месяц, как она дрожит, зависит от кого угодно, лебезит, холуйствует с тех пор, как Катерина пошла сдавать экзамены. Да и только ли этот месяц, а что с ней было последний год? Да только ли последний?.. Ну чего ему стоило поговорить с Сиротининым там, в палате, с глазу на глаз? Достаточно было намека. Уж кому-кому, а Малышеву профессор не отказал бы. Но муж ее, видите ли, принципиальный, порядочный, видите ли, считает ниже своего достоинства и прочее, а ты, жена дорогая-ненаглядная, крутись-вертись, унижайся и хлопочи, чтобы всем им было легко и удобно. Вот так все годы она пластается за дочь, за мужа, за себя, за каждого в отдельности и за всех вместе. И если капризы Катерины обходятся ей в копеечку, то бескорыстие мужа обходится ей куда дороже.

Борис так и не позвонил. Спала она плохо, зато придумала четкий план его перехвата.

Утром, в семь тридцать, Марина уже вышла из дома. Сегодня он от нее не спрячется, она должна его взять живым или мертвым. Брать, конечно, надо только живым — и пусть он попробует увильнуть! У Катерины физика, и этим все сказано. Встала на дороге, на выезде между домами и стояла, как автоинспектор, принимая приветствия знакомых из дома медиков, из дома актеров — не соскучишься. Взяла бы газету, уткнулась бы, но нельзя, надо смотреть в оба, проскочит мимо, не догонишь, не докричишься. Сегодня она шлагбаумом ляжет на его пути, но не пропустит. Не выпустит его из своих цепких объятий. Стояла, ждала, нервничала. А если он не один поедет, если Анюту повезет на рынок за свежей говядиной с утра пораньше, а тут она стоит на дороге, ждет — чего, спрашивается? Того, чтобы Анюта прямо здесь, на улице, устроила им театр драмы и комедии?

А Бориса все нет и нет. Не вздумает ли он поехать другой дорогой? Она резвой козочкой быстренько проскакала между домами, держа в поле зрения дорогу, выбрала место, откуда видны были гаражи, — все они пока еще заперты, слава богу, — и стала вести наблюдение. Если он выйдет один, Марина ляжет под колеса, но его не упустит. Если же он выйдет с Анютой… ничего не остается, как лечь опять же под колеса, чтобы уже не вставать.

Двери его гаража закрыты, значит, он еще дома. А может быть, уже уехал? Посмотрела на часы — пять минут девятого, еще рано, а ей уже показалось, что она часа полтора тут мается, каблуки сбивает. Пальцы в туфлях ныли, поясницу ломило — попробуйте-ка уже тридцать пять минут стоять и смотреть-смотреть, да еще психовать на тему: уехал или не уехал? Наконец забрезжило вознаграждение за муки, появился Борис, чистенький и наглаженный, один, слава богу, не спеша открыл гараж. Но женушка его может и потом выйти! Борис вывел машину, сейчас он поедет. Марине предстоял срочный выбор — или дождаться выйдет-не выйдет Анюта, или опрометью бежать к месту выезда из квартала? Предпочтительнее второй вариант, от Анюты Марина как-нибудь отбрешется. — Спотыкаясь, заспешила через газон напрямую, сокращая путь, успела. Встала у обочины, заметила, что он ее увидел, но еще и сумкой помахала, чтобы не вздумал он слепым прикинуться. В том, что он прятался от нее вчера, она уже ни капли не сомневалась.

Борис притормозил машину, перегнулся за стеклом, открыл дверцу.

— Доброе утро, Мариночка. Садись, не проходи мимо.

Она еле втиснулась, никак не могла приспособиться к этим «Жигулям», хоть боком влезай, хоть задом, хоть так, хоть этак, все равно прическу собьешь или юбку по шву распустишь. Ногой снаружи опираешься, чтобы влезть, и юбка скользит, задирается до самых трусов, идиотская машина, кто придумал такую модель, провалиться бы ему и не вылезть. Момент посадки, одним словом, не добавил Марине успокоения.

— Доброе утро, Борис, — ответила она сквозь зубы, захлопнула дверцу изо всей силы и опять же ощутимо задела себя по бедру и чертыхнулась.