— Выходит, топором по затылку меня не стукали?

— За что же вас, да еще топором? Не за что. — Она улыбнулась и стала совсем-совсем знакомой, ну прямо будто вчера расстались. Да кто же она, в конце-то концов? Они не учились вместе, сразу ясно, она моложе его лет на пять, а может быть, и на десять, и не работали вместе, тоже ясно. Халат, а более того колпак изменяют облик, он по себе знает, бывшие пациенты при встрече на улице смотрят на тебя в первый момент как на незнакомца, иной раз и поздороваться не успевают, в больнице врач замаскирован, вот как она сейчас, колпак совсем закрывает волосы, скрадывает лицо.

— Ладно, Алла Павловна, криз так криз, лежать так лежать, я согласен. Только говорите со мной откровенно, как с врачом.

— Врачей лечить трудно, Сергей Иванович.

— А меня легко.

Хирурги самоуверенны, и он среди них не самый плохой.

— Как часто у вас поднималось давление?

— Никогда не поднималось. — И тут же начал прикидывать — наверняка поднималось, перед трудной операцией, например. Или после нее. — На завтра, то есть уже на сегодня, была назначена операция Леве Киму, долго его готовили и опять отсрочка. От этого у меня и давление.

— Еще кое-какие формальности, Сергей Иванович. Вашу историю болезни заполняли в реанимации, не указали антропометрию — рост, вес.

— Ну вот, еще и реанимация! — возмутился он. — Зачем? У вас что, уже больных нет, и вы здоровыми реанимацию заполняете?

— Сергей Иванович, вы всегда такой… легко возбудимый? — Она наверняка хотела сказать «раздражительный», но смягчила. — Вы слишком понадеялись на свое здоровье, неправильно распределили нагрузку и… — она развела руками, — придется полежать и подумать о своем режиме. Вы не помните свой рост, вес?

— Сто восемьдесят рост, вес около восьмидесяти, все в норме. Лет пять уже бегаю по системе Купера, и раньше постоянно спорт, баскетбол, волейбол.

— Я помню, — сказала она.

Может быть, спортом занимались вместе? Но не хватит ли на сегодня голову себе морочить? А также и ей.

— Боксом одно время занимался, на соревнованиях выступал.

— Нокауты были?

Ищет черепно-мозговую травму, факторы риска.

— Нет, обошлось. Вообще никаких травм.

— Как вы сами думаете, что могло послужить причиной… — она не сказала «криза», — вот такого вашего состояния?

— Если бы жена не вызвала «скорую», мы бы с вами так и не увиделись.

— Без необходимости она не стала бы вызывать «скорую», она ведь и сама врач.

От боли он стал болтлив, не хватит ли? Нет, не хватит, эйфория нашла, ребячество, приуныть он еще успеет.

— Теперь вы каждый день будете приходить ко мне?

— А вы раз в неделю заходите к своим больным?

У него бывают такие больные, что он от них не отходит. Устает, конечно, естественно. Но привезли его сюда не с работы.

— Интересно, что сказала жена в приемном покое?

— Спать вы легли после скандала, однако, уснули, потом, около трех часов ночи застонали во сне, потом… — она явно что-то пропустила, — из реанимации вас подняли сюда. Утром я пришла на работу и узнала, что хирург Малышев положен в мою палату с гипертоническим кризом. Мне даже как-то… не поверилось. Наверное, у вас были какие-то перегрузки в последнее время, отрицательные эмоции?

Были, черт возьми, были, но считать всю эту муть, мелочь причиной криза у хирурга Малышева — это абсурд, это все равно что зубра свалить метлой. Кстати, метла была, «играла роль».

Нет, нанизывать мелкие неурядицы, которые раздражали его в последнее время, он не станет, слишком для него ничтожно, смешно попросту!..

— Возможно элементарное переутомление, — продолжала Алла Павловна. — Ваша жена говорит, что вы в больнице с утра до ночи. И еще депутатские обязанности…

— Да ничего подобного! «Жена говорит». — Он фыркнул. Жена в панике может наговорить семь верст до небес и все лесом. — Я утомляюсь только от одного — от безделья! А работа моя хирургическая мне необходима, физиологически требуется. И депутатские обязанности никогда не были в тягость. Спросите, почему? Отвечу: потому что и там я кое-чего добился, и от этого удовлетворение, понимаете? — Он горячился, будто подогреваемый болью. И еще — присутствием Аллы Павловны. Не ожидал от себя.

Она кивнула, сказала:

— Иной раз увлеченность как раз и не позволяет заметить переутомление.

— Нет, Алла Павловна, только не работа. А жена… — он с досадой махнул рукой, — наговорит.

Живет она с ним без малого двадцать лет и толком его не знает. Вот отдал бы он концы ночью и кроме пошлости — сгорел на работе — ничего от жены бы и не услышали.

— А причину найдем, Алла Павловна, вместе с вами. Я буду называть, а вы будете оценивать: пойдет — не пойдет. Но прежде мне надо подумать, не так уж часто мне выпадало столько свободного времени. Найдем, Алла Павловна, не унывайте. — А она и не унывает, ты лучше о себе подумай. — У вас есть другие больные, вы сейчас пойдете…

— На сегодня вы у меня главный больной.

Зачем она так сказала?

— У вас есть другие больные, — повторил он, — вы сделаете, обход и потом зайдете ко мне еще раз. А я тем временем все обдумаю.

— Только, пожалуйста, не вставайте, минимум напряжений. Вот у вас сигнализация в изголовье, единственное, что вам разрешается, — дернуть за шнурок и высказать просьбу нянечке или сестре, очень вас прошу! — Глаза синие, темные, губы темные, румянец на щеках темный — такая знакомая. — Думайте о чем-нибудь хорошем, не травите себя.

— Хорошо, Алла Павловна, я буду вас ждать.

Она поднялась, а он снова ее придержал:

— Если ждать с большим нетерпением, это отрицательная эмоция или положительная? — Как мальчик, сам себе неизвестен.

— У вас легкая эйфория, Сергей Иванович, а потом будет…

— Ну и что? — перебил он. — Вы не ответили на мой вопрос.

— Если потом будет спад, вы не особенно огорчайтесь. А ждать лучше терпеливо, спокойно, я про вас не забуду.

Она вышла, стараясь не стучать каблуками, и тут же вошел сосед, он как будто пережидал в коридоре их беседу.

— Алла Павловна чем-то взволнована, — оповестил он, выговаривая каждую букву. — Совсем про меня забыла.

— Она еще зайдет.

И Малышев про него забыл, не заметил даже, когда он из палаты вышел.

Сколько же у него давление сейчас, двести? Сто восемьдесят? Почему она не сказала! Впрочем, здесь ты уже не коллега, Малышев, ты здесь больной и отношение к тебе соответственное — ложь во спасение.

«Больной хирург Малышев» — да это черт-те что, даже сравнить не с чем, до того нелепо. Гипертонический криз — как у семидесятилетнего. Выходит, сосуды склерозированы, утратили эластичность. А он-то думал — удар по затылку, недоумевал, почему не перевязывают, утром повязку пытался рукой нашарить. Теперь ему ясно и без Аллы Павловны — диагноз точный. Подвели сосуды. Она не спросила еще про алкоголь и курение пачками, полагая, что Малышев непорочен. Как говорили древние, порок — это не употребление плохого, а злоупотребление хорошим. Были у него и злоупотребления, и стрессы, и перегрузки, но, черт возьми, где же компенсаторные возможности крепкого организма здорового мужика сорока пяти лет? На что они потратились?! Передряги были, а у кого их нет, но не до такой же степени его встряхивало, чтобы повергать в криз. Да еще со «скорой», с реанимацией. Да еще «лежать, не двигаться», жить-поживать с помощью шнурка в изголовье. Кажется, всего ожидал, но только не этого. Лучшим вариантом для себя он считал катастрофу, к примеру, автомобильную, можно авиационную, хотя там нежелательно большая компания, стихийное бедствие, просто случай, кирпич наголову — куда ни шло, одним словом, нечто хирургическое, в крайнем случае остро инфекционное, чума, холера, хотя их нет у нас, грипп какой-нибудь новый, но только не пошлейший пенсионерский криз! Не ожидал он предательства от своих сосудов, прямо скажем. И уверенность была, что он себя преотлично знает. Нет у него слабых мест — и вот такой ляп!