— Оборвалась, труха!
— Это моя вина, я чересчур плотно втоптал его в снег. Шнур примерз, и вот… — сказал расстроенный Яков и вскочил.
— Ты куда? — схватил его за ногу Юрась.
— Устранять обрыв.
— К заряду не прикасайся! — испуганно воскликнул Юрась и подумал: «Не так ли погиб Купчак?»
Платон, правда, утверждает, что все было сделано добротно, по инструкции, однако комиссар, верный своему правилу «доверяй, но проверяй», вернулся посмотреть, хорошо ли замаскировано, и…
Яков обнаружил обрыв быстро, шагах в тридцати. Связал концы, и, пятясь, рукавицей замел свои следы. Прилег рядом с Юрасем, буркнул виновато:
— Извини, что так получилось…
— Иди ты! — грубовато отмахнулся Юрась.
Вдруг ему почудилось: приближается поезд. «Так часто?» — не поверил он своим ушам. Затаил дыхание. Нет, не мерещится, что-то постукивает, катится… Проехала патрульная дрезина с пулеметом, и движущийся луч ее прожектора скользнул по головам подрывников, прижавшихся к снегу, осветил обочины.
Через недолгое время после дрезины появился паровоз. Этот двигался медленно, толкая впереди себя четыре пустые платформы.
— Предусмотрительность какая! — язвительно заметил Яков.
— Усиленные меры безопасности, — ответил Юрась. — Не иначе что-то назревает…
И действительно, минут через десять загромыхал поезд с ярко освещенными окнами вагонов. Пассажирский. В таких разъезжают только оккупанты.
— Вот и попались, которые кусались… — зло процедил Юрась и дернул шнур.
Огромный сполох огня, грохот, и что-то большое, черное, переворачиваясь в замети, росло, громоздилось и с оглушительным треском рушилось. Партизаны на лыжи — и ходу!
Дальше помнится только бег: бешеный, до колик, до жжения в груди. Скорей к речке, а там по льду направо, благо, ветер в спину. Но метель все перепутала. На речку подрывники не вышли или же, не заметив, проскочили ее. Они долго метались по степи, кружили, пока совсем развиднелось. Пурга унялась, кругом белым-бело, снега — утонуть можно. Якова и Юрася мучила жажда. Но они знали: снег есть нельзя — таков закон. Яков взмолился:
— Не могу больше. Давай выкопаем яму в снегу, отлежимся малость.
— Хорошо, — согласился Юрась. — Во-он там, видишь, темнеет какая-то полоса, заросли вроде. Ты следуй по моей лыжне, легче будет.
— Это же обрыв! Речной берег! — воскликнул Яков, когда они приблизились к темнеющей полосе. — Как же мы заплутались?
— Как-как!.. — буркнул Юрась. — Ночью, в пургу, без карты, без компаса — этого тебе мало? Давай тут устроим привал. Все равно днем идти нельзя.
…Спать пришлось мало, донимал холод. Не спасали ни полушубки, ни теплые штаны. С заходом солнца партизаны встали, побрели вдоль речки и часа через полтора были на стоянке.
— Я уж не знал, что и думать… — упреком встретил их Платон.
Он на костре приготовил для них кулеш из сухарей и кусочков сала и еще дал по сухарю в виде поощрения за удачно проведенную операцию. Поели горячего, запили кипятком с распаренной клюквой и тронулись в путь, держа направление на юг, подальше от места диверсии. Платон правил лошадьми, Юрась и Яков, закутавшись с головой в попоны, спали.
За полночь взошла луна, вдали показалось большое село. Платон разбудил товарищей. Встали на лыжи, чтоб облегчить сани, село обошли через поле стороной и перед рассветом добрались до знакомого польского хутора Гуты Стефаньской. Платон остановил лошадей на опушке. Потоптались, послушали — тихо, огней не видно. Да и почему быть им в такую рань! Небось еще и петухи не кукарекали. Решили лошадей привязать в лесу и пойти к Чеславу втроем. Если на хуторе все нормально, недолго вернуться и пригнать их. Прошли мимо накренившегося колодезного журавля, освещенного лунной синью. Конец оборванной веревки свисал с шеста. Оставив товарищей на улице, Юрась направился к хате Чеслава. Ставни на окнах открыты, поднял руку постучать — и отпрянул: вместо стекол чернела зловеще пустота. Наружная дверь приоткрыта, в сени намело снега.
«Значит, хозяева арестованы», — опалила Юрася тревожная догадка. Держа палец на спусковом крючке автомата, он вошел в хату и включил фонарик. Луч скользнул по стенам, по полу. Тотчас за его спиной появились товарищи. В хате — все вверх дном, все раскидано, поломано, ободрано. В углу возле печки лежали мертвые — хозяин, хозяйка и две девочки. На стенах, на полу — замерзшая кровь.
Партизаны в ужасе отступили назад. Молча вышли на тихую, голубоватую под лунным светом улицу, не тронутую после метели ничьими ногами.
В соседнем доме, темном и безмолвном, окна целы, но и здесь ни единой живой души. Партизаны прошли весь хутор, и всюду одно и то же: погром, трупы, кровь, всюду следы зловещей расправы, картины, от которых веяло ужасом. Мертвый хутор.
Трое друзей удрученно побрели назад, в лес от этого страшного места. Но разве уйдешь от такого? Разве забудешь увиденное?
Партизаны поехали дальше лесом. Пересекли одну проторенную дорогу, вторую. Деревья поредели и стали выше. Вдруг справа впереди, за кустами черемухи, показались немцы. Платон, рванув вожжами, осадил коней. Не отрывая взгляда от темных шинелей, процедил сквозь зубы:
— Засада! — и живо начал разворачиваться обратно. Сани перекосились, заскрипели.
— Халы! Хальт! — выбегая на дорогу, заорали немцы.
А Платон никак не мог развернуться в глубоком снегу. Лошади топтались, храпели, выворачивая задранные вожжами головы, что-то трещало.
— Гони же! — крикнул Юрась, пустив по фашистам автоматную очередь.
Платон дико заорал на лошадей, те рванули изо всех сил и быстро помчались по дороге. Фашисты полоснули по саням из шмайссеров, но пули их не достали. Платон, стоя на коленях, размахивал вожжами, сани скрипели, взлетая над ухабами, неслись, оставляя за собой белую пыль. Вдруг ноги гнедого подломились, и он упал.
— Отцепляй постромки, я прикрою! — велел Юрась, отбежал назад, залег под толстой осиной. За поворотом показались немцы. Юрась оглянулся. Платон с Яковом, отцепив постромки убитого гнедого, помогали уцелевшему пристяжному вытащить сани из сугроба и развернуть в сторону от противника. Развернули, ударили дружно из автоматов по засаде и понеслись в глубь леса.
Ночью и второй, загнанный, конь пал. Партизаны разделили между собой взрывчатку и кое-какой харч, пошли пешком.
С рассветом, при попытке перейти железную дорогу, они напоролись на заслон. Хорошо увидели вовремя, успели незаметно отойти. Решили проскочить южнее — не получилось: охранное подразделение оседлало путь. Сделали большой крюк и переночевали в лесу.
Утром дежурил Платон, Юрась и Яков еще лежали у костра. В лесу было тихо. Вдруг раздалось шумное хлопанье крыльев и между деревьями мелькнула рыжеватая тень крупной птицы. Платон растормошил товарищей.
— Стреляют. Там… — показал он.
Юрась нехотя поднялся, потряс головой. Яков приподнял шапку, навострил уши. Да, стреляют. Быстро собрались, затоптали костер, рюкзаки за плечи — и вперед, в сторону, противоположную той, откуда слышались выстрелы. Но и здесь впереди вскоре зазвучала стрельба. Эхо путалось среди деревьев, и возникало впечатление, будто громкая пальба накатывается со всех сторон. А может, и на самом деле так? Взяли в кольцо? Сжимают? Если так, придется прорывать окружение. Надо бросить лишнее, оставить одну мину, нести попеременно.
Дальше продвигались налегке, прислушивались. Стрельба продолжалась. Над головой свистнули пули, откуда — не ясно. Партизаны встали спина к спине, уперев в животы приклады автоматов, пригляделись и увидели овражек. Это позиции. Бросились по скату вниз. Яков, наклонившись вперед, точно конькобежец, бежал с миной в рюкзаке. Внезапно он дернулся, стал как-то неуклюже загребать левой рукой, словно нащупывал опору, но, не найдя ее, повалился в снег.
Юрась присел возле него, повернул на бок.
— Сюда… кажется… — Яков потянул руку к сердцу.
Пули шипели, ввинчиваясь в мерзлые стволы осин.
— Сейчас, Яша, перевяжу.