Поминутно оглядываясь, Юрась приблизился к дому, стоявшему на отшибе у въезда в деревню, прочитал на указателе ее название и изумился: «Запрудня!» Так вот почему завез его сюда мерин! Ведь толстомордый бульбаш, убитый пулеметчик, — отсюда! Это, видать, его конь. Юрась ободрился. Спрятав карабин под заиндевелой полой полушубка, он направился к хате возле замерзшего пруда. Остановился у ворот, подождал, чтобы кто-нибудь вышел. Дверь в хате отворилась, выглянула женщина в кацавейке, посмотрела из-под ладони на всадника.

— Доброе утро! — поздоровался Юрась, дотрагиваясь до шапки.

— Здравствуйте, — отвечала женщина, продолжая разглядывать его. — Вам кого же? Что-то не узнаю вас…

— Подойдите ближе, не бойтесь.

Женщина сошла с крыльца, приблизилась, не сводя с Юрася глаз.

— Тетушка, скажите, будь ласка, как называется ваше село?

Та удивленно вскинула брови.

— Запрудня спокон веков… А кого вам нужно?

Юрась сказал, что ему нужна хата Затулы. Женщина враз насторожилась, сухо ответила:

— Мой бывший муж, Семен Трифонович, давно здесь не живет, мы с ним в разводе.

— Нет, я Пашу Затулу хотел бы повидать.

— А-а… — протянула женщина не очень любезно и, повернувшись, пошла в хату.

Той же минутой на пороге показалась простоволосая Паша в галошах на босу ногу, посмотрела на Юрася, всплеснула руками и бросилась к воротам.

— Юрий? Вы? С ума сойти! Мама, мама, это ж тот человек, про которого я рассказывала! Ну, заезжайте же во двор, — сказала Паша, раскрывая ворота.

Юрась въехал, и, перекинув затекшую ногу через круп лошади, стал осторожно сползать на землю. Вдруг покачнулся, ухватился за шею коня. Из-под полы выскользнул карабин, упал к ногам. Паша, прикусив губу, взглянула опасливо за ворота, встревоженно спросила:

— Что с вами?

— Подстрелили… — выдохнул он.

— О господи!

— Может, нельзя к вам?

— Еще чего! Идемте в хату.

— Поднимите, пожалуйста…

Паша боязливо взяла оружие и, держа руки на отлете, повела Юрася в дом.

ЗИМНИЙ «ПРОЧЕС»

Два месяца прошло с той метельной ночи, когда группа Купчака ушла на запад и бесследно исчезла в зимних лесах.

— Вот видишь, — сказал Коржевский Афанасьеву, исполнявшему в отсутствие Купчака обязанности комиссара, — я как в воду глядел… Сама жизнь подтверждает мою правоту. Наши действия малыми группами не эффективны, ведут к напрасным тяжелым потерям. И это в момент, когда назревают серьезные для нас события.

Афанасьев знал о назревающих событиях по тревожным сведениям, поступавшим в отряд: фашисты готовят карательную акцию против отряда «Три К», в районе появились солдаты в черных шинелях СС, немецкие и мадьярские конники и охранное подразделение. Максим Костылев разослал своих разведчиков в разные концы следить за передвижением противника и сообщать о местах его скопления.

На совещании командиров боевых групп Коржевский сказал:

— Не будем ожидать, когда каратели первыми доберутся до нашего лагеря, нанесем им упредительный удар и втянем поглубже в лес, а затем устроим такую баню, чтоб надолго отпала охота к карательным операциям.

Коржевский наметил на карте дислокацию групп, поставил командирам задачу на случай обособленных действий и, оставив охрану лагеря, увел отряд в сторону Рачихиной Буды. Переночевали в бывшей усадьбе лесхоза, местом своего КП Коржевский выбрал здание заготконторы.

Утром вернулись разведчики, бродившие по окрестностям. Переминаясь с ноги на ногу и отводя глаза, доложили, что им удалось перехватить грузовую машину и взять «языка», но, к сожалению, по неизвестным причинам «язык» в дороге скончался…

Отругав разведчиков за медвежью услугу, Коржевский послал их в поиск вторично. В это время деду Адаму понадобилось срочно сходить в Покровку, интендантские дела требовали личного присутствия. К тому же деревенский мужик обещал поменять хомут — в партизанском обозе один оказался маловат. Чтобы не утомлять лошадей перед боем, дед взвалил хомут на плечо и отправился пешком, идти — недалеко, не больше полутора километров.

Дед в Покровке сделал все. Возвращается прямиком через поле, до лесу осталось рукой подать, вдруг видит: по дороге из райцентра в ту же сторону, что и он, идут немцы. Гуськом пробираются, крадучись.

«Как они здесь очутились?» — опешил дед Адам и присел в ложбине в будыльях. Немцев здесь не ждали, иначе командир не отпустил бы его в Покровку. Да и не в Покровке дело, а в том, что здесь нет партизанского боевого заслона. Правда, на участке оставлен верховой дозор, но пока он где-то, а фашисты — вот они! Хотят ударить в спину или окружить… «Эва! Да их там вон сколько! Надо предупредить своих о беде, а как? Добежать бы до леса, да не бегают старые ноги, а так пойти — пристрелят немцы. Но немцы ли это? Вроде другой вид, да и шинели не похожи на немецкие».

И тут деду Адаму пришла мысль, как от них удрать. Он бросил хомут, аккуратно застегнул на себе трофейную шинель, повесил на грудь шмайссер, бороду спрятал под шарф и встал во весь свой немалый рост. Издали его вполне могли принять за немецкого офицера, руководящего операцией. Он прошел несколько шагов, остановился и стал настойчиво махать солдатам, призывая их к себе. Несколько из них отделилось от строя, повернуло к нему. Дед обрадовался, закричал единственное, что знал по-немецки: «Ком шнель!» — и зашагал еще быстрее, стараясь увести солдат влево подальше от группы. Офицер что-то крикнул солдатам, и те пошли быстрее, дед поторапливался и все махал рукой: «Ком! Ком!» Солдаты уже настигали его и тоже что-то стали кричать. Когда до них оставалось шагов десять, дед незаметно на ходу расстегнул ремень шмайссера, остановился и по-охотничьи, навскидку полоснул меткой очередью. Вместе с солдатами упал на землю и он, и, зарываясь в снег, пополз к лесу. «Помогай, земля-матушка, выручай, лес-батюшка!..»

Раздалось два-три выстрела, и стрельба прекратилась. Очевидно, наступавшие стремились во что бы то ни стало соблюсти скрытность. До первых деревьев оставались считанные шаги, дед Адам уже чувствовал себя в безопасности и не заметил, что справа его опередили. Он не ощутил удара пули, не успел даже вскрикнуть: ткнулся седой головой в каленный морозом металл шмайссера и, уже умирая, последним судорожным движением нажал на спусковой крючок.

Стрельбу услышал партизанский дозор и, выскочив на опушку, увидел то, что минуту назад видел дед Адам, и увидел еще, как начало развертываться наступавшее вражеское подразделение. Дозор открыл огонь, послав одного из своих в отряд за подмогой.

Коржевский и Афанасьев на лошадях прискакали на опушку намного левее того места, где убили деда Адама. Это был открытый, уязвимый фланг противника. Коржевский посмотрел в бинокль, плюнул:

— Еще мадьяр здесь не хватало…

— А наступают-то, а? Как на тактических учениях!

— Старый прием, на психику давят.

— А ведь могли крепко нагадить, если бы пробрались к нам незаметно в тыл, — сказал Афанасьев и в раздумье добавил: — Только, видать, у них цель другая…

— Разумеется! Как только их обнаружили, сразу же начали демонстрацию, отвлекающую наше внимание. Давай так: вот-вот подойдет резервный взвод, выбери толковых хлопцев с пулеметом и пошли этой балкой в Покровку. Оттуда с любой крыши можно прочесать хортам[24] зады. А я поскачу в западный сектор, главные силы они направят все-таки туда. Убежден!

Коржевский со связным ускакал, и тут же появился запыхавшийся командир резервного взвода. Афанасьев приказал выдвинуть два отделения вперед и открыть интенсивный огонь по мадьярам, производившим для отвода глаз уставные экзерциции[25], а пулеметчиков заслать им в тыл. Пусть выберут позицию, чтобы можно было держать под обстрелом все поле. Открывать огонь — по красной ракете, затем наша контратака.

Пулеметчики, напялив маскхалаты, исчезли, партизаны, укрываясь за деревьями, принялись выцеливать солдат. Те залегли, перестрелка, разгоралась, появились первые раненые. Вот, волоча ногу, прополз боец, еще одного тащила под руки Леся. Глаза у нее страдальческие, испуганные, лицо красное от натуги. Она так и не смогла привыкнуть к свисту пуль, к трескучему вихрю перестрелки. Но когда накал боя возрос и свист свинца уже не выделялся из общего грохота, Леся немного успокоилась и с какой-то отрешенностью появлялась в самых горячих местах, делала все, что требовалось, и оставалась невредимой. Афанасьев оглянулся на нее. Раненый человек, которого волокла Леся, показался ему знакомым.