И в 1931 году уже тридцать четыре из каждой сотни больных выходили из санатория здоровыми и крепкими. А в 1933 году это число выросло до тридцати восьми на сто.

Но этим еще далеко не все сказано… Потому что очень многим из тех, кто уже определенно вылечен, нельзя было позволить вернуться к прежней жизни, очутиться снова в Детройте, Мичигане, Америке, где весь строй жизни не дает людям простого права на жизнь. Борцы со смертью, вылечившие этих людей, не могли пустить их на произвол тяжелой американской судьбы. Пустить их — значило только увеличить армию безработных. Притом они попадут в ряды не организованных, а вольношатающихся безработных. Они будут слоняться по улицам. Околачиваться у оконных витрин. Будут путаться под ногами «приличных людей». Со своим чудесным даром новой жизни они вернутся в старый мир, в нашу прославленную страну свободы, где все люди созданы равными, но человеческая жизнь не ставится в грош. Они увидят и поймут, что финансовое положение нашей богатейшей Америки таково, что было бы гораздо лучше, гораздо разумнее, если бы хирурги дали им умереть…

Поэтому понятно, что статистика 1933 года еще не рассказывает историю до конца. Борцы со смертью, — которые, руководствуясь поговоркой: не до жиру, быть бы живу! с таким искусством, с такой любовью и… опрометчивостью спасали этих людей, — не могли решиться послать этих туберкулезных снова на бедность, которая воскресила бы опасность белой смерти так же верно, как то, что завтра взойдет солнце.

Если только вдуматься в это, — нужно ли более красноречивое доказательство разложения всей нашей социально-экономической системы?

Так обстояло дело с больными, внутри которых ТБ-микробы уже спрятали свои невидимые когти. Принимая все же во внимание, что они перестали сеять заразу вокруг себя, интересно выяснить, как отразилось это массовое лечение на распространении туберкулеза в Детройте?

Как оно отразилось на детях?

Детей, конечно, нужно оберегать. Дети — невинные создания. Они не виноваты в том, что явились в этот больной мир. Они не успели еще сделаться бездельниками и бродягами, по примеру своих безработных, ущемленных бедностью, отцов. Неужели кто-нибудь посмеет возражать против того, что детройтские борцы со смертью оберегают детей от туберкулеза? Пусть этот человек встанет и назовет себя!

В 1930 году великолепный массовый опыт туберкулиновой пробы, проведенный городским отделом здравоохранения на детройтских детях до пятнадцати лет, показал, что сорок четыре процента из них были носителями ТБ-микроба. Хотя и нельзя было считать их определенно больными, но краснота на месте укола говорила о том, что они инфицированы, что они в опасности.

В 1933 году эта цифра сделала скачок вниз — до двадцати восьми на сто!

В прежние времена, в Детройте, цифра смертности от туберкулезного менингита у грудных детей (знаете, как неприятно слышать их предсмертный писк!) составляла сто сорок семь на сто тысяч живорожденных.

Вполне сознавая, как затруднительно для государства сохранять в живых такую массу младенцев, но считая одновременно, что эта неприятность отчасти компенсируется сокращением писка и детских страданий, — приятно отметить, что к концу 1933 года цифра смертности грудных детей от туберкулезного менингита скатилась со ста сорока семи до сорока пяти и трех десятых на сто тысяч младенцев, родившихся живыми!

В годы так называемого «просперити» (с 1923 до 1928) общий процент смертности от туберкулеза в Детройте почти не менялся, колеблясь около высокой цифры девяносто пять на сто тысяч.

Но тут появились великолепные больницы, готовые принять на свои койки каждого явившегося больного.

Это было достижением. Так, по крайней мере, казалось тем, кто не совсем еще глух к человеческим страданиям. Исчезли громадные туберкулезные «очереди», которые до сих пор еще скандализуют штат Мичиган и позорят всю остальную Америку, где десятки тысяч людей умирают от того, что им негде лечиться. Но здесь, в Детройте, было сколько угодно мест в прекрасных больницах. Только одна ложка дегтю была в бочке меда, — это возможность наступления момента, когда заем, выпущенный для постройки больниц, мог подорвать городской кредит. Но к чему заранее об этом беспокоиться? Разве есть какой-либо иной способ добиться права на жизнь? Наша система сама толкает нас на залезание в долги для спасения своей жизни. Как бы то ни было, заем был выпущен, и больницы были отстроены. Тогда, наконец, борцы со смертью приступили к своей ударной работе по закрытию смертоносных ТБ-каверн…

И вот теперь, когда в тринадцати главных городах Америки массовое обнищание погнало цифру ТБ-смертности вверх…

В Детройте, где общество успело вооружить своих борцов со смертью до наступления экономического краха, цифра смертности упала с девяносто пяти до шестидесяти шести на сто тысяч и продолжает пока еще итти вниз.

Можно ли довести ее до нуля? Нет никакого сомнения, что современная наука может сказать «да», может пообещать это.

Что же должны сделать граждане Детройта, чтобы ускорить это, чтобы осуществить это на деле и продемонстрировать перед всеми городами мира, чтобы те устыдились и последовали его примеру и чтобы белая смерть была стерта с лица земли всерьез и навсегда?

Я не стану отвечать на этот вопрос. Я приглашу вас посидеть за столом конференции в Детройте и послушать, как я ставлю этот вопрос перед пятью знаменитейшими борцами со смертью, сидящими здесь же, рядом со мной. Это не выдумка. Это подлинный отчет об одном вечере, имевшем место в 1934 году.

Вы можете видеть у стола доктора Генри Чэдвика, бывшего детройтского ТБ-контролера, а в настоящее время комиссара здравоохранения штата Массачузетс. Вот д-р Брус Дуглас, ТБ-контролер округа Вэйни, а рядом с ним д-р Генри Вогэн, детройтский комиссар здравоохранения. И Пат О’Бриен тоже здесь, тот самый Пат, мастер грудной хирургии, который закрыл, вероятно, больше смертоносных, смертеточивых каверн, чем любой хирург на свете. И Тио Уэрл, секретарь Мичиганского туберкулезного общества, гражданский борец с ТБ, является пятым членом этой группы, достаточно, как видите, компетентной в вопросах борьбы с белой смертью.

Я — репортер. В некотором роде я являюсь представителем связи от моего штата, от моей страны. В мои обязанности входит обнародование добытых фактов, и перед этим собранием виднейших борцов со смертью я ставлю простой вопрос…

Чего нехватает, что им еще требуется для того, чтобы показать на примере одной большой общины, что белая смерть — это ненужное уже теперь человеческое несчастье — может быть уничтожено всерьез и навсегда?

Их ответ единодушен.

Они взялись бы низвести грозный туберкулез до степени пустячной болезни, если бы у них было только одно…

Если бы у них были деньги.

Но давайте не будем заниматься утопиями. Отбросим в сторону гуманизм. Мы должны быть экономистами, храня великую традицию экономии во всем. Дадим себе ясный отчет в том, что мы не в райском саду, а в Детройте, Мичигане, в Соединенных Штатах Америки.

Памятуя об этом и будучи практичными, как самый последний займодержатель, налогоплательщик, ростовщик или банкир, не придавая никакого значения человеческим горестям и болезням, не делая поспешных выводов о том, что-де жизнь человека дороже любого гравированного клочка бумаги, — сделаем точную калькуляцию, по всем правилам бухгалтерии существующего экономического строя, и опросим:

— Будет ли это выгодным делом, будет ли это экономно и разумно, будет ли это способствовать величайшей из добродетелей — наживе, облегчит ли это тяжкую долю налогоплательщиков, если Детройт предоставит своим борцам с ТБ те средства, какие им требуются?

Их ответ ясен. Их ответ готов.

Шесть лет назад из двух тысяч восьмисот чахоточных, лечившихся на общественный счет в больницах округа Вэйни, менее трехсот выписались здоровыми.

За шесть лет, что тянулась рассказанная здесь волнующая сага о борьбе со смертью, вот какая произошла перемена…