телефону все родильные дома и, наконец, выяснил, что Петряе-

ва была помещена в двенадцатую, а затем переведена

во вторую городскую больницу...

Палатная сестра принесла Клаве пышный букет

цветов.

— Заботливый у вас муж, — сказала она с

восхищением.— Еще не родили, а уже цветы.

«Какой муж? Это ошибка!» — хотелось Клаве

крикнуть в отчаянии, но сестра уже поставила банку с

букетом на тумбочку рядом с кроватью и протянула письмо.

Клава несмело развернула записку:

«Горячий привет Клавочке от комсомольской

бригады имени Мао Цзе-д.уна!

Роди ребенка без тревог

Кило на двадцать пять,

Чтоб токаренка твоего

В бригаду сразу взять!»

Клава легла на спину, закрыла глаза, полные

слез.

— Милые вы мои... золотые... товарищи мои! — шеп*

тала она сухими пылающими губами...

441

В больнице, в день выписки Клавы, весь вестибюль

забит молодежью. Пришли в полном составе

бригады Якова, Наташи, Глеба, Сабира и Никиты с Шурой.

Ваня Никифоров принес баян.

Шумные, веселые, они внесли такой невообразимый

томон в тихое здание больницы, что медицинские

работники не на шутку всполошились.

Вышел сам главврач — дородный пожилой мужчина

в белом халате.

— Что это? Почему так много народу? К кому вы? —

строго зачастил врач.

— К Петряевой Клаве, — ответило несколько

голосов.

— А остальные?

— Тоже! — крикнули задние.

— Все к Петряевой? — поднял плечи врач.

— Что ж тут такого? Это наша комсомолка,—ие-

"терпеливо сказал Яша, удивляясь непонятливости врача.

Главврач растерянно заморгал, потом вдруг

распахнул халат и молча побежал наверх...

Спустя полчаса от здания больницы тронулась

необыкновенная процессия. Впереди невысокий паренек с

серыми ясными глазами бережно нес укутанного в белое

с кружевами одеяло новорожденного.

Слева шла мать — маленькая, бледная молодая

женщина с оживленно-сосредоточенным лицом.

Женщину поддерживали два рослых молодых

человека. А позади, плотно обступив баяниста, следовала

громко поющая колонна молодежи.

Весь медицинский персонал больницы высыпал на

-улицу, провожая улыбками счастливую мать...

Когда Тоня читала свой доклад на партийном

собрании, ей казалось, что она и все слушатели взошли на

большую высоту и оглядывали теперь пройденный путь.

Без малого год отделял их от тех дней, когда второй

механический был «притчей во язьщех» на собраниях и

страницах заводской газеты. Поначалу обида за свой

цех скребла на сердце, потом Тоня привыкла, и теперь

она знает, до чего это опасная болезнь — привыкнуть к

«хвостовому положению», как говорит Никифоров.

442

Тоня рассказывала всем известное: как становился

цех на йоги, как росла партийная организация и вела

за собой людей, где находились нетронутые резервы

производительности труда.

Но именно потому, что парторг рассказывал не только

известное, но и глубоко пережитое каждым, люди

слушали с тем вниманием, за которым всегда следует

бурное проявление активности.

Тоня взыскательно поглядела на Добрывечера,

сидевшего слева.

— Но нам не пристало долго смотреть на

преодоленные пространства. Может закружиться голова,

особенно у тех, кто склонен забьивать про ухабы на

пройденном пути.

— Был мед, теперь пошел перец, — шепнул Добры-

вечер Петру Ипатьевичг/.

Первой слово взяла Аннушка. В темной вязаной

жакетке поверх кремовой блузки, с туго, «по-молодому»,

повязанной синей косынкой на крутолобой голове, она

улыбчиво и вместе строго оглядела собрание:

— Цех у нас нынче, как цех,— не лучше других и не

хуже всех. — Аннушка сказала это таким намеренно

равнодушным и скучным голосом, что молодежь громко

рассмеялась.

Аннушка вскинула голову и строго посмотрела

каждому в глаза.

— А почему не быть нам лучше всех? — спросила

она уже с знакомой всем властной интонацией. — Разве

у нас сил маловато, родненькие? Да ведь нам теперь по

плечу любое самое трудное дело! Посчитайте, сколько у

нас коммунистов да комсомольцев, да беспартийных

стахановцев сколько!

Что для нашего цеха нынче главное? По-моему,,

движение скоростников. У нас их пять бригад. Почему,

Иван Григорьевич, не развиваем мы вширь это дело? ¦*

Выступил Никифоров:

— Аннушка... то-есть товарищ Луговая в самое

яблочко попала. Мы вышли из хвостового положения и

топчемся в нерешительности. А надо рвануться в голову

колонны! Прошлый год мы сборщикам знамя отдали.

Справедливо отдали! Что ж не отберем мы его ньшче*

По-моему, силенок у нас хватит отобрать красное знамя

у сборщиков, справедливо отобрать!..

443

Наташа сидела на собрании рядом с Глебом и Яшей

Зайцевым. Она вспомнила, как на днях, вручая ей

кандидатскую карточку, секретарь райкома партии

сказал:

— У вас комсомольский значок. Высокое отличие!

Наташа усмехнулась.

— Не смейтесь: очень высокое отличие — молодость.

И какая молодость! Та, боевая, полная огня и мечтаний,

которая с юных лет отдана нашему делу. — В серых

усталых глазах секретаря райкома лучилась весенняя

теплота.—Или возьмите вы значок пионеров. Костер...

алые языки пламени. Прекрасное пламя! И надо, чтобы

оно не гасло всю жизнь, всю долгую и трудную жизнь

коммуниста!

Наташа глядела на Петра Ипатьевича, на Аннушку и

думала: «Хорошо бы и мне дожить до их лет и также

гореть ярким, зовущим за собой люде*л огнем».

— У меня есть предложение, — поднял руку Глеб. Он

впервые выступал на партийном собрании, и краска

волнения густо залила его лицо.— Я вношу такое

предложение. У нас пять скоростных бригад. Пусть каждая отдаст

половину своих людей в другие бригады. Глядишь, через

некоторое время у нас уже будет десять скоростных

бригад. И так, методом почкования...

Гулкий всплеск ладошей не дал Глебу

закончить выступление. Он улыбнулся и пошел на свое место:

ясно, что его предложение будет принято единогласно.

Глава четырнадцатая

Александр Иванович вел прием и потому, как шумно

и людно стало в последнее время в его кабинете,

потому, как потянулись к нему начальники цехов, инженеры,

мастера, он понял, что директор «изменил курс»,

перестал отбивать у него хлеб главного инженера.

Это обрадовало его, и когда после совещания с

термистами в кабинет вошла Бакшанова, он ей весело и

душевно улыбнулся.

— Анна Сергеевна! Давно не бранился с вами. Со-

сюуч-ился!

— Берегитесь! Семен Павлович теперь все удары

моих молнии отводит на вас.

444

— Чувствую, — сказал он, улыбаясь еще шире и

счастливее.

Анна недовольно оглядела комнату и сморщила

переносье: дым сизыми столбами висел над столами и

диваном.

— Откройте форточку!

— Нещадно накурили... совещание!—произнес

Солнцев тоном оправдания и открыл форточку. В кабинет

ворвались холодные струи свежего весеннего воздуха.

Столбы дыма закачались и стали быстро рассеиваться.

— Александр Иванович! — строго проговорила

Анна.— В старой кузнице загазованность выше

допустимого предела. Я прошу немедленно принять меры.

— Мы! ведь недавно установили там новые

вентиляторы, — возразил Солнцев.

— Они не эффективны. Это мнение не только мое, а

многих рабочих.

— Ну, Анна Сергеевна, мы базируемся на

технических расчетах, а не на чьих-то мнениях.

— Так мнения рабочих для вас ничего не значат?—

быстро спросила Анна.

— Ах, Анна Сергеевна! — засмеялся Солнцев. —

Николай Петрович, верно, скорости для своего истребителя