Двери его были заколочены единственной доской, державшейся на ржавых гвоздях. Болдт тихонько отодрал доску и потянул Дафну внутрь, за собой, оставив двери незапертыми.

Дафна негромко прошептала:

— Я тебе не говорила, что ненавижу места вроде этого?

Внутри было пыльно, сыро, по углам висела паутина, стены покрыты плесенью. На колодках стоял «шевроле» выпуска 1957 года, настолько покрытый пылью, что разобрать его цвет было невозможно. Его окружали груды спортивного инвентаря, картонных коробок и ящиков из-под молока. Им с Дафной просто негде было повернуться. Слева от нее стоял велосипед для мальчика, сверкающий и ухоженный.

Дафна обняла его одной рукой, словно ребенок, ищущий комфорта и ласки. Ее тело было теплым и дрожало от тяжелого дыхания.

Дверь сарая оставалась приоткрытой на дюйм, так что они хорошо видели дом. В одном из окон на мгновение мелькнул луч фонаря и тут же исчез. Болдт слышал радиообмен между диспетчером и КБР. Сердце его учащенно забилось.

— Он там, — с волнением прошептала Дафна.

В том же самом окне шевельнулась тень.

Николас Холл стоял от них менее чем в двадцати ярдах, глядя на задний двор. Болдт прошептал:

— Он нас чувствует. У этого малого отличные инстинкты.

Он почувствовал, как она кивнула.

Тень Холла пересекла окно. Болдту это его движение показалось дуновением холодного ветра.

Дафна по-прежнему тесно прижималась к нему. Болдту хотелось оттолкнуть ее, но он не сделал этого — он впитывал ее тепло, упивался ощущением ее дыхания на своей щеке, нежным прикосновением ее пальцев к своей талии.

— Ну, выходи же, — прошептала она, обращаясь к подозреваемому.

Болдту страшно хотелось, чтобы мужчина нашел деньги, но он знал, что тому не потребовалось бы столько времени, если бы он обнаружил их сразу же.

— А что если он выйдет без денег? — тихонько спросила Дафна.

— Мы окажемся в заднице, — прокомментировал Болдт. Ей не требовалось дальнейших уточнений.

Дафна прошептала:

— Пять сотен долларов для него — большая сумма. Он их найдет.

Болдт попытался слегка отодвинуть ее локтем. Он не мог больше выносить, как она шепчет ему в ухо. Он не мог больше выносить, как она обнимает его. Ему стало жарко, сердце билось, как птица в клетке. Она почувствовала его движение и обняла его еще крепче.

Было слышно, как Холл бегом спускается по лестнице. Болдта беспокоило, что мужчина мог бросить поиски. Разочарование волной нахлынуло на сержанта. Арестовать его без денег было бы величайшей глупостью. Прокурор рассмеется Болдту в лицо. Он должен был отдать приказ и либо арестовать подозреваемого, либо снять наблюдение.

Задняя дверь скрипнула. Холл стоял в дверном проеме, не решаясь выйти наружу.

Читая мысли Болдта, что бывало очень часто, Дафна спросила:

— Как насчет скелета? Как насчет подозрения в убийстве? Разве этого недостаточно, чтобы задержать его?

«Вот оно!» — подумал Болдт.

— Ты просто золото, — прошептал он. Он передал ей фонарь и вытащил револьвер. — Готова? — спросил он.

Подозреваемый вышел из дома и закрыл за собой дверь.

— По твоему счету, — прошипела Дафна.

Болдт три раза щелкнул кнопкой переносной рации.

Он повернулся к ней лицом, и губы их встретились. Болдт откинул голову и поднял пальцы. Один… два… три…

Ударом ноги он распахнул дверь сарая. Дафна включила фонарь.

— Полиция! — закричал Болдт. — Лицом на землю!

Холл бросился на землю, раскинув руки в стороны, чем немало удивил их.

— Что хорошего в этих вояках, — заключила Дафна, — так это то, что они знают, как выполнять приказы!

Дафна понимала, что любит его, но что он никогда не будет принадлежать ей. Она думала не о подозреваемом, не о доме, не о попытке кражи, а о Болдте — мужчине, сержанте, любовнике, друге. Желанном и недосягаемом. Она вспомнила о подозреваемом, но ее мысли тут же вернулись к Болдту, и в это краткое мгновение, прошедшее между тем, как она прижималась к нему, и тем, как он спросил ее, готова ли она, Дафна представила себе жизнь с ним и поняла, что упустила свой шанс. Это была именно та самая мысль, которую она обдумывала и которую отвергала несчетное количество раз, хотя была невероятно близка к тому, чтобы принять ее. Сближение с Оуэном походило на любовь, но на самом деле это была запоздалая месть Болдту, попытка возложить вину на него. Попытка провалилась, она осознала это окончательно и бесповоротно всего несколько недель назад, но Оуэн мгновенно почувствовал это. Она вновь столкнулась с реальностью того, что ее личная жизнь в очередной раз пошла под откос. Неужели она думала слишком много, а чувствовала слишком мало, или все было наоборот? По словам ее друзей, она была предвзятой и упрямой, негибкой и властной. И это говорили те самые друзья, которые утверждали, что любят ее. Послушать Оуэна, так она была красавицей и умницей, бесстрашной и надежной. А сердце подсказывало ей, что дружеские чувства к Лу Болдту переросли со временем в безнадежную любовь. Она восхищалась его музыкальными способностями и вкусом, его лидерскими качествами, его интеллигентностью и его гуманностью. У него была масса недостатков: он вечно сомневался в себе, стеснялся выражать свои чувства и имел склонность замыкаться. Он был замечательным отцом, верным мужем, и жена хотела владеть им полностью. Будь проклята Лиз.

Он сделал шаг по направлению к подозреваемому. Света хватало только для того, чтобы разглядеть контуры, но не детали.

Дафна не желала никаких сюрпризов.

— Подождем Гейнс, хорошо?

Болдт не отвлекался ни на секунду. Он кивнул. Потом обратился к мужчине, лежащему на земле:

— Николас Холл, вы арестованы. У вас есть право хранить молчание…

Он оглянулся на Дафну — всего на мгновение, — и глаза их встретились. В его взгляде светилась радость.

Она наслаждалась этим мгновением. Она бережно спрятала его в самый сокровенный уголок своей души, намереваясь сохранить навеки. Только для себя.

Глава тридцать девятая

Они работали с ним по очереди, словно с боксерской грушей. С Николасом Холлом обращались, словно с куском говядины: кончики его пальцев смазали красящим раствором, личные вещи убрали в сейф, сложив в коричневый пакет, на котором были написаны его имя и номер дела, одежду Холла сменил унизительный ярко-оранжевый полукомбинезон с надписью белыми буквами на спине: «Городская тюрьма». Болдт затребовал полный «джентльменский набор» — наручники и кандалы на ногах. Он хотел, чтобы Холл задумался об этом.

Заключенный пока еще не обращался с просьбой предоставить ему свидание с назначенным судом адвокатом — привилегия, о которой ему объявили, когда три раза зачитывали закон Миранды. Они не хотели рисковать ничем, имея дело с Николасом Холлом. Отсутствие адвоката означало, что Холл провел три последовательные двухчасовые смены в комнате для допросов — Ящике, — размером восемь на восемь футов. Между допросами ему давали двадцатиминутный перерыв, сопровождали в туалет и предлагали еду и воду. Первый час отводился Болдту, который взял на себя роль плохого следователя. Второй час принадлежал Дафне — она изображала друга Холла. Третий час снова достался Болдту. К четвертому часу Дафна добилась того, что Холл расслабился и стал более разговорчивым, рассказал ей, что старая гвардия, сторонники жесткой линии, подобные Болдту, не любят, когда женщина выполняет за них работу и когда подозреваемые устанавливают с ней какие-либо взаимоотношения.

— Мне приходится мириться здесь с кучей дерьма, — пожаловалась она ему. У Холла были жесткие волосы и мягкие карие глаза. Внизу на шее у него виднелась отметина свекольного цвета — родинка, не ожог. Обожженную руку, прикованную к другой наручниками, он прятал между колен. — Они думают обо мне только в смысле моей половой принадлежности, — сказала Дафна. — Для большинства из них я — это только сиськи и задница, и больше ничего. А я совсем другая, — заявила она, пытаясь апеллировать к его чувству изгоя, — поэтому они не доверяют мне.