— Справитесь, — сказал Квинт. — Вы на острове не такими масштабами ворочали, а тут граммы.

— Вы, Квинт и Тоник, разработаете и построите гравитопреобразователь, способный уравновесить восемьдесят килограммов и еще гравитодвигатель, могущий нести указанный вес со скоростью двести километров в час.

— Но, Фил…

— Ты же ворочал не такими масштабами. Забыл клопомуху? Самоуправляющаяся машина, гравитопреобразователь кабины — смотри, копируй, уменьшай, и чтобы эти две штуки вместе не весили и килограмма. Все!

— А ты, Фил?

— У меня свое дело. Без работы не останусь.

Квинт с Тоником убежали в подвал. Ужжаз сидел над листом чистой бумаги и задумчиво грыз кончик карандаша, а я ушел в темный чуланчик думать.

Шли дни. За обедом говорили обо всем, только не о работе, но было видно, что все довольны.

Первым ко мне, держа на раскрытой ладони маленький пистончик, подошел Ужжаз.

— Готово.

— Отлично. Испытан?

— Негде. Но я ручаюсь.

— Все, Фил! — заорал Квинт. — Смотри. Оба весят девятьсот граммов.

— Молодцы. Теперь посмотрите мое произведение.

Я вынул трубочку, на одном конце которой имелось незначительное утолщение. Я стал в нее спокойно дышать. Выдувался шар.

— А это что? — спросил Квинт.

— Смотри и молчи.

Я дышал, шар рос. Вот он уже с арбуз. Я дышу, а он растет, растет, становится темно-зеленым, уже метр в диаметре, полтора, и когда стал выше меня, я выпустил изо рта трубочку и навернул на нее колпачок. Трубочка закачалась на шаре.

— Что за пузырь такой большой? — спросил Квинт.

Все обошли его вокруг.

— Этот шар и есть батискаф. В нем Ужжаз проведет тысячи лет.

— Батискаф!? — удивился Ужжаз.

— Так его же ткни, и он лопнет, — сказал Квинт.

— А ты попробуй.

Квинт ткнул. Все сжались, ожидая мощного хлопка, но палец свободно вошел в шар.

— Я тебя все равно продырявлю!

Квинт без усилий всунул в него всю руку. И ничего.

— Какой вредный пузырь. Не лопается.

— Вы, наверное, догадались, — сказал я. — что это пленка со сверхсильным поверхностным натяжением. Смотрите, я захожу в шар, — я наполовину вошел в него, — пленка, конечно, порвалась, но порванными краями она как бы прилипла к моему телу. Я прохожу дальше, и вот я в темноте, значит, внутри шара. Пленка за мной сомкнулась. Видите, там торчит трубочка, в которую я дул? И вот ее нет. — Я взял трубочку за торчащий конец, вынул из пленки и тут же вышел обратно.

— Вот так пузырь, — сказал Квинт.

— Поздравляю вас, Фил, — протянул руку Ужжаз.

— Этот шар никогда не лопнет. Пропустит внутрь себя что угодно, но не лопнет.

— Значит, он так и останется шаром?

— Нет. Ту же трубочку я наполовину вталкиваю в шар и отвинчиваю колпачок. Воздух уходит, шар уменьшается.

Минуты через четыре его не стало: он превратился в незначительное утолщение на конце трубки.

— Теперь ясно? Вы, Ужжаз, надуваете батискаф, входите в него, и уничтожаете всех микробов и вирусов. Полная стерильность. Включаете аппараты охлаждения и усыпления и одновременно гравитопреобразователь. Он уже готов. Так, Квинт? Ну вот… Вы становитесь невесомым, значит, жидкость отпадает.

— А для чего невесомость? — спросил Тоник.

— Чтобы бока не отлежать, — ответил Квинт.

— Он правильно сказал, — продолжал я. — Таким образом, Ужжаз, вы погружаетесь в анабиоз. Все это время радиоактивный кобальт создает в аппарате пробуждения радиацию и ровно через сто лет ее доза настолько повышается, что в специальном реле усики биметаллической пружинки нагреваются, растягиваются и замыкают цепь, в результате чего аппарат пробуждения включается. Вы просыпаетесь, берете в руки аппараты и гравитомашину — мы постараемся сделать ее компактной, например, в виде стульчика — и выходите наружу. Вставляете в шар трубочку, выпускаете из него воздух, трубку в карман — смотрите не потеряйте — садитесь на стульчик, то есть машину, и едете в город. Приехали, из стульчика получился чемоданчик, кладете в него аппараты — для облегчения они будут сделаны наполовину из фотонита — и окунаетесь в новую жизнь. Как договаривались. Вышел срок — обратно в анабиоз на сто лет.

— Почему я вас раньше не знал? — сожалеюще сказал Ужжаз.

— Ладно. Меры предосторожности: в случае приближения к шару постороннего тела аппарат пробуждения автоматически включается независимо от дозы радиации. Вы пробуждаетесь и принимаете меры. Кроме того, аппарат рассчитан на срабатывание в момент нашего возвращения на землю. В нем будут реле с закодированным радиошифром. У вас будет микрорация, чтобы мы могли сразу друг друга найти. Ясно?

— Еще как.

— А теперь за работу!

Работа бурлила вовсю.

Наконец все было опробовано, проверено, испытано. Ночью решили покинуть город, держа курс к северному полюсу.

Почему к северному? Да потому, что изображение бумаг Бейгера отразилось с северного полушария.

— Ну, Ужжаз, — сказал я после обеда. — Давайте собираться. Пришло время. Мы должны убедиться сами, что вы погрузились в анабиоз вне пределов квартиры.

На самоуправляющейся машине мы все выехали к карстовым пещерам и в одной из них, самой крайней и непримечательной, где вечно царил покой, мрак, холод и сырость, куда самого заядлого туриста под страхом смерти не загонишь, в дальнем углу, в нише, мы выдули шар. Взволнованный Ужжаз неуклюже обнял меня, снял колпак и бросил его через плечо:

— До встречи!

— До встречи, Ужжаз! — мне чертовски захотелось всплакнуть.

— До скорой, через пятьсот веков, — сказал растроганный Квинт. — Мы быстро. Туда и обратно.

— До встречи, — дрогнувшим голосом сказал Тоник.

Ужжаз на мгновенье застыл, свел брови и смело шагнул в батискаф. Послышалось едва слышное гудение. Через три минуты оно смолкло.

— Наш добрый, перевоспитанный Ужжаз в анабиозе, — сказал я. — В машину. К тебе, Тоник. На прощальный ужин. Мать предупреждена?

— Да, она ждет.

Лавния сидела в кабинете Бейгера за его столиком, подперев подбородок кулачками, и смотрела в одну точку.

— Мама, — подошел к ней Тоник.

Она схватила его руку и прижала к своей щеке.

— Зачем его нежить? — сказал Квинт. — Он мужчина. Он скоро в космосе будет.

Лавния непонимающе посмотрела на Квинта, встала и пригласила всех к столу.

Прощальный ужин не ладился. Веселыми были только Квинт да младший брат Тоника. Они сразу нашли общий язык. Квинт, захлебываясь, болтал о разных пустяках, не стесняясь хохотал, не забывая при этом подцеплять вилкой самые аппетитные кусочки баранины.

Незадолго перед уходом я отозвал Лавнию в сторонку.

— Я уже вам говорил и еще скажу. Не теряйте надежды. Пусть мы улетим, но только вот что: вы еще увидите и Тоника и Бейгера. Как, каким образом, я совершенно не знаю, но мне это подсказывает чутье. А я ему верю так же, как верю, что на Землю еще будут падать метеориты. Испытано уже.

— Если бы так, — вздохнула Лавния.

— Оно так и должно быть. Верьте! Не хороните мужа раньше времени.

С наступлением темноты мы распрощались и покинули гостеприимный дом.

— Береги себя, сынок! — раздалось вдогонку традиционное материнское напутствие.

Все было проверено окончательно, и мы стали собираться в дорогу. Кузов машины сняли, на его место на специальных подставках закрепили спущенную с крыши кабину и осторожно, чтобы не разбудить соседей, начали носить оборудование: иразеры, инструмент, материалы, запасы воды и продовольствия. Квинт через люк принимал груз и по схеме размещал его в кабине. Кое-что, для сохранения центра тяжести, клал в машину.

Соседей все же разбудили. Тетя Шаша потихоньку выглянула в коридор, когда я нес скафандр. Увидев меня одного, она осмелела и вышла в наспех накинутом халате.

— Фил! Слушайте меня. Чтоб завтра же коридор был побелен! Слышите? Побелен. Завтра же! Это вы всегда грязь разводите. Сначала один разводили, потом этот, похожий на манекен, квартирант появился, потом еще один, почти мальчишка и, наконец, еще один в этом дурацком колпаке. Хватит! На вас не набелишься.