— Какие прыткие, — удивился Квинт. — Немедленно на экспертизу!

Он бросился в гущу роя и схватил одно насекомое. Трескотня усилилась. Движение в рое ускорилось и он медленно поплыл от нас. Заинтересованные, мы двинулись следом. Рой подлетел к неглубокой ложбинке и зарылся в песок. Песок заколебался, на нем возникли беспорядочные волны, словно кто-то его встряхивал, он утрамбовывался, стелился, и в какой-то миг превратился в красно-бурый камень, похожий на тот, который я пнул.

— Любопытные твари, — заметил Квинт. — Чувствуется организованность. Силенка у них есть. Вон прет как. Трепещет. — Он потряс кулаком. — На экспертизу его, на экспертизу.

Это было забавное насекомое, если можно его так назвать. Ни усиков, ни глаз, ни туловища, а просто два плоских равносторонних треугольника, вставленных один в другой под прямым углом. Где верх, где низ — не разберешь.

— Не пищит, не кусается, — сказал Квинт. — Зверь не зверь, но раз летает, значит, живой.

Он слегка разжал ладонь. Насекомое сразу застрекотало и взмыло в воздух. Квинт подскочил и схватил его, но неудачно. Насекомое попало между прутиками фотонита в местах сгиба пальцев руки и рассыпалось в порошок, который тут же развеял ветер.

Озадаченные, мы не знали, что и подумать. Как бы то ни было, Квинт, сам того не желая, убил живое существо, да еще может быть хозяина планеты. От этой мысли мне стало не по себе. Но я Квинта ни в чем не упрекнул и только сказал:

— Это новая форма жизни, и она не органическая. Действовать нужно осторожно и обдуманно. А вдруг насекомые наделены разумом. Хороши мы будем в их представлении.

— Ну, Фил, что же теперь, с каждой козявкой контакт устанавливать. Букашка всегда останется букашкой. И какой может быть разум без цивилизации? Что-то никаких ее следов не видно.

— Все это так, но повторяю: осторожность нужна, а не безрассудство. Одно насекомое еще можно раздобыть, познакомиться поближе. Как дружно они действовали. Из песка построили что-то вроде скорлупы и замуровали себя в ней. Вот тебе и булыжник получился. Для чего? Вероятно, во всех этих камнях и валунах живут эти странные существа.

— Проверим.

Квинт поднял наугад первый попавшийся булыжник и размахнулся им, целясь в огромную глыбу. Я хотел воспрепятствовать этому и уже открыл рот, чтобы крикнуть «подожди», но вяло махнул рукой:

— Бросай.

Вопреки ожиданию раскололся не булыжник, а глыба. Из нее вылетело целое облако насекомых. У Квинта пропало желание кидаться в него. Он только смущенно проговорил:

— У-у, сколько их. Расплодились. Я читал про тучи саранчи: сожрут, раздавят, если верить книжке — города сметают. Так саранча мягкая, а к таким твердым лучше не соваться.

Облако закружилось над обломками своего убежища, затрещало как десяток пулеметов и поплыло в нашу сторону. Мы отошли. Оно нас не преследовало, очевидно, искало песок. И тут, то ли от резонанса, то ли облако излучило какой сигнал, все камни, булыжники и глыбы стали подряд лопаться и раскалываться. В воздух взвились тучи насекомых. Шло всепланетное пробуждение.

— В кабину! — заорал я.

В кабину влезли не одни: десятков пять насекомых оказались нашими гостями.

Пробиться в космос сквозь тучу этих непонятных существ и покинуть Амяк мы не могли. Оставалось одно — выжидать. И мы встали поближе к центру. Через минуту по собственному времени небо посерело, золотая капля Сириуса поблекла, потускнела и скатилась к горизонту. Перед нами по-прежнему расстилалась знакомая красно-бурая пустыня.

Мы подошли к стенке. Минуло пять месяцев, а мы еще не успели как следует отдышаться. Наружный термометр показывал шестьдесят градусов мороза.

— На экспертизу их, — сказал Квинт, показывая на вторгавшихся к нам насекомых. Большая часть их сидела, а несколько штук, потрескивая, летали. Квинт проявил чудеса ловкости, и вскоре все они были закупорены в склянку. Одно из них мы тщательно исследовали.

В организме у них не было белков и жиров, углерода и углеводов. Это была жизнь на основе кремния. Я произвел некоторые вычисления и высказал свои соображения Квинту.

— Поскольку у Сириуса есть массивный спутник, этот «белый карлик», он возмущает движение планет, и они вращаются по очень вытянутым орбитам. Смена времен года зависит не столько от наклона оси планет к плоскости эвклиптики, сколько от их удаления или приближения к светилу. На поверхности планет наступает то испепеляющая жара, то леденящий мороз. При таких катаклизмах органическая жизнь даже при наличии кислорода возникнуть не может. Насекомых нельзя по сути назвать животными. Скорее всего это высокоорганизованные кремниевые растения. Они единственные обитатели Амяка. Летом живут, то есть растут, поглощая лучистую энергию Сириуса и преобразуя ее в механическую, зимой впадают в спячку, замуровывая себя в песок, который образуется от рассыпавшихся старых скорлуп. Мы прибыли сюда весной и дали первый толчок их пробуждению. Лето мы простояли в кабине, а сейчас поздняя осень. Насекомые уже замуровались. А наши гости пусть лежат в склянке. На Земле займемся ими. Пора в дорогу. Неприветливая планета!

— А нам повезло, что у Амяка такая нехорошая ядовитая атмосфера. Будь она земная, мы бы вышли без скафандров. Можно себе представить, что от нас осталось бы после встречи с насекомыми. Такой же порошок, как и от них. Как их? Кремняки?

— Можно и так. Отчаливаем, Квинт. Если будем на каждой планете по столько торчать, нам и миллиарда лет не хватит.

Создав напряженность поля тяготения, мы поднялись в космос, изменили угол направления луча и, нацелившись на Ригель, окутали себя нуль-пространством. Полет продолжался. Теперь подальше от Солнца.

Поставив кресла недалеко от центра кабины в седьмом временном поясе, мы наблюдали за универсальными часами, отсчитывая уже не годы, а века. За десять наших минут на Земле пролетело столетие. Значит, время, где расположились мы, было замедленно в пять с половиной миллионов раз. Это было равносильно скорости в триллион семьсот миллиардов километров в секунду. Мы буквально поглощали, заглатывали пространство.

На небе некоторые звезды пританцовывали и разбегались в стороны. Созвездия причудливо меняли свои очертания, некоторые исчезали и на их месте вырисовывались новые, незнакомые. И все же большинство звезд оставались неподвижными: так далеко они были.

Через час прошло шестьсот лет. Неудобно даже. Мы это время по существу бездействовали, а Ужжаз шесть раз уже просыпался и погружался в анабиоз.

Квинт болтал ногой и разглядывал небо:

— Скоро Ригель? Устал сидеть.

— Еще минут пять подождем.

— А где Солнце?

— Его отсюда простым глазом не видно.

— А почему же Ригель с Земли виден?

— Потому что его светимость в двадцать три тысячи раз превышает светимость Солнца. Наше светило рядом с Ригелем выглядит, как светящаяся гнилушка рядом с прожектором. Окажись на месте Солнца эта звезда, наша Земля исчезла бы в ее лучах с такой же легкостью, как мошка, случайно залетевшая в доменную печь.

Квинт поцокал языком.

— Такая красивая безобидная звездочка, а на что способна!

Вот показалась ослепительно яркая точка. Ригель!

— Выходим, — дернул я Квинта. — К телескопу.

Ах, эта световая скорость! Нет времени обдумать, выяснить обстановку. Принимать решения приходится в доли секунды. Чуть зазевался при посадке и — в лучшем случае — мимо, а в худшем — конец. Попробуй-ка среди двадцати шести планет быстро найти девятую от светила, эту таинственную ПНЗ. Я слился с телескопом, шныряя трубой туда, сюда, считал, путался, нервничал. Наконец, нашел планету и только нацелился на нее, как она уже выросла до огромных размеров.

— Трави нуль-пространство! — крикнул я.

— Что? — не понял Квинт.

Этого «что» было достаточно, чтобы ПНЗ стала в четверть неба. Повтори я еще раз эту команду, и это называлось бы «чуть зазевался» с соответствующим финалом. Но я не повторял. Я скатапультировал и головой нажал на микроклапан.