Шишкин знал все тонкости жизни леса в разные времена года и в разное время дня (особенно любил солнечный летний полдень).
Пройдя по выставке, видишь: у Шишкина было два особо любимых дерева — дубы и сосны. Дуб для него — олицетворение непокорной времени мощи, будь то дубовая роща или одинокое дерево.
Помню, отец, отдавая картинку из «Огонька» «Среди долины ровныя…», сказал: «Какой дуб! Ему, наверное, тысяча лет!» Я вспомнил эти слова на выставке: именно чувство вечности, прочности видишь в этой картине.
Такой же эпической силой веет от всем известной картины «Рожь». Все просто, ясно и убедительно в ней, как в самой жизни. Главное тут — хлебное поле, дорога во ржи с низко летящими ласточками, цветочками на обочине и сама рожь, желтым морем уходящая к горизонту.
Нечто похожее видим и на более ранних полотнах художника. Новые тут — сосны во ржи. Они соединяют небо и землю. Золотая нива под ними словно бы паруса обретает. Вся картина становится символом жизни, от нее исходит надежда, благополучье. Это вершина творения живописца, хотя лес тут представлен лишь частью всего, что нас радует на земле.
Рядом полотна опять с лесами, сосновым главным образом. От могучих стволов исходят, кажется, солнечный свет и тепло. Дорожки и тропы, каменистые ручейки манят заглянуть туда, где синеть начинает даль, где видится тень пролетающей птицы. Людей в лесах этих, как правило, нет. А если и есть, то присутствие их не очень заметно, человеческие фигурки лишь оттеняют мощь первобытных боров. Но там, где надо передать дремучесть и непролазность елового леса, человек в нем, под стать древесам, выглядит много пожившим и повидавшим стариком-лесником («В лесу графини Мордвиновой»).
И вдруг какой-то «неожиданный Шишкин» является нам в картине «Дождь в дубовом лесу». Тут схвачено мимолетное состоянье природы, причем особенно трудно передаваемое в живописи, — летний дождик с туманом, со спешащими по дороге в дубраве людьми. Есть и другие находки такого же рода, где эпическое сменяется лирикой, тоже доступной зрелому мастеру.
Можно на выставке проследить путь живописца к своим шедеврам. Вот, например, небольшое полотно с ржаным полем, написанное в Подмосковье. Удача явная — картину у молодого художника сразу покупает для своей коллекции Третьяков. Но сам живописец видел в этом сюжете что-то более значительное. Еще раз было написано поле созревающей ржи. Но только с третьей попытки художник создал ту «Рожь», которую все мы знаем. Зеленые паруса сосен над полем сделали свое дело. Неизвестным осталось: видел ли Шишкин именно этот пейзаж или, подчиняясь законам искусства, перенес со свойственным ему мастерством к дороге во ржи сосны из иного какого-то места.
Шишкин хорошо знал и любил лесное свое отечество. «Безмерная любовь к родной земле, к русской природе сообщила силу его искусству и сохранила полотнам художника популярность до наших дней».
В поисках вдохновлявшей его натуры художник много ездил и ходил по российским проселкам, по лесным дорогам и тропам. Таким «легким на ногу», в высоких сапогах изобразил живописца на одном из полотен художник Крамской. Именно этот портрет встречает сегодня приходящих на выставку — богатырь, которому все нипочем.
И поражаешься, зная, что умер Иван Иванович Шишкин в расцвете жизненных сил от нелепой случайности: натер ногу новыми башмаками, и воспаление охватило все тело. От кого-то я знал это с детства. Позже прочел: такой же богатырь (лесничий, отец Владимира Маяковского) умер от укола пальца иголкой, сшивая бумаги. И это при том, что солдаты в те же времена, когда антибиотиков еще не было, выживали со страшными ранами в грязных окопах. Судьбу угадать невозможно. Человек в жизни поразительно уязвим или, напротив, поразительно жизнестоек.
Портрет И. Шишкина. Работа художника И. Крамского.
Фото из архива В. Пескова. 15 ноября 2007 г.
Легендарная Mышковка
(Окно в природу)
В 1975 году я беседовал с маршалом Василевским. Среди множества разных вопросов ему был и такой:
— Разглядывая карты, невольно обращаешь вниманье: многие из сражений проходили по рекам и даже вошли в историю по названьям рек: битва на Волге, на Днепре, Висло-Одерская операция…
— Да, это действительно так. Можно вспомнить битву на Сомме в первую мировую войну. Битву на Калке — предвестницу татаро-монгольского ига. Полезно вспомнить, почему московского князя Дмитрия стали звать Дмитрием Донским, а новгородского — Александром Невским. Реки всегда были рубежами, которые обязательно учитывались противниками. Волга и Днепр — реки большие. Но случалось, и маленькая речушка становилась местом очень жестоких боев.
Мы с вами разговор этот ведем для читателей молодых. Пусть на карте юго-западней Сталинграда они отыщут синюю жилку с названием Мышкова.
Речка эта впадала в Дон чуть выше станицы Нижне-Чирская. На этой речке решалась судьба Сталинградской битвы. Манштейн, спешивший на выручку окруженному Паулюсу, был остановлен именно тут. Прямо с тяжелого марша войска Малиновского заняли оборону по Мышкове. Она была единственным местом на голой равнине, где бугры родной земли могли помочь нам выстоять.
Для тех, кто хочет узнать подробности ключевого сраженья у Волги, советую прочитать (или перечитать!) роман Бондарева «Горячий снег». Я два раза его не прочел — проглотил и жаждал увидеть небольшую речку, текущую ныне в Цимлянское море.
Минувшим летом с другом Анатолием Яковлевичем Митронькиным, живущим в Саранске, мы на его «газике», изучив карту, двинулись к Мышкове. Первое впечатление от этих мест: желто-бурая степь, почти пустыня после жаркого лета. Много пологих балок, помогавших в 42-м году скрытно сосредоточить и сомкнуть наши войска вокруг Сталинграда. Только тут, на месте, понимаешь: в котел окруженья попало немаленькое пространство. Нашему командованию было ясно: немцы сделают все возможное, чтобы вызволить окруженных. 12 декабря 1942 года несколько собранных в кулак армий во главе с опытным и авторитетным фельдмаршалом Манштейном со стороны Ростова были двинуты к котлу на Волге.
Мы ехали по тем местам, где триста танков, много другой бронетехники, пехота и авиация Манштейна вошли в соприкосновенье с войсками, преграждавшими путь им до окруженных.
В почти безлюдных степных пространствах мы добрались до поселка Октябрьского, где к нам присоединились проводники — местные краеведы Ольга Белякова, Виктория Власова и вооруженный металлоискателем Юрий Михайлович Луговой.
Степными проселками, на которых лишь здешние люди могут не заблудиться, мы подъехали к месту, куда стремились. В низине, в космах осоки и камыша, блестела вода, слева за рощицей у реки пряталось сельцо Васильевка, справа навесной вантовый мост вел в Капкинку. Оба селения были центральным местом решающего сраженья.
С воды взлетела беспечная стайка уток, а на другом берегу Мышковы два молодых гуртоправа на лошадях гнали коров к водопою. Сколько в жизни перевидал я больших и маленьких рек — от родной Усманки до Миссисипи, Юкона, Лимпопо, Нила, — такого волненья не испытывал. «Вот тут, где стоим, все и было шестьдесят пять лет назад…» Хорошо знающий свое дело Юрий Михайлович подает мне четыре позеленевших в земле патрона и осколок от бомбы — все найдено тут, под ногами.
Хотелось увидеть речку у истока ее. И мы это место находим минут через сорок, остановившись у огромного камня, неведомо как попавшего на степную равнину. Рядом с ним из земли вытекает тощенький ручеек, уже способный, однако, тянуть брошенный в него коробок спичек. Далее он течет, окруженный осокой и лозняком, и очень скоро превращается в речку, перепрыгнуть которую уже невозможно.