— Пусть ручается за самого себя. Он тоже совершил измену и ответит за нее.

— Господин де Воль?!

— Вот именно — каков господин, таков и слуга. Но сейчас мы не будем говорить о нем. Вы отрицаете, что находитесь на содержании у герцога?

— Отрицаю ли я? Да я Бога и всех святых призываю в свидетели, что отрицаю!

— Ну, тогда объясните вот это! Дюпра, пожалуйста, ту расписку.

И, когда канцлер подал ему бумагу со стола, Франциск поманил Блеза пальцем:

— Подойдите сюда. Взгляните и перестаньте лгать!

Ошеломленный Блез смотрел на свою собственную подпись, нацарапанную на листе бумаги. Он видел знакомый росчерк своего имени. Не сразу смог Блез прочитать остальное; потом слова постепенно сложились во фразы:

«Я, Блез де Лальер, в настоящее время кавалерист в роте сеньора Пьера де Баярда, но отныне по должности капитан тридцати кавалеристов в гвардии монсеньора Карла, герцога Бурбонского, сим подтверждаю получение от Жана де Норвиля, советника и казначея означенного герцога, наличных денег в сумме ста пятидесяти турских ливров — в качестве выданной вперед платы за упомянутую службу за месяцы август, сентябрь и октябрь текущего года. И сим свидетельствую, что оный Жан де Норвиль указанную сумму уплатил. Что удостоверяется моею подписью и печатью сего июля двадцать шестого дня года одна тысяча пятьсот двадцать третьего.

Блез де Лальер».

Да, подпись была его, печать была его, указанная сумма равнялась четверти платы, которую предлагал ему де Норвиль. Однако, если только он совершенно не потерял голову тогда в Лальере, он видел эту бумагу в первый раз. И у него в памяти живо встала каждая минута того дня.

— Ну? — резко спросил король.

— Сир, я никогда не подписывал эту бумагу. Де Норвиль сделал мне такое предложение, как известно вашему величеству. Я отверг его и был в результате изгнан из дома моего отца.

— Вы прикидываетесь, что это подделка?

— И притом бесчестнейшая.

— Ну, а печать?

— Она подделана так же, как и подпись. Я умоляю ваше величество сказать мне, как эта бумага попала сюда!

— Да как — от человека, которому вы её дали, от господина де Норвиля. И позвольте вам сказать, что заявление о подделке — это самый простой способ защиты, к которому может прибегнуть любой мошенник, когда его ловят за руку, как вас.

Блез почувствовал, что не может сказать ни слова — не от смущения, а от гнева. Быть осужденным за неудачу — это одно, но быть осужденным на основании доказательства, подделанного подлецом, — совсем иное дело. Он стоял, глядя в лицо королю, с пылающими щеками и стиснутыми кулаками.

Неожиданно Пьер де ла Барр, тоже чуть не дымящийся от гнева, выпалил:

— Сир, я могу сказать несколько слов? Я знаю этого де Норвиля как негодяя и головореза, который предал бы нас всех смерти во время поездки в Роан, если б у него получилось. Я находился рядом с господином де Лальером весь последний год. И готов жизнь свою прозакладывать, что в ротах вашего величества нет более верного дворянина. И я спрашиваю…

— Замолчите, мсье! — нетерпеливо оборвал король. — Не вам тут рот раскрывать! Ваше счастье, что вы были пажом у мадам д'Алансон и что добрый губернатор Парижа — ваш родственник. Радуйтесь, что никто не подвергает сомнению вашу верность. И помалкивайте, пока вас не спрашивают.

К Блезу вернулся дар речи:

— Я заявляю о своем праве стать с этим негодяем лицом к лицу и загнать его ложь обратно ему в глотку. Ваше величество дарует мне, по крайней мере, это право?

Глаза короля вспыхнули:

— Ну-ка поосторожнее и потише. Вы забыли, где находитесь. Случилось так, что господин де Норвиль точно так же жаждет поглядеть вам в лицо. Против вас свидетельствует не только этот клочок бумаги… И я вам прямо заявляю: прежде, чем вас четвертуют на площади Гренет, вы ещё раз подпишете свое имя — на этот раз под полным признанием!..

И приказал одному из слуг:

— Приведите к нам мсье де Норвиля!

Если бы презрение, ненависть и возмущение, сосредоточенные в паре глаз, могли пронзить трехслойный панцирь уверенности, то Жан де Норвиль по меньшей мере почувствовал бы себя неловко под пристальным взглядом Блеза, который неотрывно следил за ним, пока он шел через комнату, и словно пригвоздил к полу, когда де Норвиль кланялся королю. Однако зло, как и добро, бывает иногда чистым и беспримесным.

Стыд может чувствовать лишь второразрядный подлец. Человек, совершенно лишенный совести, — это святой наоборот. Он следует за путеводной звездой собственной выгоды без малейших колебаний.

Взгляд де Норвиля не был таким же пристальным, он холодно скользнул по Блезу — без всяких признаков уклончивости, но абсолютно безразлично. И в самом деле, он казался настолько спокойным, что любой посторонний наблюдатель, увидев невозмутимого де Норвиля и пылающего гневом Блеза, сразу предположил бы, что первый безгрешен, а второй виновен во всех на свете преступлениях.

— Ваше величество посылали за мной?

В каждом движении де Норвиля сквозило изящество и почтительность. От его одежды, манер и красивого лица веяло уверенностью и достоинством. Потом, повернувшись в сторону Анны Руссель, он выразил на лице изумленное восхищение и отступил на шаг:

— Это?..

Вопрос деликатно завис где-то между робостью и восторгом.

— Да, друг мой, — улыбнулся Франциск. — Сожалею, что вам приходится впервые встретить свою невесту в таких обстоятельствах. Тем не менее я счастлив, что именно мне доводится представить вас друг другу. Миледи Руссель — мсье де Норвиль.

Анна привстала для реверанса; де Норвиль, целуя ей руку, почти преклонил колено.

— Наконец-то! — сказал он, и ему удалось вложить в свои слова и страсть, и восхищение, и радость от исполнившегося стремления. Он был одновременно мягок, нежен и величествен.

Ни одна женщина, что бы она о нем ни думала, не смогла бы игнорировать его обаяние. Анна улыбнулась и пробормотала пару фраз.

Он снова поклонился:

— Так редко бывает, миледи, что осуществленная надежда посрамляет самый смелый полет воображения…

Затем последовали выражения заботы о её благополучии, сожаления по поводу неблагоприятных обстоятельств, над коими он не имел власти и кои до сих пор препятствовали ему пасть к её ногам.