Но нас тогда радовал хотя бы даже сам факт созыва подобной конференции, ибо это свидетельствовало о том, что складывается фронт свободолюбивых народов во главе с СССР, Англией и США в противовес фашистскому блоку.
Глава третья. Готовятся стратегические резервы
Суровая осень сорок первого года каждому из нас, людей военных, припоминается не столько «в багрец и золото одетыми лесами», сколько грохотом танков и отблеском пожарищ. Враг рвался к Москве. В октябре обстановка на подступах к ней была прямо-таки критическая.
Мы знали, что Гитлер отдал командованию группы фашистских армий «Центр» изуверский приказ: Москва должна быть окружена так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не мог ее покинуть. Этим же приказом предписывалось «произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были затоплены водой. Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа».
Но вряд ли кто знал тогда вот еще что: в это же самое время у залива Одера, вблизи небольшого немецкого городка Фюрстенберга, шли подготовительные работы по созданию не менее «огромного сооружения» — памятника, который предполагалось поставить на одной из центральных площадей Берлина. Для этой цели вдоль искусственного залива Одера был создан огромный склад для хранения отборного гранита и мрамора. По личному указанию Гитлера в глубокой тайне немецкие архитекторы уже разработали и проект памятника — дворца с купольным залом на сто восемьдесят тысяч человек, над которым должен был вознестись огромный орел, вонзивший свои когти в земной шар.
К одерскому заливу свозились гранитные и мраморные блоки из Швеции, Норвегии, Финляндии и других стран, чтобы стать деталями уникального (по замыслу Гитлеровских архитекторов) комплекса в честь деяний, а точнее — злодеяний фюрера.
Но, забегая вперед, замечу: история саркастически посмеялась над этой авантюрной затеей. Для создания памятника Гитлеру не хватило самого малого — победы.
Но когда историческая Победа, добытая советским народом и его доблестными Вооруженными Силами, тысячеусто разнесется по всему миру, из этого отборного мрамора и гранита в берлинском Трептов-парке и в Панкове действительно будет возведен грандиозный и величественный мемориал, достойный легендарного подвига воинов родины Октября.
И еще. В самом начале войны где-то в глухих каменоломнях по приказу Гитлера тесались гранитные глыбы и для другого памятника. Его было намечено установить в Москве после ее «падения». Но со временем и эти детали для задуманного врагом монумента нашли себе более достойное применение — пошли на облицовку цоколя одного из зданий на центральной улице нашей столицы.
Да, тогда, осенью сорок первого, «падение» Москвы гитлеровцы считали уже предрешенным. Руководители германского вермахта плотоядно облизывались в предвкушении скорого и торжественного угощения в русской столице. Им уже чудился и победоносный парад на Красной площади.
Начальник генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии генерал Гальдер еще в июле пророчествовал: «Но будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она. еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель». Он же записал в своем дневнике, что «фюрер считает: в случае достижения в середине июля Смоленска пехотные соединения в августе могут занять Москву».
Не вышло! Наши войска не только упорно оборонялись, но и наносили по врагу отрезвляющие контрудары. Он почувствовал их силу в Смоленском сражении, под Ленинградом, Ростовом, Тихвином и Москвой.
Глубокой осенью продвижение немецко-фашистских войск на московском направлении было приостановлено. Однако опасность еще продолжала нависать над столицей. Главнокомандование вермахта ставило на карту все, чтобы только завершить войну до наступления «русского мороза». Вражеский «Тайфун» бешено бился на подступах к Москве всеми своими 77 дивизиями, 22 из которых были танковые и моторизованные. С воздуха их поддерживали почти 1000 самолетов.
Но решительное контрнаступление Красной Армии под Москвой, начавшееся в декабре 1941 года, сразу нее перемололо в своем огне 38 немецких дивизий. От гитлеровских оккупантов было освобождено более чем 11 тысяч населенных пунктов, в том числе и такие областные центры, как Калинин и Калуга. Ликвидирована угроза окружения Тулы. Тяжело раненный враг откатился от Москвы на 100–250 километров. А ведь до этого гитлеровские офицеры уже рассматривали окраины советской столицы в цейсовские бинокли, находясь от нее всего лишь в 25–30 километрах.
Итак, «Тайфун» захлебнулся. Немецкие генералы вынуждены были с удивлением и разочарованием признать, что «русские вовсе не перестали существовать как военная сила».
Коварный враг был отброшен от стен Москвы, однако далеко не разбит. Главные сражения на пути к победе предстояли еще впереди. Вот к ним-то в тылу нашей страны и готовились стратегические резервы.
Инспектирование резервных армий и отдельных соединений было вскоре возложено на Климента Ефремовича Ворошилова. Мне как работнику его секретариата тоже пришлось немало поездить с маршалом.
Прямо скажу, многотрудной была наша жизнь в тот период. Все время на колесах.
Поезд Климента Ефремовича был небольшим. Он состоял из бронированного вагона, вагона-столовой, вагона-гаража, куда помещались три легковые автомашины, одного, а порой и двух пассажирских вагонов, где находились офицеры инспекционных групп и секретариата. Вначале к составу цеплялась платформа с зенитками, но вскоре от нее отказались, так как она только демаскировала нас, да и не всегда была нужна.
Добавлю, что, хотя основным средством передвижения к пунктам формирования был для нас железнодорожный транспорт, мы нередко пользовались и услугами авиации. А от железнодорожных станций и аэродромов следовали уже на автомашинах.
Подготовка резервов для действующей армии была делом государственной важности, всенародным делом. И естественно, этими вопросами вплотную занимались не только военные кадры, но и все партийные и советские органы.
Формирование и сколачивание резервных соединений и маршевых частей должно было осуществляться в довольно сжатые сроки. Это диктовалось железной необходимостью как можно быстрее создать перевес сил в нашу пользу.
В инспекционные группы, проверявшие ход формирования, входили офицеры из всех родов войск и служб. Каждая группа включала 12–15 человек. Их возглавляли такие опытные военачальники, как генерал-лейтенанты М. А. Пуркаев, М. А. Антонюк, В. И. Репин, Ю. В. Новосельский, Т. И. Шевалдин, Н. Е. Чибисов, генерал-майоры Б. А. Пигаревич, Ф. Я. Семенов, комбриг П. Д. Коркодинов.
А теперь мне хочется рассказать о некоторых из этих людей.
Хорошо помню Максима Алексеевича Пуркаева, человека неуемной энергии, всегда очень внимательного и заботливого по отношению к своим товарищам. Максим Алексеевич — старый член партии, вступил в ее ряды в 1919 году, когда ему было двадцать пять лет. Воевал в гражданскую в составе легендарной 24-й Железной дивизии, которая за свои славные боевые дела удостоилась почетных наименований и наград — Самаро-Ульяновская, Бердичевская дважды Краснознаменная, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого. Первым ее командиром был Гай Дмитриевич Гай, человек высочайшей храбрости.
В должности командира батальона, а затем и помощника командира полка М. А. Пуркаев прошел здесь трудную школу армейской закалки, приобрел боевой опыт в сражениях с войсками Колчака и бандами Дутова. За отличие в боях он был награжден орденом Красного Знамени.
С Максимом Алексеевичем было легко работать даже в наитруднейших условиях. Его всегда отличали стремление к глубоким и всесторонним знаниям, высокое чувство ответственности за порученное дело. Это он убедительно доказал, находясь до войны военным атташе в Германии, занимая должность начальника штаба сначала Белорусского, а затем и Киевского Особого военного округа. А в начальный период Великой Отечественной войны М. А. Пуркаеву был доверен пост начальника штаба Юго-Западного фронта.