Комсомольцы моего поколения помнят и хлебные пайки, и нехватку одежды, и обуви, и жилья. И все-таки они были одержимы романтикой созидания, искренне радовались каждой трудовой победе.

Моя комсомольская юность началась, как уже говорилось, на Кировщине.

В члены ВЛКСМ был принят Е 1931 году малмыжской районной организацией. В ту пору мне едва лишь исполнилось четырнадцать лет. И сейчас помню: это был один из счастливейших дней в моей жизни! С получением комсомольского билета почувствовал себя намного взрослее, способным на самостоятельные шаги в жизни.

Кстати сказать, в то время я уже начал делать эти самые самостоятельные шаги. Так, с октября тридцатого до конца тридцать второго мне довелось учиться на 1-м воднотранспортном отделении Малмыжского леспромуча. Причем не только учиться, но и работать.

Каждый из нас, помнится, стремился как можно лучше закончить теоретическую часть учебы. А уже затем включиться в практическую деятельность — в лесозаготовки, сплав.

Мы прекрасно понимали, что это очень нужное дело. Что страна ждет от нас как можно больше строительного леса, поскольку его в огромных количествах требовали новостройки первой пятилетки. И работали, что называется, не покладая рук. Представьте только: мы, еще подростки, выполняли подчас по две, а то и по три дневные нормы!

Как-то уже весной 1931 года нам предстояло сплавить огромный (емкостью до 24 тысяч кубометров) плот в один из нижневолжских городов. Это был не совсем обычный сплав. Мы знали, что лесопильные заводы в Саратове, Сталинграде и Астрахани из-за отсутствия леса не работают. И вот, понимая всю сложность создавшегося там положения, многие комсомольские бригады бассейна рек Вятки и Камы, в том числе и наша, взяли на себя обязательство как можно быстрее и без потерь доставить плоты к месту назначения.

Наша бригада, в составе которой были Григорий Кожевников, Николай Колесников, Николай Лермонтов, Иван Ветлужских, Федор Шабалин, я и другие ребята, вызвала на соревнование комсомольский коллектив «Беляны», огромной баржи, доставлявшей лесной полуфабрикат с Камы в Сталинград.

Думаю, что далеко не все представляют себе, что такое транзитный плот. Это огромная махина, длиной до 500 и шириной 42,5 метра. Посадка в воде такого плота — 2,5 метра. А при той технике лесосплава, которая существовала в начале тридцатых годов, требовались и большая физическая сила, и смекалка.

Правда, труд лесосплавщика по достоинству и оценивался. Не случайно же нам, плотогонам, назначался такой же продовольственный паек, как и шахтерам.

Работа наша была еще и опасной. Подчас не обходилось и без жертв. И все-таки на тяготы и лишения мы не сетовали, хотя увечья, а тем более гибель наших сверстников переживали очень тяжко.

На этот раз у нас все обошлось благополучно. Под руководством довольно опытного лоцмана Василия Никитича Тимшина мы первыми дали лес саратовским заводам, опередив ребят с баржи «Беляны». Никогда не забуду, с каким радушием встретили нас рабочие с этих заводов! Все дни кормили бесплатными обедами, что в те годы было лучшим подарком.

Но вскоре наша радость была омрачена известием о том, что десять товарищей из соревнующейся с нами комсомольской бригады погибли или получили увечья…

Мы присутствовали на похоронах четырех ребят с баржи «Беляны». В последний путь их провожала и вся комсомольская организация города Саратова.

Несколько слов о Саратове. Я тогда прибыл туда уже не в первый раз. Еще отец мой, Иван Исакович Петров, лоцман лесосплава, частенько брал меня, мальчишку, с собой на сплав до различных городов Поволжья, в том числе и до Саратова. Отсюда же и мой дед, Исак Петрович Петров, не раз отправлялся еще в царское время за тысячу с лишним верст пешком домой, на вятские земли. Да, таков был тогда «транспорт» сплавщиков, дававших своим хозяевам-лесопромышленникам немалые доходы, получая взамен лишь гроши да горькое похмелье после выкаченной на артель бочки спиртного.

На втором году обучения в леспромуче мне некоторое время довелось исполнять обязанности инструктора-стажера во 2-й воднотранспортной группе. Причем поработал я как на лесозаготовках, так и на весеннем сплаве леса.

Летом 1932 года — новое назначение. На этот раз заведующим плотом, который снялся с якорей на Сокольском рейде (устье реки Вятки) и за буксирным пароходом «Семипалатинск» взял курс на Астрахань. Рабочая бригада была полностью комсомольской, все из Малмыжского леспромуча.

При сплаве этого плота произошел такой случай. В устье реки Камы мы были вынуждены сделать непредвиденную остановку. Пароход, доставивший наш плот сюда, ушел обратно на Сокольский рейд. Стали ждать прихода «Семипалатинска». Вскоре запас продуктов у нас кончился, а очередной продпункт не так-то уж и близко, в городе Тетюши, что в 60 километрах от нашей стоянки. И вот, потеряв надежду на скорый приход «Семипалатинска», мы решили втроем отправиться на пристань Тетюши.

На следующий день, получив хлеб и другие продукты, на попутном пароходе стали возвращаться обратно. И вдруг с удивлением видим… идущий за буксиром наш плот! Выходит, мы разминемся с ним, а тем временем ребята из бригады уже вторые сутки без пищи. Что делать?

Думать особо некогда, принимаю решение: с одним мешком хлеба поднимаюсь на верхнюю палубу, на капитанский мостик. Быстро объясняю капитану парохода создавшуюся ситуацию и прошу его сбавить ход. Тот соглашается. И вот, когда мимо нас начинают проплывать жилые домишки плота, с трехпалубного парохода в их сторону летят двенадцатикилограммовые караваи хлеба. Все они падают в воду. Пассажиры, находящиеся на палубах, удивлены. Даже разгневаны. Надо же — мальчишка кидается таким богатством! Но ребята из бригады, вскочив в лодки, уже подбирают плавающие караваи.

Пароход тем временем набирает скорость. Единственное, что еще успеваю крикнуть в рупор плотовщикам, чтобы они подали лодки к пароходной пристани Ульяновска. Все остальное им и так ясно.

Кстати, когда мы позднее вернулись на плот, товарищи сердечно благодарили нас за находчивость и смекалку, проявленные в хлебной «операции».

Любой рейс лесосплава имеет свои особенности. Но тот, о котором я только что рассказал, для меня особенно памятен. Длился он сорок суток, был очень трудным. Мы боролись со штормами и ураганными ветрами (и на реках бывает такое), вели авральные работы не только днем, но и в ночной мгле.

И все-таки все трудности переносились нами мужественно и стойко, каждый без паники делал то, что было ему поручено. Больше того, в тихие вечера, когда Волга успокаивалась, над водой летела песня. Ее выводили наши молодые и задорные голоса.

Когда плот был все-таки доставлен в Астрахань, комсомольцы-сплавщики отбыли домой, в Малмыж. Все, кроме меня. Мне же начальником астраханского агентства Волжтранслесосплава Симаковым, но согласованию с директором Малмыжского леспромуча Жаровских и главным специалистом училища Заболотских, был поручен сбор унесенного с Астраханского рейда при штормовой погоде леса и сдача его по акту Икрянинскому камышитовому заводу и Мумринскому рыбному промыслу.

Задача выпала, прямо скажем, не из легких. Район сбора леса — от Астрахани и до Каспийского моря. А это — десятки речных рукавов, кругом — густой камыш и отмели, бригада рабочих малочисленна. Из транспортных средств — всего один малосильный катеришка.

Но с поручением я все-таки справился. На этом и закончилась моя учебная практика. А вскоре состоялся и выпуск.

По выпуску из леспромуча я был направлен в Малмыжскую лесосплавную контору, которая назначила меня на Каракульскую лесопристань в качестве десятника-бракера. Это дело для меня не было новым, ибо по данной специальности я получил вполне приличную практику еще в училище. И потому, наверное, вскоре пришло новое назначение — на должность старшего десятника на реке Шабанке, на молевой лесосплав.

Для меня изменилась и норма продпайка: стал теперь получать не ученическую, а настоящую лесосплавную.