— Ты, что ль, Савелий, бортник, будешь? — спросил.

— Я так… — растерялся старик.

— Ищи тебя. Весь город обежал, хорошо — подсказали люди: у Дементия. Внучка твоя где?

— Здесь внучка. — Савелий метнул испуганный взгляд и а спальный полог в избе. — Да пошто она тебе понадобилась?

Весело и требовательно ответил Топорок:

— Княгиня Марина Олеговна велит звать ее.

Совсем растерялся старый бортник.

— Пошто? Какая вина за ней?

— Того не ведаю. Велено сыскать и доставить.

— Ишь, беда-то. Не одета она, как ей во дворец, — высказал последнюю надежду Савелий.

— Велено привести — и все. Хочет княгиня взглянуть на нее, страдалицу.

— Иди, внученька, — со слезами сказал старик. — Храни тебя бог.

Тронутая нелегкой судьбой девушки, пожелала сердобольная княгиня Марина Олеговна, чтобы привели к ней Россаву. Глядишь, радоваться бы должен, если останется Росинка в княжеском дворце — честь-то немалая! — да и не весь же ей век коротать с дедом в лесу: может статься, понравится княгине, выдаст ее за кого-нибудь из дружинников, будет жить припеваючи. А как ни думай, радости нет: оторвали от сердца кровиночку, ради которой на свете жил.

Дементий — в кожаном, опаленном до желтизны переднике, волосы, чтоб не спадали, стянуты ремешком — расковывал стальную полосу. Савелий бил молотом, куда указывал ручником кузнец; постепенно вырисовывалось из брызжущей искрами огненной полосы лезвие обоюдоострого меча.

Рядом старался Филька. Хоть и пот лил с чумазого, с конопушками, лица, с усердием налегал на рычаг меха, раздувал яркое пламя в горне. Не зря старался отрок, обещал тятька выковать ему по силам настоящий меч — за взрослого стал считать, как побывал Филька в татарском остроге.

А у раскрытых дверей в тени лежал надежный страж серый Полкан. Он и встретил ворчанием подошедших людей.

— Здоровы будете! — приветствовал Еким. — Бог на помощь.

— Спасибо, лодийный мастер. И ты здрав будь, — откликнулся Дементий. Отбросив потемневшую заготовку меча на кучу железа в углу, вышел из кузницы. Вдруг увидел за спиной мастера парня, спросил неласково:

— А ты пошто, непутевый?

— Дык пришел, — растерянно начал Еремейка.

— Вижу, что пришел, — усмехнулся кузнец. — Только как понять — зачем пришел? Купеческие караваны я, чай, не снаряжаю, помощники мне не надобны.

— Оружие мне какое-нито. Уважь, дяденька Дементий.

— Опять купца охранять пойдешь?

— Рассчитался он со своим купцом на моих глазах, — вступился Еким за парня.

Еремейка был донельзя рад поддержке мастера, перешел к деловому разговору:

— Дык как?.. Грамоту писать станем?

— Какую еще грамоту? — удивился кузнец.

— А к тому, как на время я к тебе, чтоб потом не обижался. Ишь ты, у князя-то с обидой какой говорил. Что говорил-то, вспомни.

Кузнец усмехнулся словам парня, взгляд его потеплел.

— Дурак ты, Еремейка, — ласково попрекнул он. — Таким и на тот свет отойдешь. Ну и оставайся таким, как без таких — невесело. Нешто я не знаю, что не удержишь тебя, ежели нету тяги к нашему кузнецкому делу. Гнать бы тебя в шею с подворья, да полюбилось мне, как ты с монахом-переветником Миной управился. За это тебе людской поклон. Но сговор мой такой будет: меч скуешь сам по своей руке. А отделка и закалка — это за мной. Знаю, не попусту он тебе.

— Не, — помялся парень.

— Уговор мой не по душе? Чего упрямишься?

— Несподручен я к мечу. Что-нибудь потяжельше.

— Рогатину?

— Можно рогатину, да… Молот, коим по наковальне, сподручнее…

— Понял тебя, Еремейка, — пряча улыбку, сказал кузнец. — Будет тебе боевой топор на длинной рукояти, с петлей ременной, чтоб не вырвался у тебя из рук. Чаю, не посрамишь кузнецкий ряд. Круши им врагов без жалости.

— И я, Дементий, к тебе за тем же шел, — сказал Еким, доселе с удовольствием слушавший их разговор. — Но мне не молот, а меч справь. Не гони, и мне на правое дело он нужен.

— Обожди, сейчас я, — сказал Дементий, направляясь в кузницу.

Он очистил угол от наваленного железного хлама, под которым оказался вход в подпол. Вынул оттуда завернутый в промасленную тряпицу тяжелый клинок; сталь его блестела. Подал мастеру.

— Эй, друже Дементий, — обрадовался Еким, любуясь клинком, — где пропасть с таким славным мечом, сам разить врагов будет, токмо дай ему волю. Удружил ты мне, за это что хошь проси.

— Просить я у тебя ничего не стану, — недовольно ответил кузнец. — Не на торгу мы с тобой. Меч для себя делал, и ладно, коли он тебе по нраву. А плата — пусти его в работу по головам поганых, — нет для меня лучшей платы.

— Не серчай, друже Дементий, не к месту обмолвился.

Дементий, не дослушав его, посожалел:

— Беда, гости дорогие, попотчевать вас нечем. Был остатний бочонок ставленого меду, и тот унесли татарские сборщики.

— Не тужи, Дементий, то поправимо, — радуясь случаю отблагодарить кузнеца, сказал Еким. — В моем доме найдется и добрый мед и брага. А у Надзоры сыщутся яства немного хуже, чем у князя. Вот и погуляем.

Не ко времени, видать, упомянул Еким князя, не пришлось им погулять.

В воротах появился княжеский отрок, ведя в поводу гнедого коня под седлом. Передал поводья кузнецу и сказал: велено быть на княжом подворье немедля.

— Коня береги, — наказал он. — Лучшего из конюшни велел выбрать Константин Всеволодович. Зовут его Верн.

Опечалилось лицо Екима, да что сделаешь, не иначе для важного дела зовет Дементия князь.

Любовно оглаживая Верна, настороженно косившегося на него выпуклым влажным глазом — незнакомым был запах горелого железа, исходивший от нового хозяина, — Дементий сказал Екиму:

— Толку-то в твоей кручине, мастер. В иной раз погуляем. И Надзоре передай — отведаю ее пирогов и солений. Пусть ждет. А сейчас, вишь, не ко времени.

— Что ж, добрый гость хозяину всегда приятен. В любое время мой дом для тебя открыт. Езжай. А мы с Савелием и Еремейкой чару за тебя подымем.

5

Исполняя наказ князя, Данила Белозерец послал дозоры-сторожи по суздальскому большаку вплоть до развилки, где вправо отходит торная дорога на Ростов Великий. В случае тревоги, пойдет весть от одного гонца к другому. Донесший ее останется на месте товарища, а тот на свежем коне помчится до следующей сторожи. Быстро передастся молва о приближающейся опасности.

В первой, ближней от города, стороже был оставлен молодой дружинник Топорок, воин справный: и плечи достаточно широки, и грудь заметно растягивает кольчужную рубаху, да и лицом вышел — смуглый от загара, в глазах, цвета голубой сини, ум и строгость, хотя придирчивый взгляд и мог бы подметить, что еще не вошел он в полную мужскую силу.

Топорок, привязав коня к дереву, слушал тишину.

Удивительно и непривычно стоять на дороге, которую стискивает с обеих сторон вековой лес. Она только кажущаяся— лесная тишина, она наполнена разнородными звуками, шорохами.

У Топорка чуткое ухо. Взлетел ли рябец — прежде чем воин скосил на него взгляд — ухо уловило шелест крыльев. Вон там сзади раздался мягкий стук — то упала на устланную рыжей хвоей землю кочерыжка еловой шишки: белка полакомилась и сбросила ее.

Солнце перевалило на вторую половину, влажный лесной воздух насыщен запахами смолы, гниющих листьев, грибов.

Иногда Топорок приникал к земле, вслушиваясь, не долетает ли конский топот от соседней сторожи, чтобы к появлению гонца быть готовым нести весть дальше.

А лес продолжал жить своей обычной жизнью. Пестрой тетерке понадобилось провести свой выводок через дорогу. Цыплята еще не поднялись на крыло и цепочкой семенили за сердито квохчущей мамашей. Вдруг в стороне треснул сучок — птицы поспешили укрыться в еловом подросте. Через какой-то промежуток опять слабо треснул сучок. Топорку знакомы повадки лесных обитателей: по лесу шел лось, которому ничего сейчас не грозило, но по врожденной осторожности после каждого шага он останавливался и слушал. Вот когда зверь бывает потревожен, то несется напролом — звон стоит в лесу.