Это обижало и возмущало его. Он любил Ларису все так же слепо и одержимо, как в первый день, когда увидел, напрочь забыв о других женщинах, и мысль о том, что она никогда не будет целиком принадлежать ему, сводила Виктора с ума. Несколько раз он был готов убить Пашкевича — ничего нет легче, чем убить изнуренного и ослабленного болезнью человека: улучил момент, когда сестра вышла из палаты, прижал на несколько минут подушку к лицу и — привет от старых штиблет! Сиди в коридоре, где все уже привыкли тебя видеть, с журналом или с книжкой и поплевывай в потолок. Даже Лариса не заподозрит, что это твоя работа; не зря Эскина сказала, что Андрей Иванович может умереть в любой момент и от чего угодно. Удерживало Виктора то, что он чувствовал: это ничего не изменит. Даже мертвый, Пашкевич еще долго будет владеть ее душой. Мертвый, может быть, даже крепче, чем живой.

Робкая надежда вспыхнула в нем после стычки Ларисы с Женей. Очень уж вовремя Лариса вышла из кабинета профессорши, он сам, дурак, глупой своей преданностью чуть все не испортил, стремясь не допустить их встречи и неизбежного скандала. Виктор видел, что Ларису и впрямь потрясли слова Жени о том, что она беременна, что у нее родится сын — куда больше, чем угроза, что Пашкевич, едва выйдя из больницы, разведется и женится на этой дурочке. Лариса тогда просто почернела от ярости, казалось, еще мгновение, и она с визгом вцепится Жене в волосы, как пьяная базарная баба, и пойдет потеха. Но она сдержалась. Видимо, она решила любым путем удержать своего богатенького Буратино, иначе зачем стала бы мирить его с дочерью, затевать всю эту бодягу с деньгами? Не с его ли, Виктора, помощью она рассчитывает попозже избавиться от соперницы и ее будущего ребенка?

За поступками Ларисы стояло что-то большее, чем страх потерять каменную стену, за которой можно укрыться от всех житейских невзгод, и это «что-то» лишало Виктора всякой надежды. Он понимал: как только Пашкевич поправится, их любви придет конец.

Усталый, мрачный, погруженный в невеселые мысли, Виктор сидел в кабинете Андрея Ивановича, за его массивным письменным столом, а взгляд его скользил по картинам на стенах, по книжным стеллажам. Лариса плескалась в душе, а может, уже и легла, он не знал. Вдруг Виктор заметил тонкий черный кабель на стене. Кабель тянулся от подставки с аппаратурой и исчезал в вентиляционном лючке между кабинетом и спальней, прикрытом узорчатой решеткой. Сначала он подумал, что это телевизионная антенна, но затем разглядел, что антенна идет по плинтусу. Что-то дрогнуло в нем, как в охотничьей собаке, учуявшей дичь. Смутная догадка, от которой похолодели кончики пальцев, заставила встать и подойти к подставке. Кабель был подключен к видеомагнитофону. Виктор мгновенно понял, что скрывается за решеткой, — видеокамера слежения. А раз есть видеокамера, должны быть и кассеты.

К нему вернулись спокойствие и сосредоточенность — состояние, которое всегда овладевало им перед опасной работой. Как опытный сыщик, он шаг за шагом обыскал весь кабинет Пашкевича, вскрыл ящики письменного стола и стеллажей, проверил пустые пространства за картинами и книгами. Кассет не было. Куча видеокассет с боевиками и всякой мутью лежала на телевизионной подставке в зале, но Виктор прекрасно понимал, что такие кассеты Пашкевич там хранить не будет. Оставался только сейф, который он без труда обнаружил за картиной. Голландский, со сложным электронным замком. Повозившись с ним минут десять, Виктор понял, что без кода не откроет. У него был знакомый, специалист по таким сейфам, но привлекать посторонних не хотелось. Разве что в крайнем случае. Может, код знает Лариса?

Виктор взял в кладовой стремянку и зашел в спальню. Лариса читала в кровати, голова у нее была обмотана полотенцем. Виктор поставил стремянку в угол, где вились цветы. Лариса приподнялась на локте и с удивлением посмотрела на него.

— Что ты делаешь?

— Сейчас увидишь.

Он поднялся на три ступеньки и раздвинул цветы. И нашел то, что предполагал.

Лариса тоже увидела какой-то приборчик с поблескивавшим объективом.

— Что это? — с любопытством спросила она.

Виктор оборвал кабель, снял камеру и бросил на кровать.

— Видеокамера. Твой ненаглядный муженек шпионил за нами. Снимал на пленку, как мы с тобой занимаемся любовью, а потом смотрел по телевизору.

— С ума сошел! — Лариса соскочила с кровати. —Он не мог так поступить.

— Значит, мог, — сдержанно ответил Виктор. — Нужно найти кассеты. Я у него в кабинете все перевернул, остался только сейф. Ты случайно не знаешь кода?

— У него есть сейф?

— Крепко же он тебя любит, если ты даже об этом не знаешь, — вздохнул Виктор. — Что ж, придется звонить Часовщику, он и не такие сейфы вскрывал.

— Погоди, — сказала Лариса, схватив халат. — Погоди, дай мне придти в себя, меня всю трясет. Сейчас я покопаюсь в его компьютере, может, найду. Господи, неужели это правда, и он все время подглядывал за нами?

— Ты еще сомневаешься?

Они прошли в кабинет Пашкевича. Лариса с недоумением и страхом посмотрела на снятую со стены картину, на дверцу вмурованного сейфа с крохотной красной лампочкой, горевшей на электронном табло, и включила компьютер. Нашла файл «Документы. Строго конфиденциально», попыталась открыть. На экране зажглись слова «Введите пароль». Виктор, стоявший за ее спиной, тихо присвистнул .В собственном доме за бронированной дверью, от собственной жены... Ну и ну!

Лариса растерянно глядела на экран. Пароль... Какой Пашкевич выбрал пароль? Да какой угодно, любое слово или набор цифр. Свой день и год рождения, например. Или ее. Имя матери, свое имя... Попробуй угадай!

Поколебавшись, она набрала на клавиатуре: «Афродита». В конце концов издательство — главное дело его жизни. Экран погас, затем снова вспыхнул и на нем появилась надпись: «Доступ разрешен».

— Молодец! — восхищенно произнес Виктор. — Быстро ты его раскусила.

Не ответив, Лариса открыла файл. Записей было много — какие-то документы, названия банков, номера счетов. Наконец она наткнулась на странную запись: «S: В день Победы родился Карл Маркс.» Полный бред...

— Обожди, сейчас я покопаюсь в энциклопедии.

Через несколько минут она выписала на листок колонку цифр: 951945 - 551818.

— Набери.

Виктор взял листок, набрал. Сейф не открылся.

— Попробуем иначе: 9051945-5051818.

Он попробовал. Лампочка над дверцей погасла, сейф открылся. На дне лежала стопка кассет, шесть штук.

— А что я тебе говорил?! Обожди, сейчас полюбуемся. —Виктор включил телевизор, видеомагнитофон, поставил нижнюю в стопке кассету, и кабинет огласил вопль Ларисы. Вернее, два вопля, слившиеся в один. Первый, хриплый, ликующий, задыхающийся: «Да! Да! Ах, Витенька, родненький, еще!» — донесся из динамиков и второй, полный ужаса и отвращения: «Выключи!» —вырвался из груди Ларисы. Она вскочила и бросилась к подставке с аппаратурой, но Виктор перехватил ее.

— Смотри! — жестко сказал он. — Ты же любишь этого вонючего козла, ты готова за него жизнь отдать! Он смотрел это десятки раз, истекая слюной зависти и ненависти, теперь ты смотри!

Лариса переломилась пополам, ее вырвало прямо на ковер. Виктор достал кассету, поставил вторую, третью, четвертую... Десять секунд, пятнадцать... Начало, середина, конец. Везде одно и то же — бесконечный порнографический фильм. Шесть кассет, двадцать четыре часа — такого, наверное, ни одна компания, специализирующаяся на подобных картинах, не сняла. Какая там замочная скважина! Маленькая пластмассовая коробочка с мощным объективом, которую, не зная, хоть умри, не разглядишь среди густой сочной зелени, фиксировала каждый день, час, минуту и секунду их встреч, каждое движение, каждый вздох, самый тихий и нежный лепет. Их любовь, их нежность, их чистоту, которые по самой природе своей боятся чужих глаз и чужих ушей, она опошлила и оболгала, превратила в обыкновенное скотство, которое производится на потребу зеленым юнцам, дряхлым старикам и импотентам.