Бубасов мог бы проникнуть в Советский Союз и другим путем, как турист или представитель торговой фирмы, но в разведцентре избрали для него именно этот способ, как дающий больше преимуществ для выполнения поставленной перед ним задачи. Бубасов уже давно привык задания разведцентра ставить на второй план, уделяя главное внимание выполнению собственных целей. И на этот раз именно нелегальный способ проникновения в СССР его вполне устраивал, давал больше преимущества во всех отношениях.

После продолжительного путешествия в поезде, насмотревшись на советских людей, наслушавшись их разговоров, утомленный Бубасов прибыл к месту назначения. Город этот был ему совершенно незнаком, и то, что он знал о нем, носило чисто теоретический характер — было основано на изучении справочного материала и агентурных данных.

Он решил в первую очередь повидать Элеонору. С этой целью Бубасов направился в центральную городскую поликлинику.

Найти это медицинское учреждение не составило трудности. Сдав пальто в гардероб, Бубасов с чемоданом поднялся на второй этаж и сел на стул в коридоре, поблизости от девятого кабинета. Вскоре открылась дверь кабинета, и он услышал голос Жаворонковой.

Так прошло минут сорок. Таня Наливина, часто выходившая из кабинета, сказала Жаворонковой о странном больном, который продолжительное время сидит около кабинета, «держась за чемодан, словно на вокзале». Через маленькое окошечко с марлевой занавеской Жаворонкова посмотрела в коридор и отшатнулась. Бубасов сидел на стуле против двери и что-то сосредоточенно перебирал в бумажнике из черной кожи.

Увидеть Бубасова сейчас было для Жаворонковой полной неожиданностью. Все эти дни чекисты ничего ей определенного не говорили, так как Бубасов разрядил частоту своей связи по рации Георгия и конкретно о дате прибытия не сообщил, Жаворонкова сразу подумала о Бахтиарове и Гаврилове. Бубасов мог совершенно случайно встретить их на улице, и тогда многое из задуманного чекистами безнадежно рухнет. Жаворонкова поняла: надо сейчас же принимать немедленные меры.

Она попросила Таню выйти из кабинета, дойти до угла в коридоре, постоять там минуточку, вернуться и, не входя в кабинет, с порога во всеуслышание сказать: «Врача Жаворонкову срочно просит прийти главврач поликлиники».

После происшествия в доме Дубенко Таня Наливина стала более мудрой и артистически проделала все, о чем просила ее Жаворонкова. Бубасов в это время встал со стула, намереваясь войти в кабинет, но Таня преградила ему путь:

— Посидите, гражданин. Доктор скоро вернется. Вы же слышали, что Анну Григорьевну начальство к себе вызывает. Будто русский язык вам не понятен!

Бубасову ничего другого не оставалось, как покорно сесть на место. «Какая выдержка! — подумал он, когда Жаворонкова, выйдя из кабинета и посмотрев на него, даже не изменилась в лице, а прошла мимо. — Этому может позавидовать Георгий…»

Жаворонковой немного потребовалось времени, чтобы по телефону сообщить полковнику Ивичеву о прибытии Бубасова.

В тот же вечер Жаворонкова привела Бубасова в дом на Речной улице.

«Отец! Не мог ждать. Поступили данные о новых видах ракетной техники. Взял с собой «Серну». Путь до Хабаровска и обратно на поезде. Наберись терпения. Думаю, скучать тебе не придется: дела с расшифровкой много. Банка с документами спрятана вместе с передатчиком. Где? Ты знаешь. В этом доме чувствуй себя спокойно. Элеонора во всем тебе поможет. Желаю успеха. Георгий».

Бубасов с раздражением швырнул записку на стол и сел в заскрипевшее под ним кресло. Жаворонкова, внешне равнодушная, сидела поодаль на диване и лениво перелистывала свежий номер журнала «Огонек». Она делала вид, что не замечает страшного волнения, охватившего Бубасова. Потом он вскочил и, как был, в пальто, заметался по комнате.

— И зачем он уехал! — рассерженно, уже в который раз восклицал Бубасов. — Черт с этой ракетной техникой! Никуда она от нас не ушла бы! Почему он мне не сообщил об этой затее?

— Отец! — откладывая журнал, заговорила Жаворонкова. — Вы со мной разговариваете так, как будто это я ослушалась вас. Между прочим, я говорила Георгию, что вы выразите неудовольствие его самовольными действиями. Но меня он не стал слушать и даже оказал, что я слишком рано начинаю понимать о себе. Теперь весь ваш гнев падает на меня! И что бы вам прибыть на сутки раньше! Мне кажется, что вы напрасно реже за последнее время стали сноситься с ним и по радио…

Бубасов все еще не мог успокоиться, но рассудительность Жаворонковой уже начинала действовать на него отрезвляюще.

Он разделся и, сопровождаемый Жаворонковой, осмотрел дом. При этом он ворчал себе что-то под нос. Потом он сдержанно сказал, что в доме ему понравилось. В комнате Георгия он увидел его трубку и кисет с табаком. То и другое подержал в руках, зная, что Георгий оставил эти вещи здесь не случайно: он приучил себя курить трубку только дома и никогда не брал ее на операцию.

— Мне думается, вам тут будет хорошо и покойно, — сказала Жаворонкова, когда был закончен осмотр. — Здесь вы найдете все необходимое, и вам совершенно не потребуется выходить на улицу. Спокойно можете работать. В вашем распоряжении, отец, приемник, телевизор, холодильник с продуктами…

— Уголок действительно уютный, — ответил Бубасов. — Но пусть Георгий только вернется — я с ним поговорю? А зачем он взял с собой «Серну»?

— Не знаю. Очевидно, он посчитал, что она пригодится. Женщина ловкая, умная. Такую помощницу иметь под руками очень хорошо.

— Я против женщин в нашем деле, — сказал Бубасов.

Жаворонкова удивленно приподняла брови:

— А я?

— Ты — другое дело! Ты — моя дочь, я тебя воспитал, а это — все! Прошу никогда не забывать и себя ни с кем не равнять. Таких, как ты, в мире больше нет!

Жаворонкова, капризно сложив губы, сказала:

— У меня может закружиться голова от успехов, которых пока нет!

— Будут, Элеонора, будут!

Жаворонкова посмотрела на часы и сказала:

— Спокойной ночи, отец. Мне пора идти.

— Спокойной ночи, — ответил Бубасов и подал руку. — Я тебя провожу до двери… Георгий прав, мне не следует терять время.

Проводив Жаворонкову, Бубасов снова зло стал думать о Георгии. Поездка на охоту за какой-то новой советской тайной — ненужная затея, напрасная трата драгоценного времени. Трудно Бубасову мириться с тем, что за последнее время Георгий все чаще, пусть в мелких вопросах, стал проявлять непослушание. Как это Георгий не способен понять, что самое важное для них сейчас быстро поставить сеть, привести ее в действие, и тогда тайны, как рыба в сети опытного рыбака, сами пойдут к ним?

Бубасов принялся рассматривать записку Георгия. Он совершенно не помнит почерк Георгия. У них не было времени на канцелярскую переписку: радио — вот что всегда связывало их, когда они бывали на расстоянии. У Бубасова шевельнулись подозрения: Георгий ли написал записку? Лицо Бубасова покрылось холодным потом. Он всматривался в написанные синими чернилами значки и силился припомнить, как эти значки пишет Георгий. Глупости! Кто мог написать? Элеоноре он верит. Собрав всю силу воли, Бубасов старался погасить внезапную вспышку подозрения. Он зажег спичку и поднес к ней записку.

Прошло три дня. Бубасов еще не выходил из дома. Только ночами, открыв дверь на крыльцо, он перед входом ставил стул и час-два неподвижно сидел, накрыв плечи шерстяным пледом. Он прислушивался к ночным звукам. Мысли его уносились в это время далеко, к обжитой обстановке мюнхенского особняка, оставленного сейчас на верного лакея. В Мюнхене он чувствовал себя спокойно и уверенно. Здесь совсем не то.

Вот уже третью ночь подряд лезут в голову тяжелые, мрачные мысли о возможной неудаче, внезапной смерти.