— Все ясно, товарищ командующий, за исключением одного момента, — серьезно ответил Карбышев.

— Да?

— Никак не могу вспомнить единого уставного ответа за благодарность и выговор сразу.

Они дружно засмеялись.

— Ну, дай бог, как говорится, чтобы это была единственная неясность в наших отношениях, — сказал Фрунзе.

— Других не вижу.

— Что показало расследование?

— Задание у Сукина и его группы было захватить укрепрайон непосредственно перед наступлением колчаковских войск. Не знаю, то ли они поторопились, то ли действительно в ближайшее время следует ждать у нас крупных событий.

— Да, события будут и, видимо, очень скоро. Поэтому у меня есть для вас новое задание. — Фрунзе подошел к карте.

— Слушаю.

— На участке нашей армии наиболее притягательными для врага точками являются Оренбург и Уральск. Чувствуется по всему, что за эти города нам крепко придется драться. Поэтому прошу вас разработать систему обороны, которую мы тотчас начнем создавать вокруг этих городов. Когда сможете представить мне на утверждение план таких работ?

Карбышев задумался:

— Завтра в двенадцать ноль-ноль.

— Отлично! Завтра же, очевидно, поедете в Оренбург, а потом и в Уральск. Колчак много времени вам не даст. Желаю успеха! — Они крепко пожали руки, с улыбкой глядя друг на друга.

— Товарищ командующий, — доложил Сиротинский, — прибыл какой-то важный командир из штаба фронта для получения назначения в нашей армии. Говорит, что у него личные рекомендации от председателя Реввоенсовета Троцкого и Главкома Вацетиса. Удостоверения не предъявляет.

— Вот как? Проси его сюда, посмотрим, что за птица.

В дверях появился Авилов, седоватый, чисто выбритый, пахнущий крепким одеколоном:

— Товарищ командующий армией! По приказу Главкома и направлению командующего фронтом прибыл в ваше распоряжение!

Фрунзе вышел из-за стола, поздоровался с ним.

— Авилов, — представился вошедший. — Вот мои документы.

— Садитесь, пожалуйста! — Фрунзе указал ему на кресло, сам сел напротив и принялся изучать аккуратно подколотые бумаги.

— Мне говорили в штабе фронта, — прервал его чтение Авилов, — что вам нужен грамотный заместитель и начальник штаба армии.

— Нет, это ошибка, — сухо ответил Фрунзе, не отрывая глаз от документов.

— Видите ли, я в прошлом — генерал, и у Главкома и в Реввоенсовете мне говорили, что на фронте мне дадут ответственную должность.

Фрунзе внимательно, в упор посмотрел на Авилова и, не отвечая, снова обратился к документам.

— В Красной Армии вы еще не служили, опыта работы в новых условиях пока не имеете, — наконец сказал он. — Ответственное назначение вы получите, но не такое, на которое рассчитывали. Со временем, показав свои знания и талант, получите повышение. — Фрунзе что-то написал на деле Авилова. — Назначаю вас командиром семьдесят четвертой стрелковой бригады, которая комплектуется сейчас в составе трех полков, кавдивизиона, артиллерийского дивизиона и роты саперов.

Авилов молча встал.

— Вопросы есть?

— Где расположена бригада? — нехотя спросил Авилов.

— Временно около самой Самары. Когда закончите комплектование, присоединим к дивизии. Через несколько дней я познакомлю вас с командиром дивизии Чапаевым и его комиссаром Фурмановым. Эти дни попрошу вас принимать отряды, прибывающие из центра, эшелоны добровольцев и мобилизованных бойцов и разворачивать полки. Работа большая и ответственная.

Авилов протянул руку за документами.

— Документы сейчас передадите моему заместителю Новицкому. По всем вопросам формирования обращайтесь к начальнику штаба, а в особо срочных случаях — прямо ко мне или члену Реввоенсовета армии товарищу Берзину. Когда начнет работать штаб двадцать пятой дивизии, тогда непосредственно по команде.

Фрунзе пожал руку Авилову:

— Еще раз желаю успеха…

И побежал день командарма революционной армии: сообщения, оперативные сводки, совещания, срочные телефонные вызовы, поездка на Самарский трубочный завод для изучения опыта его рабочих, сформировавших при заводе вооруженный полк, инспекционная поездка в запасной Самарский полк и многое другое, отмеченное и не отмеченное им в реестре выполненных 11 марта дел, заполнили до отказа его рабочий день.

Лишь около восьми вечера он приехал на свою квартиру. Сиротинский пошел помогать хозяйке готовить ужин, а Михаил Васильевич углубился в газеты.

— Разрешите войти, товарищ командующий? — неожиданно раздался веселый голос.

В дверях со свертками в руках стояли Куйбышев, Новицкий и Берзин.

— Ого! Вот это здорово! — Фрунзе радостно шагнул к ним, широко разведя руки. — Прошу, друзья, раздевайтесь, проходите!

— Да уж если пришли, то пойдем до конца, — задорно произнес Куйбышев. — Держите, Михаил Васильевич! — Он передал ему завернутую бутылку и начал снимать шинель.

— Ух, какая спинища! — крякнул Берзин. — Тебе, губернатор, надо бы в артиллерийскую упряжку, а ты на стуле сидишь, в лучшем случае — ходишь в штыковую атаку. Ну, скажи, что тебе винтовка? Зубочистка, не более!

— А что, ваше хозяйственное величество, у тебя небось недобор конского поголовья? — весело засмеялся Куйбышев. — Тягловую силу высматриваешь? Ну-ка, посмотри с высоты! — Он забрал в стальной захват невысокого, плотного Берзина и оторвал от пола.

— А мы не знали, как вытащить из Самарки затонувший буксир, — с совершенной серьезностью пожаловался тот, повиснув в воздухе. Куйбышев поставил его и в тот же миг неуловимо быстрым приемом был согнут Берзиным чуть ли не вдвое и, смеющийся, доставлен из коридора к столу.

— Итак, — невозмутимо продолжил Берзин, лишь глаза его весело светились, — заседание Реввоенсовета Четвертой армии совместно с местной аристократической верхушкой считаю открытым. — Он бережно разогнул руку Куйбышева, оправил его френч и сел. — На повестке дня один главный вопрос…

— Очень интересно — какой? — улыбаясь, спросил Фрунзе.

— Празднование двухлетия дочери вот этого господина губернатора самарского. — И Берзин указал на Куйбышева.

— О боже мой! — с шутливым ужасом воскликнул Куйбышев. — Гоните его из Реввоенсовета! Он путает левое и правое, белое и черное, девочку и мальчика! Сыну моему сегодня два года, сыну!

— Белое и черное — это еще ничего, лишь бы не белое и красное, — по-прежнему невозмутимо парировал Берзин. — И потом, почему ты не думаешь, что из стратегических соображений я сознательно скрываю военную тайну, а?

— Поздравляю тебя, Валерьян! — сказал Фрунзе. — Однако в горячие деньки родился твой сынок!

— Да уж куда горячей! Родился он в те дни, когда я возвращался из красноярской ссылки, а жена моя сидела еще в тюрьме. Ровно два года назад в десять утра толпа подошла к тюрьме, чтобы освободить политических, ворвалась в коридоры, сбила запор в камере моей жены и… одним словом, оказывается, час назад без всякой врачебной помощи она родила ребенка, который валялся у ее ног и задыхался. Вызвали докторшу, она, на счастье, быстро приехала, сказала потом, что через десять минут было бы уже поздно, — погибли бы мать и ребенок. Так что революция спасла в самом прямом значении слова моих жену и сына!

Негромко столкнулись в воздухе стаканы.

— Сергей, где ты прячешься? Иди сюда, — позвал Куйбышев Сиротинского.

— Не чинитесь, Сергей Аркадьевич, — мягко ответил Фрунзе на вопросительный взгляд адъютанта.

Куйбышев подал стакан Сиротинскому и встал ему навстречу; рядом с этим невысоким и сухощавым, совсем молодым мужчиной он казался почти гигантом. Весело и уважительно глядя на него сверху, Куйбышев сказал:

— Я, конечно, не знаю, каким будет мой сын. Но, честно говоря, хотел бы, чтобы в нем билось такое же бесстрашное сердце, как у тебя, Сережа: ведь, не дрогнув, ты, безоружный, пошел за Михаилом Васильевичем туда в собрание, где вас хотели убить и вполне могли это сделать: Линдова я забыть не могу!.. И чтобы сердце моего сына было таким же верным, как у тебя.