Так дразнила ее Пино. Обе они сидели у окна, перед ними стояла корзина с бельем для починки. Марта шила неумело, еще никогда эта работа не вызывала у нее такого отвращения. Она пожала плечами.

— У меня нет никакого кавалера, а если бы и был — что за преступление?

— Скажи это своему брату.

— Я говорю тебе, что у меня нет кавалера. Не знаю, за что меня держат тут взаперти.

— А разве я не взаперти? Но я терплю. Если твой брат прикажет, тоже будешь торчать тут и помирать с тоски.

— Я не замужем за моим братом.

Они сидели в столовой у окна. Ветер шелестел в вечернем саду, тикали старинные часы.

— Нет, — сказала Марта. — Я не стану терпеть.

Она вскочила со стула и бросила шитье в корзину.

— Немедленно иди сюда!

— Я не обязана тебя слушаться.

Пино в бешенстве подняла крик. Марта улизнула наверх в свою комнату, заперлась на ключ, бросилась на кровать и заплакала. Эти пятнадцать дней сделали ее нервной и неуравновешенной. Через Висенту она знала, что Сиксто несколько раз звонил по телефону. Но это ее не утешало: у нее с Сиксто не было ничего общего.

Когда стемнело, она услышала шум автомобиля; вскоре Хосе постучал в дверь ее комнаты. Марта открыла.

— Нельзя ли узнать, что ты сделала Пино? Она говорит, что ты ее ударила.

— И ты веришь?

Хосе не нашелся, что ответить.

— Ты должна слушаться Пино, понятно?

— Не вижу почему.

— Иначе ты пожалеешь.

— Уж не думаете ли вы отравить меня! Хуже, чем сейчас, мне не будет!

— Ты вела себя как бесстыдница, заводила романы у меня за спиной.

— Никаких романов я не заводила… Я говорила тебе это тысячу раз, но, если ты будешь держать меня взаперти, не давать ни заниматься, ни жить, тогда я действительно убегу с ним и выйду замуж, прибегнув к защите властей. Я хорошо знаю свои права.

Марта остановилась, сама испугавшись своих слов. Эти бездеятельные монотонные дни так утомили ее, привели в такое отчаянье, что она стала дерзкой и упрямой. Она была уверена, что Хосе придет в ярость от ее ответа, и поразилась, увидев, как он пересек комнату и стал у окна, повернувшись к ней спиной. Он всегда поступал так, если что-то заставляло его задуматься.

Люди обычно боятся, когда на помощь призывают право, законы, но Марта не знала этого и с удивлением смотрела на длинную фигуру Хосе, все еще стоявшего к ней спиной. Сдержанность брата была неожиданностью для Марты. Наконец он заговорил, не глядя на нее.

— Никто не собирается отнимать у тебя твое имущество… Понятно? Но когда придет время выдать тебя замуж, я сам подыщу тебе подходящего жениха. Этот гонится за деньгами. Он дурак.

Марте захотелось или расхохотаться, или ответить грубостью, но она молчала, выжидая. Так как Хосе больше ничего не добавил, она спросила:

— Когда же я могу вернуться в школу?

— Завтра, если желаешь, — последовал нежданный ответ. — Но ты должна обещать мне, что больше не будешь встречаться с этим идиотом.

Хосе изучающе смотрел на нее; Марта почувствовала, как ее переполняет огромная радость. Волнение мешало ей говорить. В конце концов она пообещала брату то, что он хотел, и поспешно закивала головой, чтобы придать больше веса своим словам.

— Я же сказала, что он для меня ничего не значит.

— Тем лучше… Но думай о своем поведении.

Сидеть за ужином, видя перед собой обиженную Пино, было неприятно. Вновь обретенное чувство уверенности помогало Марте понять, почему Пино так плохо думает обо всех, откуда в ней столько низости. Жизнь ее была невероятно скучна, а ничто так не угнетает душу, как эта серая, покорная скука. Будущее не сулило Пино ничего интересного, ее ждала только старость в этом доме. И потому она смотрела на Марту с тоскливой завистью, даже сама того не замечая. Пино болезненно завидовала всем и всему. От этого у нее как в лихорадке дрожали руки и блестели глаза.

Перед ужином Пино поскандалила с Хосе. Она была недовольна тем, что Хосе не оттаскал Марту за волосы и не избил до полусмерти. Марта хладнокровно слушала крики невестки. Ей казалось, что важно лишь одно: она потеряла пятнадцать дней своей жизни, послушно и молчаливо просидев взаперти… Больше она не потеряет ни одного. Вздрогнув от ужаса, Марта подумала, что с будущего года, когда занятия уже не смогут служить ей предлогом, вся ее жизнь станет такой, какой была в эти дни. Так будет, если она упустит единственную возможность вырваться отсюда — уехать с родными.

За ужином есть не хотелось. Марта ела только, чтобы скрыть свои мысли, ей казалось, что иначе брат и невестка прочтут их на ее лице. Опустив голову, она медленно глотала пищу. Когда представился случай, Марта спросила:

— Уже известно, какого числа уезжают родные?

— Да, у них есть билеты на двенадцатое мая… А что?

— Ты же знаешь, что я хотела уехать с ними.

Пино нетерпеливо откинулась на спинку стула. Она ожидала, что ее муж ответит Марте достойным образом. Любая мелочь разрасталась в ее глазах до колоссальных размеров. Слегка косивший левый глаз придавал ей злобный вид. Хосе остался спокоен.

— У тебя ветер в голове, Марта. Будь довольна, что я снова не отправил тебя в интернат.

— Интернат… — В голосе Пино звучал горячий упрек. — Какой там интернат… В исправительный дом — вот куда ее надо отправить!

Марта глубоко вздохнула, а у Пино, по обыкновению, началась истерика. Как всегда, от нападок на Марту она перешла к обвинениям против мужа и оскорблениям по адресу Тересы. Как всегда, Хосе, потеряв всякое терпение, спрашивал:

— А это тут при чем?

Марта подумала, что надо бесшумно улизнуть наверх.

— То есть как это при чем, изверг?! Изверг! Держит меня здесь под замком, а другие смеются… Смотри, как она смеется, смотри! Я убью ее!

Пино вскочила и швырнула нож в голову Марты. Девочка быстро нагнулась, нож пролетел над ней. Испугавшись, Хосе стал успокаивать жену, которая уже рыдала: припадок, как обычно, перешел в депрессию.

«Двенадцатое мая… — быстро соображала Марта. — Мне осталось примерно две недели. Если все получится, я скоро буду свободна. Я никогда больше не увижу ее истерик. Никогда не услышу тиканья этих часов. Никогда…» Это слово, «никогда», придавало ей сил. Марта вся дрожала от нетерпения. А между тем, с виду спокойная, она сидела у стола, чуть побледнев, серьезная, с блестящими глазами.

На следующий день, осунувшаяся от волнения, с замирающим сердцем, Марта шла по улицам Лас-Пальмас, по пути, который столько раз представляла себе в дни своего заточения.

Впервые обращала она внимание на городские магазины. Она всегда боялась заходить туда и никогда не умела покупать. Марта удивлялась своим подругам, которым доставляло удовольствие рассматривать и щупать ткани, прикидывая, какие платья из них получатся. Ее подруги всегда мечтали о каких-то легко достижимых пустяках и бывали счастливы, когда их мечты осуществлялись. Ей же никогда не нужно было ничего определенного, по крайней мере, ничего, что можно получить в обмен на деньги. Ей всегда казалось, что у нее излишек платьев, слишком много еды на столе, слишком много безделушек в шкатулках. Она никогда не заглядывалась на витрины магазинов. А теперь ей самой надо было продать кое-что, и это представлялось невероятно трудным. В иных делах она чувствовала себя беспомощной, слабой, бестолковой. Ей было необходимо превратить в деньги единственно ценные вещи, которые у нее имелись, но она так мало дорожила ими, что боялась — ее засмеют, если она осмелится их предложить.

А люди кругом делали покупки. Она видела женщин с пакетами, элегантных девушек на высоких каблучках. Многие в изящных белых канарских мантильях. Марте никогда не хватало умения носить канарскую мантилью из тонкой шерсти. Она не умела подчеркивать красоту своих рук, старательно покрывая лаком ногти; ни подкрашивать губы, ни подводить глаза, ни носить драгоценности. Для всего этого необходимо время, желание нравиться, терпение… Все встречные женщины, провожаемые мужскими взглядами, казалось, обладали этими свойствами… Ее подруги тоже. Потому они и расцветали и были счастливы в тесном домашнем мирке, в этом тихом цветущем городе, на этой земле, отрезанной морем от всего света. У них было все, чего они хотели, они не стремились никуда убегать.