Что ему делать? С одной стороны, если девушка села у стойки, это означает, что она не его студентка. Они договорились встретиться за столиком на улице: сомнений быть не может. А что, если это условие не было таким уж безоговорочным, как ему сейчас кажется? Какие шаги может он предпринять, допустив возможность некоторых разночтений в интерпретации их договора? Встать со своего места и, просияв широкой улыбкой, спросить девушку, не учится ли она на филологическом факультете? (Ему вовсе не хочется представлять себе, что девушка может действительно оказаться студенткой филологического факультета, но не той студенткой филологического факультета, которую он ждет. О том, что девушка может оказаться Паулой, но не той Паулой, которую он ждет, критик вообще предпочитает не думать.) А каким представляет себе его эта девушка, если она действительно та, которую он ждет, если она его не узнает? На несколько минут критик замирает пораженный. Теперь его беспокоит, что перед ним действительно Паула, но она не узнает его. Ведь у людей есть привычка создавать себе идеализированные образы того, что им неизвестно, если они ждут его с нетерпением. (А что, если она не ждет его с нетерпением?) В любом случае, если девушка не узнаёт его, то это происходит оттого, что его реальная внешность не соответствует тому образу, который она себе создала. Критик продолжает колебаться, не стоит ли подняться со стула и подойти к ней, когда замечает, что глаза девушки загораются и вовсе не из-за него. Теперь она улыбается во весь рот: в бар вошел мужчина в кепке, который подходит к стойке и — без тени улыбки на лице — целует ее в губы.

Колель смотрит на часы. Около половины десятого. Начиная с какой четверти часа следует считать, что его надули? С самой последней? С того момента, как пройдут ровно три четверти? Или ему надо продолжать ждать до десяти? Критик пробует читать статью о знаменитом соглашении между партиями, но ему не удается сосредоточиться: одним глазом он смотрит в газету, а другим следит за тем, что происходит за стойкой (где девушка уже повисла на руке своего приятеля) и на улице — не появится ли наконец студентка.

Неожиданно Колель понимает, что еще ничего не заказал. Он ждет уже столько времени, и никто из официантов даже не подошел к нему, чтобы принять заказ или хотя бы вытереть стол и убрать пустую кружку, которая осталась от предыдущего клиента. Это выводит его из себя. Ну мыслимо ли, что за те полчаса, которые он провел здесь, ни один из официантов не удостоил его вниманием? Сей вопрос наводит его на мрачные мысли о растущей нерасторопности, нерадивости и дурном воспитании работников, которые должны общаться с клиентами, и в первую очередь — официантов. Критик поднимает руку и машет, чтобы привлечь внимание молодого человека, который обслуживает столики на улице. Но тот стоит возле окошка на кухню, держа поднос под мышкой, и точит лясы с другим официантом, который работает за стойкой бара. Кричать бесполезно, размышляет Колель, оба официанта внутри помещения; они его все равно не услышат, да и кричать как-то неэлегантно. Кроме того, он представляет себе выражения лиц людей, сидящих за столиками (они-то его услышат точно), и их взгляды на себе. Подняться со стула, зайти в бар и попросить, чтобы его обслужили, кажется ему недопустимым. Официанту должно быть ясно: его работа — обслуживать клиентов, он не должен ждать, пока клиент возьмет на себя труд напомнить ему об этом.

Если бы он не ждал студентку, то надо было бы немедленно встать и уйти. Кстати, об этой девице: она вообще собирается явиться на встречу или нет? Официант с подносом под мышкой на миг поворачивает голову. Он курит без всякого удовольствия и зевает. Колель снова поднимает руку, чтобы привлечь его внимание, но тот не видит его, потому что опять вступает в оживленный спор с официантом за стойкой, а потом принимается неторопливо снимать табачную крошку с усов. Через некоторое время за свободный столик усаживаются двое парней, которые смеются противным смехом. Мгновение спустя появляется официант и направляется к их столику. Колель пытается воспользоваться моментом и привлечь его внимание, апеллируя к праву первенства. Он машет рукой, а потом даже кричит! Похоже, что официант даже не замечает его. Критик, кипя от негодования, бросает об пол пустую кружку со следами пивной пены, которая стояла на столе.

Через десять минут после небольшой дискуссии перед ним оказывается рюмка хереса, который — теперь у него нет ни малейшего сомнения в этом — ему совершенно не хочется пить; на самом деле ему хочется только одного — поскорее уйти. Уже без четверти десять: его растянутое до предела терпение лопается. Почему он должен ждать невоспитанную особу, которая даже не позаботилась о том, чтобы явиться вовремя, несмотря на то что сама ему позвонила, и, следовательно, это она была заинтересована в разговоре с ним? Колель зажмуривается и в два глотка выпивает содержимое рюмки. Когда он снова открывает глаза, перед ним стоит прелестное создание. Ее красота еще больше возмущает критика. Они бы могли быть так счастливы… Он смотрит на нее с ненавистью.

— Я чуть не опоздала. Вы давно ждете? Мне очень жаль. Но сегодня такое большое движение, — оправдывается девушка: в ее акценте угадываются интонации какого-то германского языка. — Вы — сеньор Колель? Потому что, если я тут вам все это рассказываю, а вы — не он…

Критик смотрит на нее, не произнося ни слова. Девушка оглядывается по сторонам: вдруг Колель сидит за каким-нибудь другим столиком. Однако одиноких мужчин больше нигде не видно, а двое парней, которые покатываются со смеху, оказываются вне подозрения. В растерянности девушка просит прощения, заглядывает в бар, затем опять выходит на улицу и садится за пустой столик. Она ждет до половины одиннадцатого, а потом расплачивается и уходит. Через несколько минут критик (который просидел за столиком все это время только ради удовольствия видеть, как девушка ждет его так же, как он ждал ее раньше, время от времени сомневаясь в том, не лишает ли он из чистого злопамятства сам себя возможности превратить в реальность все мечты, которые лелеял раньше) встает, платит за херес, ругается с официантом, не желая расплачиваться за разбитую пивную кружку, и уходит.

Жар

Мальчик жалобным голосом зовет мать, которая тут же подбегает к нему, кладет руку ему на лоб и сразу чувствует, что ребенок весь горит. Глаза у него блестят как угольки. Мать бросается искать в аптечке свечи, чтобы сбить температуру, ставит одну из них сыну, но, увидев, что жар не спадает, принимается искать телефон врача. Посмотрев на часы, она вспоминает, что тот начинает работать в десять. Если позвонить ему домой в восемь утра из-за того, что у ребенка грипп — наверняка у него нет ничего серьезного, то доктору это не понравится. Она позвонит ему, как только откроется его кабинет. Отец мальчика совсем недавно, четверть часа тому назад, ушел на работу. Надо будет позвонить ему попозже и рассказать о болезни. А тем временем нужно померить ребенку температуру. Мать идет за градусником.

Мальчику температура сама по себе особенно не мешает. Плохо то, что он заболел как раз в тот день, когда их класс едет на экскурсию. Он смотрит на часы (четверть девятого) и думает, что, может быть, усилием воли ему еще удастся сбить температуру до девяти часов — на это время назначен отъезд автобуса. Однако ребенку сразу становится ясно, что, даже если он выздоровеет за столь короткое время, мать все равно не пустит его на экскурсию. Всегда бывает так трудно изобразить из себя больного, чтобы не ходить в школу, когда этого почему-нибудь нужно избежать, и вот на тебе: именно сегодня, когда ему очень хочется пойти туда, у него поднялась температура. Обиднее всего то, что в прошлом году они уже ездили на эту экскурсию, и поэтому он знает, что там можно очень здорово провести время. Мальчик до сих пор помнит весь тот день до мельчайших подробностей, и жар помогает ему увидеть четкие картины — может быть, не слишком точные, но зато во всем своем блеске. Тут в комнату входит мать (он не слышит ее голоса, пока она не оказывается прямо около его изголовья, словно высокая температура скрывает от него звуки), кладет ему на лоб салфетку, пропитанную водой с уксусом, и говорит, что позвонит в школу, чтобы его не ждали зря. Мальчик уже совсем было готов попросить ее отложить звонок — а вдруг он сразу поправится, но решает промолчать, представив себе выражение лица матери, если он объяснит ей, что может, если захочет, сбить себе температуру до девяти часов. К тому же ему вообще не хочется открывать рот. Он и вправду очень устал. Мать, поменяв ему салфетку на лбу (его каждый раз пробивает озноб), говорит, что выключит свет в комнате — в темноте ему станет лучше. Мальчик сразу засыпает внутри горячего облака, набитого осколками стекла.