просматривался большой участок границы влево и видна была речка, в которой солдаты ловили щук и

полоскали белье. Еще надо было за многим наблюдать, многое видеть, слышать, чувствовать и предугадывать.

Костя все больше убеждался в том, что жизнь на границе — это жизнь в постоянном напряжении и ожидании,

она обостряет чувства человека.

Однажды Костю среди ночи разбудил кто-то из солдат. Костя спросонья даже не разобрал, кто. “Товарищ

лейтенант, — услышал он тревожный голос, — вас требует к себе начальник заставы”. Костя мгновенно оделся

и через несколько минут стоял перед капитаном Изотовым. Изотов говорил в трубку телефона: “Слушаюсь,

товарищ подполковник! Так. Будет исполнено”.

— Вот что, товарищ Колосов, — сказал он, положив трубку на зеленый ящик полевого телефона. — В

колхозе пожар. Нам поручили помочь колхозникам. Сейчас придет машина. Мы выделяем группу. Вы будете ее

возглавлять.

Костя вышел на двор. На востоке небо было огненно-красным. Зарево вздрагивало, то разрастаясь, то

угасая, то вспыхивая еще сильней.

Сагайдачный прислал трехтонку со скамейками. Солдаты и сержанты вскочили в кузов, Костя сел в

кабинку, и машина помчалась по лесной дороге в ту сторону, где полыхало зарево. Костя все время видел его

перед собой.

Через двадцать минут пограничники уже качали насос колхозной пожарной машины, носили ведрами

воду из пруда, вытаскивали из пылавших домов имущество колхозников. Огонь был яростный, горели скотный

двор и восемь или десять домов, на которые пламя переметнулось со скотного двора. Оно взлетало в небо

длинными языками, унося с собой горевшую дранку с крыш, доски, щепки, головни. Оно трещало так, будто в

клочья драли толстую парусину, оно свивалось в жгуты, шарахалось из стороны в сторону, ложилось набок и

хлестало прямо над землей острыми злобными языками.

Ворота скотного двора раскрыли, оттуда в поле ринулись ошалелые коровы, некоторые из них вязли в

соседнем болоте и ревели от страха, как паровозы. Были и такие, что рвались обратно в огонь. Что их туда

тянуло? Их держали за рога, накидывали петли на шеи, но они дрожали, устремив кровавые глаза на огонь, и

рвались, рвались.

По улице несся крик мужчин, женщин, детей. Ругались, плакали, стонали; бежали, что-то хватали, несли,

тащили, спотыкались, падали.

Появление пограничников внесло некоторый порядок. Заработали баграми, растаскивая горящие крыши,

чтобы клочья огня не летели дальше; вместе с пограничниками колхозники тоже носили ведрами воду и качали

насос.

Одна машина была бессильна перед стеной огня, от которой на двести метров вокруг было жарко. Костя

чувствовал, что гимнастерка на нем накаляется, жжет кожу, того и гляди сама вспыхнет огнем.

Вскоре пришла более мощная помощь: из районного центра и с бумажного комбината примчались

пожарные команды. Пожарники потянули линию шлангов уже не от обмелевшего пруда, а от речки, вода

хлынула в несколько толстых струй, моторные помпы гнали ее с громадной силой. Теперь трещали уже не

языки пламени, а струи воды, ударяя в дымившиеся стены.

Пока пожарники штурмовали огонь, Костя и его солдаты отстаивали дома, соседние с горящими. Самым

ближним к огню был недавно построенный колхозом большой клуб. В клубе была библиотека. Девушка-

библиотекарь, повязанная платком, все просила: “Столы, полки — ладно! Главное книги, книги, товарищи,

спасайте!”

Никто не заметил, как стало светать. Пламя сбили, пожарники разламывали топорами и ломиками полы,

крыши, проверяя, не осталось ли где огня, заливали каждую подозрительную щель. С пожарища валили дым и

пар вместе, над деревней висело густое черно-серое облако. Колхозники разыскивали в окрестностях скот.

Погорельцы сидели на своих вещах среди улицы; на тюках и матрацах спали детишки. Черная обгорелая береза,

облитая водой, блестела, как лакированная. Она окутывалась паром, и с нее на землю капали крупные теплые

капли.

Только когда рассвело, когда кончилась горячка и солдаты присели закурить возле вытащенных книг,

Костя разглядел библиотекаршу, которой он так самозабвенно помогал в эту ночь. Это была худенькая девушка

с большими черными глазами на бледном лице. Она сняла платок с головы, волосы у нее рассыпались. Они у

нее вились от воды, под которую она несколько раз попадала. Ома улыбнулась, сказала Косте:

— Большое вам спасибо, товарищи пограничники!

Костя сказал:

— Лейтенант Колосов, — и подал руку девушке. — Вот как приходится знакомиться.

— Малахова, Люба, — сказала девушка, отвечая на его рукопожатие.

— Странно, — оказал Костя, — находимся тут рядом, если по прямой через лес, то всего шесть

километров, а ни разу не встречались. — Ему очень понравилась Люба Малахова, и он очень не хотел от нее

уходить. — Вы, значит, тут и живете? — спросил он.

— Да, тут. Шестой месяц. Я окончила библиотечный техникум, и вот прислали сюда. Работа интересная,

библиотека, сами видите, большая. Я всякие конференции провожу читательские. Приезжайте, если будет

время.

— Непременно приеду! — сказал Костя горячо, снова пожимая ей руку:

Она так хорошо и застенчиво улыбалась, у нее были такие черные глаза, и такие ямочки на бледных

щеках, и такая мягкая маленькая рука, что Костя уже не сомневался, он был уверен, что влюблен в нее

окончательно и бесповоротно.

Собрав своих солдат к грузовику, он еще раза три, делая вид, будто что-то позабыл, возвращался к Любе

Малаховой, которая хлопотала возле своих книг, все жал ей руку, говорил, что непременно приедет на днях. Она

улыбалась, говорила: “Пожалуйста, буду очень рада”. Она, наверно, понимала, почему так мешкает Костя,

почему третий раз пришел он прощаться, — наверно, понимала, потому что, когда пограничники уже уселись в

кузове машины, а Костя открыл дверцу кабинки, она сама подошла к нему. Костя не мог скрыть своей радости.

Он несся в грузовике, ничего не видя вокруг, ничего не замечая, в сердце было вроде как на пожаре — горячо,

ералашно, шумно и суетливо, хотелось немедленно что-то делать, куда-то бежать, говорить, действовать,

действовать. Но на заставе в то утро нечего было делать и невозможно было действовать. Капитан Изотов

сказал: “Идите спать, отдыхайте до четырнадцати ноль-ноль”.

Костя вбежал в свою комнату и почувствовал такую тоску, какой еще никогда в жизни не испытывал.

Смерть матери вызвала совсем другое чувство, тогда было горе, отчаяние, а теперь тоска, тоска, тоска,

полнейшая безнадежность. Что же будет? Он — тут, она — там. Между ними шесть километров леса, а по

дороге все четырнадцать. И вдруг… да, вдруг она замужем? Вдруг у нее муж, дети? Нет, пропал он, Костя, на

веки вечные. Вся жизнь пошла под откос…

Он упал на свою узкую коечку, на матрац, набитый соломой, и лежал так с минуту в полном отчаянии. Но

дольше минуты он пролежать не мог. К черту все, к черту ее мужа и всяких там детей! Он знает, что надо

делать, и он это сделает!

Он влетел к капитану Изотову:.

— Товарищ капитан! — сказал он, стараясь сдержать волнение. — Я, кажется, потерял на пожаре

бумажник. Разрешите съездить?

— Конечно, — ответил Изотов. — Берите коня и махом! Что же это вы такой рассеянный?

Костя летел на коне как сумасшедший, рысью все четырнадцать километров проселочной дороги. Перед

самым колхозом “Память Ильича” он остановил коня и задумался: ну что, что он там будет делать? Что скажет?

В пятый раз скажет: “я непременно приеду”, или: “вот я уже приехал”. Какая получится глупость, просто

стыдно подумать. Так хорошо и ясно было, когда принималось решение — приехать к ней и все сказать. И как

все неясно стало, когда вот она тут рядом, под какой-то из этих крыш впереди.