– Да, но…

– Но что? – спросил я. – Ты хотел сказать, что теперь всё по‑другому? Что ты достиг какого‑то просветления?

– Ты…

– Если кто и должен был начать смотреть на вещи по‑другому, – сказал я, – так это я. Собственно, я и начал – я теперь вижу все цвета. И я знаю, что ничего во мне не пропало. Мой разум – идеальная, идеальная копия твоего.

– Ты бы не смог узнать, если бы чего‑то не хватало, – сказал он.

– Конечно смог бы, – вмешалась Карен. – Когда стареешь, то болезненно осознаёшь все те вещи, что ускользают от тебя. Чувства притупляются, становится труднее что‑то вспомнить. Вы знаете совершенно точно, что у вас было до того, как вы это потеряли.

– Она права, – сказал я. – Я совершенно цельный . И так же, как и ты, хочу жить своей жизнью.

39

Два меня.

Это всё чертовски запутано, но я обнаружил, что думаю о нём как о Джейкобе, а о себе как о Джейке. Один из тех ментальных фокусов, в которых мы начинаем нуждаться всё больше, когда становимся старше.

Он был Джейкоб, где конечное «ОБ» означало «оригинальный биологический». Я же был просто Джейк.

Я обнаружил, что я, Джейк, не могу отвести глаз от экрана видеофона, показывавшего Джейкоба, моей кожуры. Всего несколько недель назад мы были одним целым, а…

А до того меня попросту не было. Он, Джейкоб, был единственным, кто на самом деле пережил всё то, о чём я лишь помнил. Это у него был шрам на правой руке после падения с дерева в двенадцать, это он запнулся о ступеньку и повредил связку на лодыжке, это у него была артериовенозная мальформация, это он смотрел, как падает мой отец, это он занимался любовью с Ребеккой и он видел мир в усечённой цветовой палитре, в которую были окрашены большинство наших общих воспоминаний.

– Я пойду туда, – сказал я в видеофон.

– Куда? – спросил Джейкоб.

– В лунобус. К тебе.

– Нет, – ответил Джейкоб. – Нет. Оставайся на месте.

– Почему? – спросил я. – Потому что легче отрицать мою личность и мои права, когда я лишь горстка пикселов на крошечном экранчике?

– Я не идиот, – сказал Джейкоб, – так что не надо со мной обращаться, как с идиотом. Я контролирую ситуацию. Твой приход её дестабилизирует.

– Я правда не думаю, что у тебя есть выбор, – сказал я.

– Есть. Я не открою шлюз.

– Хорошо, – сказал я, соглашаясь, – будешь держать меня снаружи. Но если ты собирался говорить со мной лишь по телефону, мне не нужно было прилетать сюда с Земли.

Пауза, потом Джейкоб ответил:

– Ладно. Карты на стол, брателло. Ты здесь, потому что я хочу, чтобы ты согласился остаться здесь вместо меня.

Я опешил, но наверняка ничто в моей искусственной физиологии этого не выдало. Я ответил так спокойно, как только мог:

– Ты знаешь, что я не могу этого сделать.

– Выслушай меня, – сказал Джейкоб, поднимая руку. – Я не прошу чего‑то ужасного. Сколько ты собираешься прожить?

– Я не знаю, – ответил я. – Долго.

– Очень долго, – сказал он. – Несколько столетий как минимум.

– Если не случится ничего плохого.

– А сколько проживу я?

– Я не знаю, – ответил я.

– Наверняка знаешь, – сказал Джейкоб. – Без синдрома Катеринского я проживу примерно столько же, сколько и любой другой родившийся в 2001 году канадец – ещё лет пятьдесят, если мне повезёт. У тебя будет вдесятеро больше времени, возможно, в сотню раз больше. Всё, о чём я тебя прошу – позволить мне прожить эти пятьдесят лет – или меньше, возможно, значительно меньше – на Земле.

– А… а что будет со мной?

– Ты останешься здесь, в этом замечательном курорте Верхний Эдем. – Он внимательно смотрел на меня, пытаясь определить мою реакцию. – Устрой себе отпуск на пятьдесят лет – чёрт возьми, чего греха таить, мы ведь по большей части только этим и занимаемся, верно? Здесь словно в Лас‑Вегасе или на лучшем в мире круизном лайнере. – Он помолчал. – Послушай, я смотрел трансляции процесса. Я знаю, что он идёт не очень хорошо. Тебе охота провести следующие икс лет, таскаясь по судам, или лучше расслабиться здесь и вернуться, когда всё устаканится? Ты знаешь, что рано или поздно за мнемосканами признают полные права личности – так почему бы не дождаться этого момента здесь и вернуться на Землю на белом коне?

Я смотрел на него, на своего… своего прародителя .

– Не хочу быть к тебе несправедливым, – медленно произнёс я, – но…

– Пожалуйста, – сказал другой я с умоляющими нотками в голосе. – Я ведь не многого прошу. У тебя всё равно останется бессмертие, а я получу свои несколько десятилетий, которых меня лишили.

Я посмотрел на Карен. Она посмотрела на меня. Я сомневался, чтобы кто‑то из нас смог что‑то прочитать на лице другого. В раздумьи я снова повернулся к экрану.

Моя мать будет счастлива; она сама, разумеется, никогда не согласится на мнемоскан, с её‑то верой в душу, но таким образом она вернёт себе сына на всю оставшуюся ей жизнь.

А мой отец? Да, я его теперь вообще не посещаю. Но Джейкоб мог бы снова начать, и сам бы думал, как справляться со связанным с этим эмоциональным разладом и чувством вины и потери. А к тому времени, как я вернусь на Землю, десятилетия спустя, мой отец тоже уже будет мёртв. Плюс, если Джекоб из плоти и крови вернуётся на Землю, то как же обрадуется Ракушка. И Ребекка, возможно, тоже будет рада.

Я уже раскрыл было свои искусственные губы, чтобы дать ответ, но прежде чем я успел что‑то сказать, заговорила Карен.

– Совершенно исключено! – сказала она со своим характерным южным выговором. – Моя жизнь на Земле, и вместо меня туда некому вернуться. Там книги, которые собираюсь написать, интеллектуальная собственность, которую мне придётся защищать, места, которые я собиралась посетить – и я хочу, чтобы Джейк был рядом со мной.

Она никак не указала на меня, но простое использование моего имени так, словно оно принадлежало лишь одному человеку, заставило другого меня нахмуриться. Я позволил словам Карен ненадолго повиснуть в воздуже, а затем сказал в камеру:

– Ты слышал даму. Так не пойдёт.

– Ты ведь не будешь на меня давить, – сказал Джейкоб.

– Нет, не буду. Но и продолжать разговаривать вот так я тоже не намерен. Я иду к тебе в лунобус. Там мы и поговорим. Лицом к лицу. – Я помолчал, потом, кивнув, добавил. – Как мужчина с мужчиной.

– Нет, – сказал другой я. – Я тебя не впущу.

– Впустишь, – ответил я. – Я же тебя знаю.

40

Телескопический туннель, ведущий к лунобусу, был более жёсткой конструкции, чем те, по которым обычно грузятся в самолёты – ведь ему, в конце концов, нужно обеспечивать герметичность – но выглядел очень похоже. Однако, пройдя через него, я столкнулся с проблемой. Во внешней двери шлюзовой камеры лунобуса, вделанной в его серебристый корпус, было окно, которое оставалось неприкрытым. Однако во внутренней двери, на дальнем краю небольшой камеры, было своё окошко, и оно было прикрыто. И я задумался о том, как дать другому мне знать, что я пришёл.

Простояв перед дверью с полминуты с, без сомнения, глупым выражением на лице, я решил просто постучать по внешней шлюзовой двери в надежде, что звук будет слышен внутри.

Наконец шторка окошка на внутренней двери на секунду убралась, и я увидел круглое белобородое лицо, принадлежащее, как я уже знал, Брайану Гадесу, главному функционеру «Иммортекс» на Луне. Я не мог его слышать, но он что‑то сказал, обращаясь к кому‑то – предположительно, другому мне – по левую руку от него, и мгновение спустя внешняя шлюзовая дверь с лязгом открылась. Я вошёл в неё, внешняя дверь закрылась, и через несколько секунд открылась внутренняя, за которой показался Джейкоб Салливан из плоти и крови со странного вида толстым пистолетом, нацеленным туда, где находилось бы моё сердце, если бы оно у меня было.