Хотя нет, не навсегда. Сугияма сказал, что эта модель тела – последний писк лишь сегодняшних технологий. Его можно неограниченно совершенствовать. Со временем…

Когда‑нибудь…

Я смотрел, как Тайлер ест.

Когда Тайлер ушёл, мы с Карен сели рядышком на диване в гостиной.

– Ну, что ты думаешь о Тайлере? – спросила Карен.

– Я ему не понравился, – ответил я.

– Какому же ребёнку нравится мужчина, с которым встречается его мать.

– Полагаю, так, но… – я замолчал, но потом продолжил: – Нет, мне не на что жаловаться. По крайней мере, он более склонен примириться с твоим мнемосканом, чем моя мать с моим – да и друзья тоже.

Она спросила, что я имею в виду, и я рассказал о своём катастрофическом визите в дом матери. Карен очень мне сочувствовала; в продолжение всего рассказа держала меня за руку. Но, полагаю, я был не в лучшем настроении, потому что не заметил, как мы начали спорить – а я ненавижу, терпеть не могу с кем‑то спорить. Но Карен сказала:

– На самом деле неважно, что думает твоя мать.

И я огрызнулся:

– Ещё как важно. Ты можешь себе представить, как это для неё трудно? Она выносила меня. Родила. Кормила грудью. Только всё это она делала не для этого меня.

– Я и сама мать, – сказала Карен, – и я делала всё это для Тайлера.

– Нет, не ты, – ответил я. – Другая Карен это делала.

– Ну, да, чисто технически, но…

– Не «чисто технически». Это не мелкое буквоедство. Как же я устал от всего этого – от того, что на меня всё время пялятся, что относятся как к какой‑то вещи . И, возможно, они правы. Чёрт возьми, даже моя собака меня не признала.

– Твоя собака ничего не понимает; на то она и собака. А твоя мать и твои друзья неправы. Они просто глупцы.

– Они не глупцы. Не называй их так.

– Ну, их отношение к тебе несомненно глупое. Я так понимаю, все эти люди моложе меня. Если уж я смогла уложить это у себя в голове, то они‑то всяко должны были, так что…

– Почему? Потому что ты так говоришь? – М‑да, у меня и вправду было отвратное настроение. – Потому что великая писательница написала бы для этой истории счастливый конец?

Карен отпустила мою руку и после небольшой паузы сказала:

– Нет, не поэтому. А потому, что люди должны быть более понимающими. Подумай, к примеру, о том, сколько мы потратили денег. Если бы они…

– Какая разница, сколько это стоило? Ты не можешь деньгами заставить других признать тебя.

– Нет, конечно, не можешь, но…

– И ты не можешь заставить людей думать о тебе то, чего тебе хочется, чтобы они о тебе думали.

Я был уверен, что Карен начинает злиться, хотя обычные физиологические признаки – покраснение лица, изменение тембра голоса – отсутствовали.

– Ты не прав, – сказала он. – Мы имеем право на…

– Мы ни на что не имеем права, – перебил я. – Мы можем надеяться , но мы не можем требовать.

– Нет, можем. Если…

– Ты выдаёшь желаемое за действительное, – сказал я.

– Нет, чёрт побери! – Она скрестила руки на груди. – Это наше право , и мы должны заставить остальных это увидеть.

– Размечталась, – сказал я.

И вот теперь её лицо и правда исказилось,а слова стали отрывистыми.

– Это не мечты. Мы должны твёрдо на этом стоять.

Я уже тоже начал горячиться.

– Я не… – начал я говорить и оборвал себя. Я чувствовал неимоверное волнение, как всегда во время спора. Отведя глаза, я сказал: – Ладно.

– Что? – не поняла Карен.

– Ты права. Я признаю. Ты победила.

– Ты не можешь вот так вот сдуться.

– Оно того не стоит, чтобы из‑за этого ругаться.

– Ещё как стоит.

Я всё ещё был взволнован; на самом деле, это было больше похоже на панику.

– Я не хочу ругаться, – сказал я.

– Пары ругаются, Джейк. Это полезно. Только так можно добраться до корня проблемы. Мы не можем просто так остановиться и бросить проблему нерешённой.

Я почувствовал нечто вроде ментального аналога учащённо бьющегося сердца.

– Руганью ничего не решить, – сказал я, всё ещё не в силах смотреть на неё.

– Чёрт тебя дери, Джейк. Мы должны быть способны не соглашаться друг с другом без… ох. – Она замолкла. – О, теперь я понимаю. Вот оно что.

– Что?

– Джейк, я не хрупкая. И я не свалюсь без чувств у тебя на глазах.

– Что? О… – Мой отец. Господи, как она проницательна. Я и сам этого не осознавал. Я снова повернулся к ней лицом. – Ты права. Надо же, я и понятия не имел. – Я помолчал, затем сказал самым громким голосом, на какой был способен: – Тысяча чертей, Карен, да у тебя голова набита дерьмом!

Она заулыбалась от уха до уха.

– Вот это я понимаю, припечатал! Только нет, не у меня, а у тебя. И вот почему…

19

Я был так разозлён перспективой застрять на Луне до конца жизни, что был поражён, встретив человека, который был в восторге от того, что ему довелось сюда попасть. Но доктор Пандит Чандрагупта был как раз из таких.

– Спасибо, – повторял он снова и снова в офисе Брайана Гадеса. – Спасибо, спасибо. Я всегда хотел полететь в космос – это так здорово!

Я сидел в кресле. Брайан Гадес занимал собственное кресло покрупнее по другую сторону от своего стола в форме почки. Чандрагупта же стоял у круглого окна и осматривал лунный пейзаж.

– Я рад, что вы смогли приехать, доктор Чандрагупта, – сказал я.

Он повернулся ко мне лицом. У него было худое рельефное лицо, тёмная кожа, тёмные волосы, тёмные глаза и тёмная борода.

– О, я тоже очень рад! Очень!

– Да, – сказал я, но успел себя оборвать, прежде чем добавил: «Это мы уже установили».

– И вы тоже должны радоваться! – сказал Чандрагупта. – Ваше расстройство довольно редкое, но я выполнял эту процедуру уже дважды, и оба раза с полным успехом.

– Будет ли мистер Салливан нуждаться в чём‑либо особенном после операции?

Да , подумал я, в отправке домой .

Чандрагупта покачал головой.

– Да, в общем‑то, нет. Конечно, это всё равно нейрохирургия, хоть и без скальпеля. Нужно быть осторожным; мозг – это наиделикатнейшее из творений.

– Я понимаю, – сказал Гадес.

Чандрагупта снова устремил взгляд на лунный пейзаж за окном.

– Как это говорил Олдрин? – спросил он; я понятия не имел, о ком он. – «Величественное запустение». – Он покачал головой. – Так, воистину так. – Он медленно отвернулся от окна, и его голос сделался грустным. – Но, я полагаю, мне пора приступать к работе, верно? Лечение займёт много часов. Вы проводите меня в операционный театр?

Лечение . Моё сердце возбуждённо забилось.

Карен ушла в кабинет отвечать на е‑мэйлы читателей – она ежедневно получала десятки писем от людей, которым нравились её книги, и хотя у неё была небольшая программка, составлявшая костяк ответа по тексту письма, она всегда просматривала ответы и лично их редактировала.

Я остался в гостиной смотреть по телестене бейсбольный матч – «Блю Джейз» на стадионе «Янкиз». Но когда игра закончилась – «Джейз» должны что‑то решить насчёт своего запасного питчера – я отключил стену и бессмысленно уставился в пространство, и тут…

Что вы хотите сказать – «я не могу пойти домой»?

Голос был беззвучен, но легко различим.

Вы сказали, что после начального тестирования я смогу пойти домой.

– Джейк? – Я произнёс своё имя вслух с такой интонацией, с какой никогда его не произносил.

Кто это?

– Джейк? – сказал я снова.

Да? Кто это?

Ответ приходил тут же, без малейшей задержки. И всё же:

– Ты на Луне?

На Луне? Нет, конечно нет. Там должен быть мой биологический прототип.

– Где же ты? И кто ты?

Я…

Но в этот момент в комнату вошла Карен, и странный голос‑без‑голоса пропал.