Оставались еще деньги. У Лал своих практически не было, а Марку требовалось двести или, кто знает, триста сестерциев.

— Все в порядке, у отца есть небольшой сейф, я могу открыть его, — сказала Лал.

— Я верну.

— Хорошо.

— Там хватит?

— Да.

— Но можешь ли ты взять их — обойдется ли без них колония?

— Не беспокойся, по крайней мере об этом.

Марк с несчастным видом кивнул, но было бы нечестно проявлять колебания по этому поводу, словно подсказывая Лал разделить ответственность за кражу с ним, подтолкнуть его к побегу.

Громко ступая, Лал подошла к двери Делира, надеясь, что его нет, но, услышав голоса, остановилась.

— Противно думать, что в Атабии могут ждать люди, а за ними никто не приходит.

— Мы можем передать им словечко с Пальбеном, он расскажет им, как пройти.

Да, это была Зи-е.

— Но если они не могут идти дальше? Вспомни, как было с Пиррой или Чило.

Лал чуточку покраснела, но все же вошла. Делир слегка удивленно улыбнулся: уже много дней, как она не приходила к нему по своей воле. Но сейчас разыгрывать перед отцом дружелюбие, зная, что через полчаса он поймет — его провели, было бы жестоко; поэтому она лишь холодно сказала:

— Айрис говорит, что Пирра снова заговорила. И просит тебя прийти.

Делир мигом поднялся на ноги.

— Делир, — сказала Зи-е, — это может подождать…

— Нет, нет, не может. Ты идешь, Лал?

— Я еще не закончила расписания, — произнесла Лал с прохладцей.

Делир скорбно посмотрел на дочь. Эх ты, жалкий маленький нытик, вдруг отчетливо подумала Лал, колеблясь между досадой и симпатией. Она беспокоилась, что Зи-е может не пойти с Делиром, но та с опаской улыбнулась Лал и мгновенно выскользнула вслед за ним. Боится остаться наедине со мной! — с крайним удивлением и одновременно удовольствием поняла Лал.

Она отдернула занавеску, скрывавшую кровать Делира; сейф был внизу.

Пока Лал не было, Марк, теперь уже охваченный нетерпением и тревогой, нервно перебирал бумаги, удостоверяющие его личность, и карту. Если Делир все еще там, как она вытащит деньги? Если же он ушел, кто-нибудь обязательно расскажет ему о дальновизоре и Варии. Он попробовал было сочинить письмо Делиру, но дальше: «Простите. Спасибо», — дело не шло.

Он посмотрел на себя в зеркальце Лал. Волосы его все еще были короче, чем в Риме, но больше уже не топорщились и выглядели нормально. Ему показалось, что он вырос, но трудно было сказать наверняка — возможно, он выдавал желаемое за действительное. Марк неуверенно ощупал подбородок, думая, что форма лица тоже должна была как-то измениться. Перемены эти были ему приятны, если действительно имели место, но, подумал он с недоверчивой дрожью, скоро я захочу, чтобы люди признали меня, скоро не будет иного выхода.

Лал вошла и молча протянула ему пачку банкнот.

— Можешь поменяться с тем, кто сейчас дежурит у мониторов? — наконец спросил Марк. — Иначе меня заметят. Постарайся и веди себя спокойно, сколько сможешь.

Лал еле слышно, но тяжело вздохнула:

— Такая беда, ты втянул меня в такую беду!..

Марк сжал ее руку:

— Я не забуду.

Прежде чем он вышел, она чмокнула его в щеку. Он никогда больше не увидит ее, не увидит Делира… Марк встряхнулся. К чему эти мысли. Он не даст себя убить. Почему бы ему и не приехать потом?

Ему нужна была его куртка, смена одежды. Складывая вещи, он понял, что ему практически нечего с собой брать. Он сунул одежду, которую Сулиен купил ему в Волчьем Шаге, в мешок Сулиена. Где-то должен был лежать другой рюкзак, но Марк не мог его найти. То немногое, что оставалось, либо принадлежало Варию, либо было оставлено в колонии мужчинами или юношами, которых он никогда не видел, которые — даже в спешке эта странная мысль успела мелькнуть в его голове — занимались настоящим делом, жили в настоящих местах, если только остались в живых.

Марк схватил куртку, под ней оказалась иссиня-серая шапка, которую подарила ему Уна. Он судорожно, торопливо складывал вещи в рюкзак, но тут словно забыл, что делает, и спокойно, внимательно посмотрел на шапку, словно это было произведение искусства. Надевать ее он не стал. Аккуратно сложив, он положил ее, совершенно ненужную, в карман рюкзака.

Усевшись перед серыми экранами, Лал видела, как он быстро прошел мимо лифта к одной из ближайших лестниц, выбрался на тропу и свернул с нее в буковую рощу.

Но на вершине холма, уже невидимый Лал, Марк остановился. Внизу перед ним лежало большое пустынное пространство, размежеванные участки холодной травы, усыпанные тощими овцами. Он стоял на краю поля, прикусив губу. Он как бы увидел себя на расстоянии, движущуюся цветную точку, крохотное, но отчетливо различимое живое пятно на горном склоне. С воздуха или даже просто наблюдая из долины, любой заметил бы его, как только он выйдет из-под прикрытия деревьев. А если он станет пробираться лесами, отыскивая другой путь на юго-восток, сколько времени это займет?

Открывшийся перед ним простор сначала взбодрил его. Но теперь он же приковал его к месту. Идиот, подумал Марк. Это было дальше, чем ему представлялось, конечно, ведь он же не мог идти по прямой через горы.

И он позволил имени Уны стучать у него в висках, подстраиваясь к его шагу тем громче и яростней, чем дальше он уходил от нее. Он принялся думать, как неправильно все это — не только потому, что он не увидит ее снова, но и потому, что им довелось встретиться в последний раз именно так — после неудачного поцелуя, когда она была такой кроткой и бессловесной, словно совершенно другой человек. И что она делает сейчас, что станет делать, что почувствует, узнав, что он ушел?

Он просто стоял, забыв о том, что должен присматриваться, прислушиваться! Внезапно Марк представил, как кто-то беззвучно подходит к нему сзади, увидел его так отчетливо, словно не тот, другой, а он сам был убийцей. Марк обернулся. Но ничего не увидел.

Мысль вернуться он отбросил начисто. Иди же, иди, понукал он себя — и не мог.

А за две мили к северу маленькая группа людей знала, где он сейчас. Они отпустили его достаточно далеко, чтобы не сомневаться, что он вне поля зрения камер, вне пределов слышимости и помочь ему не может никто. Они знали, что сначала Марк прошел по ущелью на восток, потом свернул к югу, знали, когда он остановился. И только тогда тронулись с места.

ТЕРНИИ

Надо найти какую-нибудь зацепку, чтобы вернуться, подумала Уна. И немедленно — пока хватает сил, нечего ждать, что станет лучше, не станет.

И она цеплялась снова и снова, пока наконец не встала, выпрямившись, как подобает, и не пошла по ущелью обратно к домикам, с бесстрастным, как ей казалось, ничего не выражающим лицом.

Не дожидаясь, пока застывшие в глазах слезы высохнут, она одним ловким движением утерла их. Они так долго стояли в глазах, что, казалось, она и не плакала вовсе, и то, что она сделала, могло быть продиктовано простым стремлением к опрятности. Она тщательно вытерла лицо, как умывающаяся кошка.

Кроме того, у нее было чувство, что она все разрушила. Она никак не могла придумать, как вернуть себе уверенность, или только пообещать себе, что, сделай она это, все сразу наладится. Она не могла решить даже, чего она хочет — быть с Марком или остаться в колонии. Теперь ей хотелось только одного — потянуть время.

Она никого не хотела видеть и в то же время чувствовала, что больше не может оставаться одна. Можно было, скажем, разыскать Сулиена и помочь ему, что бы он ни делал, ничего не объясняя. С мягким удивлением она обнаружила, что думает и о Лал тоже — можно было пойти к ней, посидеть среди ее настенных росписей, помочь с расписанием и дать ей волю поговорить о Сулиене. Но Лал умела выуживать из людей то, что у них на уме, ей нравилось это, она была слишком опасна.

Конечно, она и сама умела выуживать из людей то, что у них на уме, но это было совсем другое. И единственное, что она могла сделать сейчас для Марка, было побродить по колонии, проверяя и прислушиваясь. По крайней мере, она могла сделать это, хотя ей вовсе не хотелось знать, что чувствуют люди.