И горько пахнущая вода накрыла ее бесполезно дергающееся тело, мирно всплеснув над ее головой.

МОЗАИЧНЫЙ ОРФЕЙ

Вилла на холме была прекрасна, но Лео и Клодия запустили ее. Половина возделываемой земли, некогда принадлежавшей государству, была продана, а остальное заросло крапивой и сорняками. Сад все еще выглядел мило, но исключительно по воле случая: Клодия посадила в нем хищные желтые розы, распространившиеся повсюду и поглотившие асфодели и бархатцы. Краски фресок, которыми дом был расписан изнутри, поблекли; красивое лицо Орфея на полу в кабинете было испещрено маленькими серыми шрамами — там, где мозаичные плитки выпали, обнажив бетонное основание. Слуг, чтобы присматривать за всем этим хозяйством, тоже не хватало.

Варий и Гемелла устроились в колоннаде. Был полдень, Варий рассеянно распутывал каштановые, собранные в узел волосы Гемеллы, лежавшей на скамье, положив голову ему на колени.

— Что ты наделал? — томно пожаловалась Гемелла, когда было уже слишком поздно. Варий, правда в меру, кичился собственными волосами, завитки которых были ровными полосками уложены от бровей до макушки, но только ими; одежда, даже дорогая, выглядела небрежно натянутой на грубо сколоченный костяк, словно долговязое тело Вария было рамой из держащихся на скрепах планок. Он был римским гражданином, родом из Египта, и лицо его, как и тело, было длинным и угловатым, встревоженным, с ранними складками вокруг глаз и рта. Ему исполнилось двадцать семь, Гемелле — двадцать пять, и вот уже почти два года, как они поженились. Утро они провели, просматривая бумаги Лео. Теперь Варий был душеприказчиком Лео, а до этого — его личным секретарем.

В раздумье Гемелла оттягивала нижнюю губу — это не красило ее узкое розовое лицо. Варий отвел ее руку, накрыв своей.

— Что теперь будем делать? — спросила Гемелла. И, когда Варий не ответил, добавила: — Если мы не попытаемся и что-то случится…

— Знаю, — спокойно ответил Варий. — Мы этого себе не простим.

— Ладно. Когда мы ему скажем?

— Пока я не могу его сюда зазвать. Они его не отпустят или по крайней мере начнут гадать, куда он отправился.

— Но надо спешить.

— Да, но сказать ему… — нерешительно ответил Варий. — Если мы его во все это втянем, а потом окажется, что мы ошибались… Ты видела его на похоронах? Он ходит как лунатик, бедняжка. Ему это может оказаться не по силам.

Гемелла состроила гримаску.

— Так страшно делать это… — призналась она.

— Пока в этом нет нужды.

Но она, подумав минутку, покачала головой:

— Сколько ему, шестнадцать? Мы не можем не сводить с него глаз, не объясняя ему причины — долго или нет, неважно….

Варий кивнул, но не смог подавить вздоха.

— Он поверит этому не больше, чем Лео. Возможно, это единственно разумная реакция.

Он потер переносицу.

Гемелла решительно приподнялась и поцеловала мужа в губы, в щеку, в уголок глаза.

— Если мы заблуждаемся, это хорошо. Но думаю, что нет. И ты тоже так не думаешь, я знаю.

— Нет, — сказал Варий, — я ненавижу их, а мы даже не знаем, кто они.

— Они могли бы не трогать Клодию, — горестно сказала Гемелла.

Варий погладил ее по спине. Глаза у нее еще с утра немного покраснели. Именно Клодия познакомила его с Гемеллой. Гемелла приходилась Клодии троюродной сестрой. Она помнила, как, когда ей было семь лет, трепетала перед Клодией в день ее свадьбы, и не только из-за ее красоты, но и потому, что в ней было нечто, внушающее невольную робость: прочность и увесистость золотого слитка, неуязвимый взгляд. Она и дальше продолжала внушать Гемелле робость, но оказалась не такой уж неуязвимой. Гемелла помнила и то, как насмешливо и до неприличия язвительно отзывалась она о Лео в последние года четыре. Услышав ее однажды, Варий, одновременно удивленный и встревоженный, спросил у Гемеллы: «Ты ведь никогда не будешь так говорить обо мне, правда?»

— Нет, они желали и ее смерти тоже, — ответил Варий, снова поглаживая жену по спине, поскольку это было комплиментом Клодии и в некотором роде утешением — думать, что это было не просто невезение.

Они выждали две недели, после чего Варий написал во дворец.

«Столь многие лжцы и предубежденные свидетели, — писал Марк, — исказили его подлинный характер и свершения, что мы никогда не сможем до конца опровергнуть их ложь. Однако мы можем доказать, что обвинения в том, что его путь к власти лежал через убийство, основаны на ненадежных словесных свидетельствах его преемников, у которых были свои причины изображать Нассения злодеем».

Он остановился. За несколько недель, последовавших за похоронами, он уловил в своей скорби какой-то укачивающий, вызывающий дурноту ритм. Порой горячие лезвия воспоминаний полосовали его, вызывая слезы. Но по большей части время текло медленно, скучно и как бы в какой-то дымке; шаткие глыбы времени, когда ничего не происходило, нечем было заняться и всего его охватывало странное изнеможение, или, точнее выражаясь, лень. Марк проводил досужие часы, слепо глядя на Фонтаны дворцового сада или отлеживаясь в ванной, не утруждая себя даже тем, чтобы написать письмо или почитать какую-нибудь книжку. Но иногда в нем вскипала черная, злая энергия, от которой бросало в дрожь и которая обращалась в панический ужас, если он вовремя не подыскивал какого-нибудь занятия. Когда это случалось, он работал, отчасти потому что больше делать было нечего, а отчасти — потому что это избавляло его от необходимости встречаться с домашними. Теперь он писал апологию Нассения — насквозь коррумпированного и крайне непопулярного императора, жившего в двадцать шестом веке. Его преемниками были Новии. Марк находил извращенное удовольствие, называя своих предков лжецами.

Он сомневался, что сам верит в то, что пишет. Его экзерсисы немного тревожили его по той же причине, по которой нравились: а именно потому, что под его пером каждый практически в равной степени оказывался достойным защиты и уязвимым для нападок. Но постепенно Марку это прискучило. Упражнения в сочинении речей были хороши для ораторской практики и давали повод свежими глазами посмотреть на историю, но было жалко доказывать, что Нассений не убийца: когда куда забавнее было бы, если бы он им оказался. Марк написал уже половину речи, пытаясь доказать, что Веспасиан был не умеренным государственным деятелем, а жестоким и алчным чудовищем. Но он не видел своего наставника после смерти родителей. Не оставалось никого, кто мог бы заставить его довести начатое до конца.

И вот летаргия снова сковала его, и, предоставив похожей на пещеру комнате погружаться в потемки, Марк сидел с пером в руках, с ненавистью глядя на парчовые занавеси и непроизвольно снова и снова прокручивая в уме свою надгробную речь, с неловкостью и уже перегоревшей болью. Теперь ему хотелось, чтобы как можно меньше людей услышали, как он говорит подобное. Была ли хоть доля правды в том, что его родители любили друг друга? Марк провел детство, попеременно надеясь и боясь, что они на грани развода. Если амбиций и сдержанного взаимоуважения было достаточно, чтобы удерживать их вместе, то искать здесь какую-то трудноопределимую форму любви — это уж чересчур… Теперь Марк видел, что развод не был выходом. Конечно, мать никогда не имела бы такого влияния без Лео, однако Лео в данном случае тоже достаточно знал себя, чтобы понимать, что не обойдется без Клодии, которая всегда решала за него, как ему поступать дальше.

Дела пошли лучше в последние полтора года, с тех пор как они решили свести свои отношения к деловому партнерству; по крайней мере, Марк верил, что они решили именно так; родители ничего не сказали ему, но теперь выглядели одновременно более дружески расположенными и более отдаленными. Марк был уверен, что Лео по-прежнему спит с другими женщинами, как делал всегда, — когда-то это вызывало бурные ссоры, подобные магнитным бурям на поверхности солнца, способным длиться годами.