Снаружи, на палубе, ее тело тяжело подняло руку и потянуло за дверную ручку. Это было все равно что направлять свои движения, глядя в зеркало. Неуклюжие пальцы промахнулись и вместо ручки ухватили воздух. Уна попробовала снова, вернув небольшую часть себя в свою черепную коробку. Ручка повернулась. Все еще держась за нее, она увидела, как управлявший катером офицер приподнял голову и застыл. Но тут же отвернулся, снова глядя на реку, и Уна почувствовала, как искорка бдительности, вспыхнувшая было в нем, гаснет.

Она открыла дверь и тихо ступила в кубрик. Часть ее, та, что слилась с самым молодым солдатом, смутно сосредоточилась на вкусе и твердости ногтя, который он грыз. Никто не пошевелился. Она протиснулась сквозь узкое пространство между сиденьями солдат и ленивым движением лунатика потянулась к ящику с ключами. Ничего не подозревающий рулевой следил за тем, как мелкие волны вспыхивают безупречно ограненными алмазами. Уна набрала комбинацию, вздрагивая при каждом писке, который издавала клавиатура. Снова почувствовав угрожающее внимание стоящего рядом, она замерла, дрожа. Но импульс снова затих. Уна взяла связку ключей, закрыла хранилище и все так же медленно, все так же мягко выплыла из кубрика.

Охранник поднимался по трапу. Дверь открылась в тот самый момент, когда Уна, одним яростным рывком вернувшись в себя, бросилась на корму, без всякой защиты, на виду у всех. Матрос с баржи увидел, как кто-то стремительно бежит через низко сидящее в воде серое судно, но, когда он повернулся, чтобы рассмотреть странное явление попристальнее, интерес его почему-то иссяк, и минуту спустя он уже ничего не помнил.

Через секунду после того, как охранник вошел в кубрик, Уна стремглав кинулась к двери и побежала вниз по лестнице.

Когда она достигла низа лестницы, что-то случилось с ее зрением, под ней словно разлилась темнота, и пол, медленно качнувшись и приподнявшись, ударился о ее колени и выбил ключи из рук. Только тут она поняла, что у нее подогнулись ноги. Она кое-как поднялась, яростно негодуя на себя, и схватила связку ключей. Слышал ли кто-нибудь ее падение? Да, но разве что заключенные. В обнаженном воздухе повис страх. Кто-то, не Сулиен, визгливо всхлипывал, жуткий звук. Но Уна, сжав губы, постаралась оттолкнуть назойливый звук как можно дальше. Некоторые из заключенных молились, но это мало ее интересовало.

Уна пошла вперед. И ключи, и камеры были пронумерованы, и она могла бы найти дорогу к Сулиену вслепую.

Едва войдя, она заговорила. «У нас двадцать пять минут», — твердо сказала она, испытав новый шок при виде брата: высокий и чужой, со знакомым лицом, но Уна тут же прервала поток старых образов, столпившихся, поблекших, отдаленно напоминающих цвет его волос и глаз, и поправилась. Семь лет. Времени на воспоминания не было.

— Двадцать пять минут, — повторила она. — Плавать умеешь? Надо идти сейчас же.

Но Сулиен, казалось, не слышал ее.

— Это не можешь быть ты, — сказал он то ли шепотом, то ли одним дыханием, словно реальный звук мог спугнуть ее, доказать, что ее вовсе и нет здесь. Он хотел крепко прижать ее к себе, чтобы удостовериться, что это Уна, но почему-то не смог. Он осторожно взял ее за руки, которые слегка отдернулись, но были вполне реальны.

Она знала, что Сулиен будет поражен, да и сама она была поражена не меньше, и знала или надеялась, что так оно и случится. И все же не могла не чувствовать, что драгоценные секунды ее плана пропадают впустую, и ей захотелось встряхнуть его.

— Сейчас же, Сулиен, — повторила она.

Вслед за сестрой Сулиен вышел из камеры. Если он не мог поверить в близкую смерть, то это спасение было ничуть не более достоверным: и то и другое будущее неясно маячили перед ним, и на мгновение оба они показались начисто лишенными смысла.

Когда они прошли половину коридора, воображаемый крест снова вонзил острые несуществующие шипы в руки и ноги Сулиена, и он ненадолго остановился. Рыдание, доносившееся из-за одной из дверей, превратилось в долгое безнадежное причитание.

— Погоди, — сказал Сулиен. — Отопри все двери.

Уна посмотрела на ключи и — ему было страшно видеть это — засомневалась.

— Я не хочу, чтобы они умирали! — резко произнесла она, хотя он не сказал ни слова. — Но я же не могу вывести их всех, неужели не ясно? Одиннадцать человек, когда было так трудно… — Ровным голосом она прибавила: — Я все спланировала. Чтобы спасти тебя, понимаешь? И я ничего не стану делать, чтобы подвергать нас опасности.

Из-за запертой двери рядом с ними раздался стон. По телу Уны пробежала дрожь, и она поняла, какой разбитой и измученной себя чувствует. Губы ее побелели, как и все лицо. Река оставила илистую отметину вокруг ее шеи, и что-то странное происходило с ее кожей — жидкие остатки толстого слоя грима растеклись, обнажив пожелтевшие синяки на левой стороне лица, обрамлявшие ее безжалостные глаза.

— Но охранники станут искать нас, — мягко, осторожно сказал Сулиен. — Если им придется искать больше народу, они не смогут сосредоточиться на нас, так? Разве это не шанс?

Уна застыла на мгновение без всякого выражения на лице, затем резко открыла глазок на двери ближайшей камеры и бросила ключи внутрь.

— Вот. Бери, — настойчиво произнесла она сквозь стиснутые зубы.

Они побежали вверх по лестнице, и Уна распахнула дверь. Когда дневной свет брызнул им в лицо, Уна, несмотря на всю спешку, остановилась, пошатнувшись. Сулиена тоже оглушил шум и хаотичное движение на реке. Столько людей, столько света — неужели она думала, что сможет помочь ему? Это же невозможно. В любую секунду их могут схватить, пристрелить — Сулиен не мог понять, почему это уже не случилось. Лучше бы его пристрелили, чем висеть на кресте, но тогда гибель Уны тоже окажется бесполезной. Но почему-то никто не посмотрел им вслед, пока Уна вела его на корму. Она тяжело дышала, но Сулиен не понимал почему.

Пристань сейчас была прямо за ними. Уна хотела показать, куда плыть, но это было слишком трудно, у нее не оставалось сил сосредоточиться, чтобы заговорить. Она жестом указала, в какую сторону двигать, перебралась через планшир и моментально бросилась в воду.

Вода прорвалась сквозь ее плотно сжатые губы и тяжело сомкнулась над головой в футе от поверхности. Она всплыла, барахтаясь и отплевываясь. Сулиен уже был рядом, потихоньку загребая в сторону, тревожно оглядываясь.

«Вперед», — распорядилась Уна. Голова ее казалась налитой свинцом, а шея — слишком худая и хрупкая, чтобы держать ее над водой. Не говоря о матросах с проплывавших мимо судов, которые могли следить за ними, было еще слишком много людей, чтобы спрятаться, — двенадцать, тринадцать, семнадцать…

Двигавшаяся сзади баржа скалой нависла над ней, а Сулиен был уже далеко впереди. Поднимая фонтаны брызг, Уна устремилась за ним. Нельзя сказать, чтобы сейчас она просто плыла, скорее — боролась с водой, неуклюже колошматя по ней руками и ногами. Она почти не двигалась, и времени оставалось все меньше — вот-вот баржа раздавит, подомнет ее под себя. Задыхаясь, она стала загребать назад, к тюремному парому с его вооруженными охранниками, как раз в тот миг, когда баржа проплывала между ними. Кильватерная струя снова накрыла ее с головой, сделав невидимой, но Сулиен оказался отрезан от той силы, что укрывала его. Сулиен оглянулся и увидел, что высоченная ржавая стена скрыла Уну из вида; он остановился, перебирая ногами, умоляя баржу проплыть скорее, не зная, что делать, и не понимая, насколько он сейчас беззащитен. Уна снова, пересиливая себя, приподнялась над водой. Ее ноющие от усталости глаза и ее сознание тщетно искали Сулиена.

Как только баржа прошла мимо, с парома раздался первый крик. Затем, сопровождаемые хриплым грохотом револьверов, пули засвистели над головой, вспарывая воду за беглецами, и Уна поняла, что, скорей всего, ее план не удался.

— Там, — подумала она, но мысль прозвучала как отдаленное, безразличное бормотание. — Они стреляют в нас. Все-таки это было невозможно.