В те дни, когда туда приехали Ковильян и Пайва, Александрия была многолюдна, как никогда раньше. Падение Константинополя в 1453 году нанесло генуэзским торговым колониям на Черном море смертельный удар, и к 1475 году от них уже ничего не осталось. Множество торговцев, лишившихся своих богатств, повернули свои корабли к Александрии; и теперь, когда торговля Египта стала такой же, а может быть и более оживленной, чем в те времена, когда он являлся житницей Римской империи, Александрия разрослась так, что вышла далеко за пределы своих древних границ. Климат там нездоровый, санитарные условия ужасны, так как, хотя фараоны, греки и римляне и построили систему канализации и обеспечили снабжение чистой водой, все это давно разрушилось и пришло в упадок. Несмотря на то, что Александрия была городом международного значения, это было гиблое место, рассадник чумы во всем мире — торговцы, путешественники и моряки, уезжая из Александрии, распространяли болезни повсюду.

Когда португальцы прибыли в Александрию, никто здесь не обратил на них внимания. Всюду толпились итальянцы, составлявшие самую многочисленную колонию иностранцев в Александрии. Итальянцы еще в 1320 году совершили через Красное море путешествие в Индию и вернулись благополучно[136]. Естественно, что для александрийских итальянцев, державших в своих руках азиатскую и африканскую торговлю, Ковильян и Пайва не представляли никакой угрозы, не вызывали ни малейшего подозрения, не привлекли даже к себе внимания. Ведь приехали всего-навсего два мелких торговца, привезли с собой не столь важный груз, мед, — стоит ли к ним особо приглядываться? Поскольку мусульмане здесь уже привыкли к присутствию многочисленных итальянцев и, вероятно, не могли отличить от них каких-либо иных франков [то есть европейцев — Ред.], Ковильяну и Пайве даже не было нужды скрывать свою религию. Но совет, полученный на Родосе, — ехать под видом купцов — был очень хорош. Ни итальянцам, ни мусульманам не могло прийти в голову, что они имеют дело с эмиссарами далекой Португалии, стремящейся разведать пути, по которым велась торговля, и торговые секреты, — эмиссарами страны, готовящейся к потрясшему мир подвигу, который должен был уничтожить торговое могущество одних и совершенно изгнать других с их торговыми кораблями из восточных морей.

Жизнь двух одиноких странников в Египте началась неудачно. Санитарные условия в Европе в конце XV века оставляли желать много лучшего, но на Востоке они были гораздо хуже, и Александрия встретила португальцев весьма хмуро. Едва они нашли себе жилище, как внезапно их обоих свалила лихорадка, и некоторое время они находились между жизнью и смертью. И вот, пока они беспомощно метались в постели, судьба уготовила им другой жестокий удар. У правителей Египта был милый обычай завладевать имуществом любого чужестранца, который умирал на египетской земле и которому не посчастливилось иметь родственников или друзей, чтобы похлопотать и защитить его имущество. О бедственном положении двух португальцев услышал наиб (исполняющий обязанности губернатора) Александрии. Убедившись, что в городе у них нет ни знакомых, ни родных, и решив, что они все равно умрут, он старался не терять понапрасну времени и не медля захватил груз португальцев в свои руки, объявив, что товар конфискуется, потому что «у путешественников нет здесь ни сыновей, ни братьев».

К несчастью для наиба, португальцы выздоровели. У нас нет сведений, какими способами они действовали на ревностного наиба: требованиями ли, применением ли нажима или угроз; мы знаем только, что им удалось получить часть стоимости конфискованного товара деньгами и что они тут же закупили себе новый товар. На этот раз, вероятно, не мед.

Вторым городом, который они посетили в Египте, был Каир — Эль-Кахира (Победоносный), в котором правил Куат-бей. Для Ковильяна и его спутника настало время заняться своим истинным делом, ибо Каир вел обширную торговлю с Индией. Португальцы дивились на огромный город, так не похожий на города Запада, хотя Ковильян и мог усмотреть в нем нечто знакомое по опыту своих поездок в Берберию, где он видел портовые города и «суки» (базары). Здесь были широкие проспекты, пересеченные узкими улицами и еще более узкими переулками. Неширокие улицы с наступлением ночи закрывались с обоих концов деревянными воротами, охраняемыми стражей, закрывались также и все выходы из тупиков. Богатые частные дома были большей частью каменные, на нижнем этаже в сторону улицы окон не имелось, дома выкрашены грубой охрой или вымазаны известкой. Верхние этажи, сооруженные, как правило, из тусклокрасного кирпича, нависали над улицей. Очень часто верхние этажи домов с противоположных сторон улицы почти касались друг друга, создавая защиту от дождя и солнца. Вход в дома, охраняемый привратниками, обычно был пышно украшен орнаментом, резьбой или скульптурой; тяжелые деревянные двери были чаще всего некрашеные, но с арабскими надписями — от дурного глаза. Надписи эти обычно гласили: «О Аллах!» или «Он великий создатель, он вечен». У дверей были железные дверные молотки и тяжелые деревянные засовы, как в тюрьме, а для удобства всадников, слезающих с коня, осла или верблюда, около богатых домов лежал высокий камень. Первый ярус окон приходился высоко над головой всадника; на окнах, чтобы надежнее укрыть от посторонних глаз внутреннее помещение, были поставлены частые деревянные решетки Верхние ряды окон были тоже с частым переплетом, который, скрывая находящихся за ним, все же давал известный доступ свету и воздуху. На более людных проспектах в первом этаже помещались лавки. Дома на маленьких улицах и в кривых узеньких проулочках имели жалкий вид, построены были кое-как, из необожженного кирпича и глины. Улицы большей частью были немощеные, в сухой сезон земля затвердевала и поднималась пыль, а в период дождей все тонуло в грязи.

Как почти во всех восточных городах, в Каире мастера и ремесленники определенной профессии жили на особых улицах или в особых кварталах. Там были улицы (или базары) медников, резчиков по слоновой кости, ткачей, ювелиров, кожевников и так далее. Лавочки, как правило, были маленькие, с открытым фасадом, занавешенным цыновками или деревянными щитами, которые часто загораживали улицу. Помещение в лавках было разделено на две части — на улицу выходила комната, где производилась торговля, а сзади был склад. Такую же картину, с небольшими отклонениями, мы видим и теперь на базарах Леванта и всей Азии, начиная с Аравии и кончая Японией. Споры и перебранка слышались на каждом углу, ибо ни одна торговая сделка не обходилась без того, чтобы покупатели и продавец не повздорили насчет цены и качества товара. Кричали на всю улицу, расхваливая свои товары, деллалы (аукционисты) Звонко стучали своими молотками золотых и серебряных дел мастера и изготовляющие бронзовые тазы медники. В душном воздухе смешивались странные и сладкие запахи и запахи гораздо менее приятные — тут и аромат духов и наркотиков, и запах кофе и готовящихся яств из харчевен, расположенных под открытым небом, вонь от кучи отбросов, требухи и нечистот в открытых стоках. Толкаясь локтями, пробирались сквозь толпу разносчики хлеба и овощей Торговцы лимонами и жареными дынными семечками перебивали дорогу разносчикам шербета, фиг и винограда. Цветочники, неся на плечах охапки цветов хенны[137], призывали покупателей фантастическими криками: «Покупайте розы, розы, которые были шипами, но зацвели от пота пророка!» В толпе мелькали разносчики воды с бурдюками из козьих шкур, наполненных нильской водой; «Я оввад Алла» («да вознаградит меня Аллах»), — кричали они. Хозяйкам они продавали воду целыми мехами, а прохожим предлагали ее в бронзовых чашках. С ними соперничали, звеня чашкой о чашку, продавцы лакричной воды или воды, настоенной на изюме Поставщик киселя старался перекричать торговца пирожками, но громче всех кричал продавец сладкого риса. И всюду на улицах, перекрестках, перед лавками, позади домов множество оборванных, грязных нищих — мужчины, женщины, голые дети, почти ничем не прикрытые молодые девушки. Среди них немало калек, прокаженных, наркоманов, отравленных гашишем — они валяются у дверей или позади лавок. То и дело раздаются крики нищих — «милостивый боже», «во имя Аллаха» и т. д. Всегдашний призыв к всемогущему о помощи, вместо того чтобы зарабатывать свой хлеб.