Была ночь. Мы сидели втроем. Дети — Валя и Владик — спали в соседней комнате.

Ольга рассказала мне еще об одном поручении, которое она на днях получила от Миколайчика.

Майор Фогельзингер сперва был помощником коменданта города. Затем он руководил фронтовым ремонтом танков и бронемашин. Когда фронт отодвинулся на восток, майор стал начальником обороны города. Это была спокойная синекура для майора-инвалида, ветерана боев за Седан. Что было оборонять ему, когда фронт проходил по берегу Волги и в Харькове располагались только ремонтные команды, хозяйственные организации и лазареты, а партизанские отряды не отваживались появляться в большом городе, полном военных резервов?

Гитлеровцы подвигались вперед, но организовали и оборону. Крупные завоеванные города они превращали в крепости с круговой обороной. Они рвались к Кавказскому хребту, но, очевидно, допускали, что военное счастье может им изменить, и укрепляли города на Украине. Они это делали на тот случай, если бы советские войска, перейдя в контрнаступление, стали гнать их назад.

В этом случае победоносные советские части должны были получить от гитлеровцев груды развалин, на которые нельзя было бы опереться для развития наступательных операций. Коммуникации — железная дорога, телеграф, телефон, а также электростанции, предприятия и просто большие здания — все в этом случае, по немецкому плану, должно было взлететь на воздух. Везде были подготовлены гнезда для мин. Все мины должны были одновременно взорваться и стереть город с лица земли. По секторам подводка электрокабеля была уже готова. Производители работ сдавали ее начальнику обороны. Начальник обороны должен был соединить отдельные участки в общую сеть и в случае необходимости лично включить рубильник. Только майор Фогельзингер знал, где находится рубильник, только он располагал сводным планом электрической подводки к минам.

Подполью стало известно о подготовке взрывной сети. Решено было добыть план, чтобы обезвредить сеть и спасти город в минуту его освобождения. Ольга должна было сообщить Миколайчику, когда готовый сводный план будет у майора Фогельзингера.

Вчера майор Фогельзингер спрятал сводный план в сейф в своем кабинете.

Но Миколайчика не было: он пал под пулями в Сокольническом лесопарке. Кому Ольга скажет, что план готов и спрятан в сейфе майора Фогельзингера?

Мы сидели за столом. На столе мерцала коптилка. При каждом нашем движении, при каждом глубоком вздохе или громком слове пугливые тени трепетали на всех четырех стенах комнаты. Они словно стерегли нас и волновались за нас: тише, не дышите, не говорите громко!.. Перед нами стоял ужин: чай с сахарином и черные сухари… Ида только слушала, Ольга рассказывала.

Молодая женщина — одна в захваченном врагом и разрушенном городе. Больная мать и двое маленьких детей. Три беспомощные девушки, от которых враг требует, чтобы они шли на работу. Оскорбления и надругательства гитлеровских солдафонов. Повешенные на балконах и расстрелянные в пригородных оврагах. Поручительство за подругу, сопряженное со смертельной опасностью. Голод, холод и коварство гестапо. Город завален трупами голодных. Ян Пахол, антифашист, подает руку помощи. Мария, которую повесили в гестапо на стене напротив портрета Гитлера. Учтивый майор подвергает критике фашизм. Где найти подполье? Подполье — это я. И потом — весеннее наступление советских частей, и весеннее отступление советских частей. Философствующий майор отправляет на расстрел пленных из тюрьмы на Холодной горе. Рука Миколайчика. Но Миколайчик погиб…

Я слушал эту страшную повесть. Коптилка чадила на столе. Трепетные тени пробегали по лицу Ольги. Но черты лица Ольги оставались неподвижными, лицо Ольги было каменное, ни один мускул не дрогнул на нем, пока она рассказывала. Только щеки у нее вдруг ввалились. И глаза стали почти такими же черными, как у Иды.

Ида молчала. Она спокойно молчала, — она слушала повесть о невероятном, которое за этот год стало для нее повседневностью.

Только при воспоминании о Пахоле глаза Ольги затуманились. Светлый незабываемый образ на всю жизнь запечатлелся в душе Ольги, Отныне жизнь ее немыслима без светлого воспоминания об Яне Пахоле из Мукачева.

Ольга встала и подошла к туалетику. Она выдвинула ящичек и достала пачку бумаг. Вернувшись к столу, она положила передо мною конверт.

— Прочти.

— Что это?

— Письмо от Пахола.

— Зачем же мне читать это письмо? Ведь он писал тебе.

— Это его предсмертное письмо, — сухо сказала Ольга. — Я получила его через две недели после сообщения о его гибели. Он написал его за час до смерти, зная, что идет на гибель…

Я не хотел читать, но почувствовал, что это необходимо Ольге, и вынул письмо из конверта.

«Дорогая панна Ольга! — писала нервная, привычная к латинскому письму рука. — Я живу только тем, что сказали вы, прощаясь со мною. — Пахол старался писать на украинском языке, но стиль у него был велеречивый, торжественный, архаический. — Сейчас я совершу то, о чем вы, панна Ольга, сказали: «Это будет правильно». Таково мое решение. Пусть это будет и искуплением. Через час меня уже не будет в живых. Передайте привет Маричке. Обнимите моих деточек и не оставьте их после войны. Земной поклон вам, дорогая панна Ольга. Ян».

— Мне не совсем ясно… — сказал я, возвращая письмо.

— Он пустил под откос машину со своим командиром и, очевидно, погиб вместе с ним, — печально сказала Ольга.

Мы долго молчали, и по стенам плясали быстрые уродливые тени.

— Товарищи… — начал я.

Я хотел продолжать, но Ида уронила вдруг голову на стол и зарыдала.

— Что с тобой?

Ольга вскочила и обняла Иду.

— Ида! Ты так давно уже не плакала!

Ида выпрямилась, глаза ее были сухи: то ли слезы у нее сразу высохли на пылающих глазах, то ли она горько рыдала без слез.

— Это просто так. Я так давно уже не слыхала слова «товарищ».

Мы поняли Иду. Когда я выйду навстречу первому красноармейцу, который войдет с автоматом в руках в наш город, я тоже не выдержу и заплачу.

Ида вдруг заговорила пылко и страстно. Ее красивое лицо исказилось от боли и горечи. Прекрасные черные глаза горели безумным огнем.

— Товарищи! — с пафосом сказала Ида. — Я так мечтала всю жизнь о красивой, чистой любви. Но если для свершения самого маленького дела, ведущего к уничтожению фашизма, надо стать грязной шлюхой, — можете послать меня на это. Я выполню задачу.

Ольга побледнела. Я видел, как задрожали ее пальцы. Мне тоже стало не по себе. Но Ида успокоилась так же быстро, как и взволновалась, и снова сидела, суровая и печальная.

— Так вот, товарищи, — сказал я, — Миколайчик погиб, но подполье не может погибнуть. Вы сами понимаете, я тоже не один и пришел не от себя. Словом, я с Большой земли.

Ольга тихо погладила мне руку.

— Вы ни о чем не будете меня спрашивать.

— Конечно, — сказала Ольга, — разве мы не понимаем?

— Утром я уйду и в скором времени вернусь назад. Тогда я скажу вам, что делать дальше. Вы согласны?

Ольга пожала плечами. Ида кивнула.

— Никаких присяг мы давать не будем, — сказал я, — но уговоримся, что если кому-нибудь из нас придется погибнуть, то он погибнет один, ни единым словом не выдав других. Особенно — меня.

Я поглядел на Ольгу, затем перевел взгляд на Иду.

— Даже если бы вас пытали, как Марию в гестапо…

Ольга кивнула.

Воцарилась тишина.

— Скоро утро, — прошептала Ольга.

Она подошла к окну и приоткрыла уголок маскировки. За окном уже рассветало.

— Тебе надо поспать, — мягко сказала Ольга.

— Ах, если бы немного поспать! — Я потянулся всем телом. — Когда-то я был неисправимым неврастеником и не мог уснуть, не прочитав на ночь хоть несколько страничек. А теперь я давно уж не держал книги в руках, но дайте мне только приклонить где-нибудь голову, и я тотчас усну.

— Может, мы сделаем так, — предложила Ольга. — Ты ляжешь здесь на кровати, а я буду стоять на лестнице и…