Он вышел из-за своего бюро, подал всем нам руку и пожелал успеха — давая понять, что наша беседа закончена. Каапстадт последовал его примеру.

— Надеюсь, мадам Шеваль на приобрела себе собаку или какое-нибудь другое чудовище, — сказал он.

Раздосадованные, с тяжелым чувством возвращались мы в Гарлем.

— Последнее замечание инженер мог бы, конечно, оставить при себе, — скептически усмехнулась Тинка.

— Придется нам снова заняться этим человеком, — сказала Ан. — А что, собственно, имел в виду Паули, когда сказал, что «Шеваль» такая смешная фамилия?

— Это слово означает «лошадь», — пояснила я. — Просто плоская шутка Паули.

— А я уже думала, что мы избавились от этой женщины, — вздохнула Тинка. — Фу! Я против того, чтобы стрелять в женщину!

— Это так, конечно, — сказала я. — Но если она выдает хороших людей «службе безопасности»?

В тот же день мы отправились на разведку к дому, где брат поместил свою сестру — французско-немецкую шпионку. Дом находился позади Спаньярдсалле, в направлении к Бейтенспаарне; это была старинная вилла, построенная в стиле швейцарского шале, на высоких столбах. В саду росли хвойные деревья и остролистник и стояла беседка из камыша. Окна в доме оттаяли — это говорило не в пользу мадам Шеваль и сразу бросалось в глаза, потому что всюду вокруг стекла были белые от мороза. Проезжая на велосипеде мимо дома, мы заметили возле лестницы, ведшей на галерею, детские саночки. У меня сжалось сердце. Я постаралась скорее забыть, что видела эти санки.

Мы обследовали дом и прилегающую местность со стороны улицы, проходившей позади шале. Мы заметили, что с этой стороны шале было скрыто от глаз, защищено каменной стеной, которая была щедро утыкана битым стеклом. И сад, расположенный перед домом, был также надежно защищен от внешнего мира—. там была собака, правда, не волопас, а овчарка: пока мы ехали мимо, она бежала за нами вдоль ограды с внутренней стороны и остановилась, лишь когда мы удалились.

— И думать нечего, с этой стороны не удастся, — сказала Тинка.

— Со всех сторон садовая ограда, — добавила Ан. — Как хорошо эта дама выбрала себе местечко, где поселиться!

— Посмотрим, что имеется напротив, — предложила я.

Напротив шале помещалась небольшая вилла под названием «Черные дрозды»; она тоже была старомодная, с узенькими окнами по фасаду и французскими окнами сбоку. Перед нею — желтая дорожка из брусчатки. Возле дома росли отдельные кусты и густо покрытые снегом голубые ели. Это место для наблюдения за мадам Шеваль было просто идеально.

— Как же нам попасть в этот дом? — вздыхала Ан.

Интересно, кто там живет, думала я.

Острое личико Тинки еще больше вытянулось. Мы поехали вдоль канала обратно. Тинка сказала:

— Фелзенцы должны нам помочь…

— Каким образом? — спросила Ан.

— Их инспектор полиции знает гарлемского инспектора, — сказала Тинка. — Он должен устроить так, чтобы мы могли попасть в дом напротив «лошади». Будем надеяться, что там живут порядочные люди.

Мы с Ан обдумали это предложение. Сначала оно показалось мне фантастическим, но чем больше я размышляла, тем реальнее оно мне казалось.

— Тинка, — сказала Ан, — если бы это удалось!..

— Тинка, — воскликнула я, — гениальная идея!

— Единственно возможный выход, — сказала Тинка скромно и в то же время с гордостью.

Было слишком поздно, чтобы еще раз ехать в Фелзен, да и не стоило нам зря расходовать свои силы. И мы отправились туда лишь на следующий день. Паули там не оказалось; а инженер Каапстадт терпеливо и внимательно выслушал наши объяснения. Мы начертили для него план расположения шале и дома, насколько нам позволяла память, и убедили его в том, что наблюдательный пост в «Черных дроздах» является единственным — он дает возможность осуществить ликвидацию шпионки. При условии, что кто-нибудь введет нас в эту обитель.

Каапстадт тоже спросил — Ну хорошо… Каким же образом?

Мы рассказали о плане Тинки — о посредничестве полиции. Каапстадт поглядел на нас так, будто хотел сказать, что мы очень уж расхрабрились, затем впервые рассмеялся и сказал:

— Да, смелая затея, смелая затея… Но тут есть и кое-какие трудности… Разумеется, сегодня я не смогу дать вам окончательный ответ, я должен хорошенько подумать.

Мы условились с ним относительно дня, когда мы можем явиться и узнать о решении фелзенского штаба. Мы пришли в назначенный день, и нам не пришлось и трех минут ждать внизу. Паули, Каапстадт и Мэйсфелт сидели наверху вместе с уже знакомым нам инспектором полиции. Они были любезны как никогда. Инспектор сказал, что план, который мы предложили, свидетельствует о находчивости и смелости, — и румянец прилил к щекам Тинки… Уже есть договоренность с обитательницей «Черных дроздов». Да, да. Там, в старом доме, живет лишь один человек, дочь очень известного здесь и всеми уважаемого врача. Это уже пожилая дама, немного странная, но очень энергичная и прежде всего большая патриотка, уверял фелзенский инспектор; она с восторгом согласилась содействовать ликвидации мадам Шеваль; уже с самого начала она заметила, что там не все в порядке, а барышня Бисхоп отнюдь не мягкосердечная особа, особенно после 1940 года…

— Многообещающе, а? — спросил магистр Паули.

Мы утвердительно кивнули. Я спросила:

— А когда мы сможем занять пост в доме?

— Чем скорее, тем лучше, — ответил инспектор, бросая взгляд на Паули. — Дело это и так уже затянулось… Я направлю вас в Гарлем к моему коллеге, который знает о вас. Он и введет вас в дом госпожи Бисхоп.

Мы точно договорились о том, как он нас представит хозяйке и как будет осуществляться руководство операцией. На этот раз нам пожелали успеха четверо — в том числе и Мэйсфелт, который держался спокойнее, чем обычно. Мне показалось, что фелзенцы были довольны. И я снова подумала: почему они так торопятся с мадам Шеваль? Что это за человек? Два дня спустя, к вечеру мы были уже в «Черных дроздах». Гарлемский инспектор полиции — на этот раз он был в штатском платье — проводил нас туда. Этот тощий и довольно ехидный тип, казалось, находил удовольствие в том, чтобы подтрунивать над нами. Как-то он нам сказал — А ведь я сразу узнал вас! — Это, разумеется, нам напомнило о том, что наши имена значатся в полицейском реестре и что немцы требуют нашего ареста. И в дальнейшем он позволял себе подобные желчные остроты, намекая на расклейку плакатов и прочую наказуемую подпольную деятельность; он представил нас барышне Бисхоп как «трех знаменитых злоумышленниц». Он хитро усмехался, как бы давая понять, что ему принадлежит власть и тут и там — у оккупантов и в движении Сопротивления! И оставил нас, вероятно, очень довольный, что потрепал нам нервы.

Барышня Бисхоп была длинная, худая особа. Я не знаю, отощала ли она из-за недостатка продовольствия или всегда была такой. Одета она была в темно-коричневое платье, заколотое у ворота старомодной агатовой брошью. Верхняя челюсть была у нее искусственная и щелкала, когда она говорила; кроме того, мы заметили, что она носит парик. Две худые голодные кошки, мурлыча и жалобно мяукая, терлись об ее ноги, обутые в тяжелые домашние туфли густо-черного цвета. Она провела нас в комнату, откуда мы могли видеть шале Лошади, как стали мы называть немецкое французскую даму.

— Значит, вы из группы Сопротивления? — спросила нас хозяйка. — Хорошо, хорошо, хорошо… Кто бы подумал, что с нашей страной могло приключиться такое несчастье! Даже молодые девушки вынуждены стрелять… Вот ведь какое дело! Не думайте, что я вам не завидую, слышите? Я в самом деле завидую вам, и я уверена, что мой отец — вы знаете, известный доктор Бисхоп, вашим родителям, наверное, знакомо это имя… — о чем это я говорю? Ах да, что мой отец питал бы к вам глубочайшее уважение: он был настоящий патриот, замечательный патриот… Я очень хорошо помню, что в свое время он предостерегал нас от Бисмарка, а Вильгельму Второму он никогда не доверял… Осторожно, тут надо сойти вниз, а света недостаточно… Вот всегда так в старых домах: они не комфортабельны, но уютны! Я ни за что не уехала бы отсюдa… Смотрите, вот комната… Если вы очень осторожно подуете на стекло, то лед растает и в кружочек вы сможете глядеть отсюда на дом… Вот так… Хорошо вам видно?.. Да, вот там она и живет, и вы сразу можете видеть, что это женщина скверного поведения, потому что у нее есть уголь!.. Это самая обыкновенная… ну, как бы это сказать? Вы достаточно взрослые девушки, и — увы! — после оккупации подобное явление наблюдается повсюду…