Первым ее побуждением было поднять хлеб и швырнуть его прочь, в оледеневшие под снегом кусты. Мы с Тинкой схватили ее за руку.

— Ты что, с ума сошла? — возмутилась я. — Еда есть еда!

Я уже взяла у нее хлеб, чтобы разломить его на три части, как вдруг Тинка произнесла странным тоном: — Значит, вы не видели, кто бросил хлеб?..

Мы молча уставились на нее.

— Это был Пауль! — сказала Тинка все тем же странным тоном — В форме полевой жандармерии!

— Пауль? — повторили мы. Ан спросила — Тот, из бетонированного укрепления в Эймейдене?

— Он ведь служит в военно-морском флоте! — сказала я.

— Клянусь, это был Пауль, — сказала Тинка. — Кроме того… кому из полевой жандармерии придет в голову бросать нам хлеб?

— Похоже, однако, что он издевался над нами, — заметила я.

— Может, тебе это только показалось, — сказала Ан.

Я раздала хлеб, и мы начали есть, тщетно пытаясь разрешить загадку, которую нам только что задали. Грузовик пыхтел где-то далеко, очень далеко. Мы жевали и проглатывали хлеб с волчьим аппетитом. За последние месяцы мы впервые ели хороший хлеб. Это придало нам мужества и сил, чтобы проделать последний этап пути в Гарлем под вдруг посыпавшим мелким снегом. Последние наши слова были все о том же непонятном человеке, с которым мы познакомились в Фелзене и который так неожиданно сменил форму.

Барышня Бисхоп…

На следующий день нам предстояло получить шведский хлеб и маргарин, поэтому отпала намеченная нами поездка к фелзенцам, — мы хотели потребовать у них объяснений по поводу ящика с сигарами, который мы по их поручению доставили. В штабе мы устроили некоторое подобие банкета: у каждого из нас было больше одной продовольственной карточки, и каждый из нас получил по целому хлебу и фунту маргарина. Вейнант уступил свою дополнительную порцию Руланту, у которого были дети, а Вихер взялся отнести мою дополнительную порцию моим родителям. Мимоходом он также рассказал мне, что несколько дней назад он принес им немного дров — распиленные железнодорожные шпалы. У всех было прекрасное настроение, и хотя мы сначала думали разделить белый хлеб на маленькие порции и растянуть его надолго, голод до того измучил нас, что мы за один присест съели все до последней крошки. Особенно взволновало нас сообщение, полученное в этот день нелегальным путем: два судна с бензином и нефтью, которые оккупанты сумели бог знает откуда привести в Утрехт, взорваны борцами Сопротивления. На Восточном фронте немецкие войска огромными партиями сдавались в плен: десятки тысяч солдат вермахта бросали оружие и уходили к русским. Американцы наконец отбросили за Рейн войска Рундштедта и подошли к линии Зигфрида; однако по сравнению с тем, что происходило на Востоке, достижения их были весьма скромными. Их соотечественники на Дальнем Востоке продвигались быстрее; они добились того, что японские гавани оказались в радиусе действия американских бомбардировщиков.

Когда мы вновь отправились в Фелзен, наше возмущение из-за ящичка с сигарами несколько поостыло. Мы условились, что пока не будем поднимать разговор об этом и посмотрим, какие еще будут для нас поручения у фелзенцев. На этот раз мы прождали внизу с полчаса и, когда поднялись наверх, увидели там Паули и Каапстадта. По их лицам я увидела, что они хотят что-то нам сообщить: они взволнованно, если не сказать торжественно, встали.

— Садитесь, садитесь, — сказал магистр Паули, который, видимо, ради этого случая зажег преогромную праздничную сигару. — У нас есть новости относительно этой… Как ее там, Каапстадт?

Каапстадт, глядя не на нас, а на кончики своих до блеска начищенных ботинок, произнес:

— Мадам Шеваль.

Магистр Паули продолжал своим прежним сердечным тоном:

— Мадам Шеваль… верно, так ее зовут. Впрочем, фамилия весьма забавная, так ведь, госпожа С.? Да, вам удалось в свое время проследить за ней вплоть до того момента, когда офицер вермахта увез ее из пансионата, не правда ли?

Мы кивнули. Он сделал небольшую паузу, весело рассмеялся и сказал:

— Вы, конечно, думаете, что этот мужчина… или, иначе говоря, что мадам Шеваль — любовница немецкого офицера? Ошибка, мои дамы, ошибка! По нашим сведениям, он ее брат.

Он снова сделал паузу, чтобы дать нам возможность почувствовать всю значительность новости.

— Ее брат, — повторил Паули. — Она оказалась урожденной немкой, которая за несколько лет до войны вышла замуж за француза. Она вполне законно носит фамилию Шеваль. Имя стало французским, а сердце осталось немецким, понимаете? О господине Шевале мы ничего больше не знаем. Брат же снял для своей сестры квартирку в чудесном городе Гарлеме. Он изредка заходит туда отдохнуть от служебных забот.

Он снова радостно засмеялся во весь рот; Каапстадт только как-то цинично осклабился, будто мало верил в эти россказни о брате и сестре и находил все это просто чепухой, а мы вежливо улыбались по мере сил и возможностей. До сих пор я не видела ничего смешного в этой истории.

— Значит, поручение остается в силе? — сказала я, чувствуя, что молчание неприятно затянулось.

— Остается в силе, — подтвердил Каапстадт. Теперь он рассматривал свои ногти, которые — в этом я ни чуточки не сомневалась — имели более цивилизованный вид, чем мои.

Я продолжала:

— Вы говорите о ваших сведениях, господин Паули… Я полагаю, вы получаете их от вашего друга Пауля?

Паули и Каапстадт удивленно взглянули на меня.

— Да-а, — протянул Паули. — Разве необходимо в каждом случае называть источник своей информации?.. В данном случае это был действительно Пауль… Вас это интересует?

Мы все три кивнули. Мужчины посмотрели на нас еще внимательнее.

Ан быстро заговорила:

— Да, нас это очень интересует… Недавно вы представили нас Паулю, тогда он служил еще в военно-морском флоте, так говорили по крайней мере… Во всяком случае, он находился тогда с матросами в бетонированном укреплении в Эймейдене… А на днях мы вновь видели его, и он был в военной форме полевой жандармерии.

Паули и Каапстадт обменялись взглядом. Каапстадт зажег сигарету, а Паули рассмеялся еще более дружелюбно, чем обычно.

— Помилуйте! Мне незачем объяснять вам, что немцы находятся сейчас в стесненном положении, что им не хватает людей… Им приходится посылать слишком много солдат на Восток! Поэтому они были вынуждены — это точно — направить одну группу военных моряков на службу в полицию. И уверяю вас, Пауль тотчас же вызвался пойти туда.

— Вызвался? — почти одновременно переспросили мы.

Каапстадт наклонился к нам — Разумеется. Пауль ведь антифашист. Он работает на нас. Поэтому он воспользовался предложенной ему возможностью добывать больше сведений, чем до сих пор.

Он произнес это нетерпеливо, точно отчитывая нас, и даже с оттенком предостережения, будто хотел сказать: больше вам ничего знать не полагается. Какое вам дело, с кем мы сотрудничаем?

Я все поняла, Ан и Тинка, по-видимому, тоже.

— Значит, так, — сказала Ан.

— Да, — подтвердил Паули. Он все еще улыбался, но смех точно застыл на его лице и был уже совершенно неуместен. — Ну а теперь «вернемся к нашим баранам» или, во всяком случае, к нашей «лошадке»… Ха-ха-ха! Вот адрес небольшой виллы, где она живет. Завершение этого дела мы, разумеется, предоставляем вам.

— Кстати, как обстоит дело с другим поручением? — спросил Каапстадт. — Насчет разрушителя Эймейдена и Дрихейса? Об этом вы нам ничего не сообщали.

Я почувствовала, как мое лицо вспыхнуло ярким румянцем. Ни на кого не глядя — мои подруги тоже не подымали глаз, — я сказала — Пока полная неудача… Собака негодяя испортила все дело.

Я рассказала о наших злоключениях, о волопасе и его хозяине, которого мы так и не увидели. Паули и Каапстадт выслушали рассказ, не делая никаких комментариев и ни о чем не спрашивая. Когда я кончила, Паули сказал:

— Жаль… очень жаль. Может быть, вы позднее еще раз попытаетесь заняться этим делом. Человек этот стоит в списке, вы ведь знаете… Но мадам Шеваль гораздо важнее. Тот сделал свое дело, а она вредит каждый день и сейчас!