— Едем, — сказал он, перекидывая ногу через седло. — Мы не можем задерживаться… Я отдал бы неделю жизни, чтобы узнать, где сейчас Каллеграаф.

— Они примазываются иногда к обыкновенным беженцам и думают, что смогут таким образом избежать опасности, — сказала я. — Может, он получил уже пулю. Английскую.

Рулант злорадно ухмыльнулся: —Английскую пулю он мог бы получить и от меня.

Мы поехали к фашистскому военному клубу. Там все двери были плотно закрыты. На нижних окнах спущены желтые гардины. На верхнем этаже, казалось, вообще никогда живого человека не было. В который уже раз мы повернули обратно, обозленные и разочарованные.

Но в тот момент, когда мы хотели тронуться в путь, скрипнула и открылась маленькая, выкрашенная темно-серой краской дверь — она выходила в закоулок, рядом со зданием. Мужчина в скромной серой спортивной куртке и серой спортивной фуражке выкатил велосипед и снова запер дверь.

— Фу ты дьявол, — шепнула я Руланту. — Не Каллеграаф ли это?..

— Надеюсь, ты не ошиблась, — ответил он: — Ну-ка, папаша, дай получше рассмотреть твою рожу…

Человек в спортивном костюме удалялся от нас подчеркнуто неторопливо. Мы не могли следовать за ним, пока на улице было сравнительно малолюдно. Но как только он доехал до более широкой и оживленной улицы, мы тоже двинулись в путь. Мы видели, что человек в сером несколько раз оглянулся.

— Он умеет прикидываться рядовым гражданином, — сказал Рулант. — Я мог бы поклясться, что это безобидный бюргер.

— Как знать, может, тот закоулок вовсе не принадлежит фашистскому военному клубу? — спросила я.

— Слушай, — сердито сказал Рулант, — видно, негодяй здорово потрепал тебе нервы, раз уж ты начинаешь сомневаться…

— Мы наверняка узнаем, он ли это, когда он свернет на Аллею Звейхера, — ответила я. — Он живет там.

— Кто тебе сказал, что он поедет к себе домой? — спросил Рулант. — Может, у него стоит где-нибудь автомашина и он захочет прокатиться.

Мы замолчали и ехали, не выпуская из поля зрения человека в сером. Он умело и спокойно маневрировал на улице между пешеходами и машинами, никому не мешал, насколько мы могли заметить, никому не кланялся, и никто не кланялся ему. Он достиг уже окраины города и неторопливо проехал парком Флоры. Голубой трамвай, шедший из Амстердама, на каких-нибудь полминуты загородил нам дорогу. Когда трамвай прошел, мы нажали изо всех сил; однако, въехав в парк, мы убедились, что потеряли человека из виду: он исчез.

Рулант забористо выругался. Мы остановились в парке и огляделись вокруг. Рулант еще раз громко выругался.

— Рулант, — сказала я, — давай попробуем отправиться на Аллею Звейхера, не обнаружится ли там след негодяя.

Минуты через четыре мы остановились в конце аллеи. Мы всматривались в сады и заборы; у одного дома стоял велосипед, прислоненный к изгороди из кустов бирючины. Мы бродили взад-вперед, внимательно глядя по сторонам, как вдруг из-за изгороди показался человек в сером. В руках он держал чемодан. Следом за ним шла модно одетая взволнованная дамочка, тоже с чемоданом.

— Ну, что я говорила?

— Черт побери, похоже, что он удирает… — пробормотал Рулант.

Свободной рукой человек в сером взял велосипед; жена, опустив голову, шла позади. Они не говорили ни слова. Выйдя из аллеи, они направились в сторону парка. Мы быстро подошли к дому и увидели, что дверная табличка с фамилией была вывинчена.

— Это он, — сказал Рулант. — С фамилией или без фамилии.

— Где же автомашина, которую он приготовил для себя? — спросила я.

— Ну до чего же ты придирчива… — сказал Рулант. — Лучше посмотри, что этот гусь собирается делать.

Супружеская пара прошла тропинкой вдоль оленьего заповедника и направилась к шоссе. Затем они подошли к трамвайной остановке. Муж поставил велосипед к дереву и присоединился к жене; она оперлась о стену трамвайной будки; было видно, как она испугана и удручена. Так стояли они рядом и глядели на мчавшиеся мимо немецкие и другие автомашины; мы же тем временем сидели на скамейке, в двадцати пяти метрах от супругов, и наблюдали за ними.

— Я бы не пожалел денег, чтобы узнать, о чем они думают, — сказал Рулант.

— …и о чем говорят между собой, — добавила я.

Когда подходил трамвай на Хемстеде, муж и жена вышли из-под навеса. Трамвай остановился. Мы видели, как человек в сером помогал жене сесть в трамвай. Он поставил на заднюю площадку два чемодана. Трамвай уехал. Человек в сером неуклюже поднял руку, очевидно стараясь сделать вид, что это самое обыденное прощальное приветствие. Как вела себя его жена, мы не имели возможности видеть или слышать. Ее увез трамвай.

Человек в сером возвратился к тому месту, где стоял его велосипед. Он отомкнул запор и повернул велосипед в сторону Гарлема.

— Черт побери, опять он едет в город, — сказал Рулант. — Наверное, забыл снять деньги с текущего счета в. банке.

— Ну, теперь он от нас не уйдет, — заявила я.

— Пока еще трудно сказать… — возразил Рулант.

Мы поехали по велосипедной дорожке следом за человеком в сером. Он ехал по-прежнему с противным, неестественным спокойствием.

— Надо убедиться, что это он, — пробормотала я сквозь зубы. Между нами и типом в сером костюме было человека три. Позади нас звонил трамвай, который шел из Хемстеде, а далеко впереди, около Темпелирстраат, звонил другой трамвай, шедший в Амстердам. В этот момент я заметила, что человек в сером переехал дорогу; сделал он это гораздо быстрее, чем я ожидала, и, очевидно, преднамеренно. Может, он нас заметил? Нарочно ли он свернул как раз на том месте, где дорога забита трамваями, автомашинами и велосипедами?

— Господин Каллеграаф! — крикнула я вслед беглецу. — Господин Каллеграаф!

Он обернулся, услышав свою фамилию, разинул рот и вытаращил глаза. Это я хорошо придумала, он не мог не оглянуться, как и любой человек, если его окликнут по имени. А ведь хотел удрать незаметно; аналогичный случай был с Квэйзелом.

— Рулант, — крикнула я, — это он!

Мы уже съехали с велосипедной дорожки. Я видела, как серая спина согнулась еще ниже над рулем, ноги впервые заработали быстрее. Держась за руль одной рукой, я поехала между трамвайными рельсами. Другую руку я опустила в карман за револьвером. Я посмотрела на Руланта — он ехал рядом со мной, стремясь, так же как и я, уйти от нагонявшего нас трамвая, который опять начал звонить. Мы очутились между двумя трамвайными путями на левой стороне шоссе. Каллеграаф уже ехал по противоположной стороне.

— Я стреляю! — сказал Рулант хриплым голосом.

— Нет, я! Я! — крикнула я Руланту.

В тот момент, когда человек в сером свернул с шоссе на боковую улицу, нас с Рулантом нагнал трамвай и с металлическим грохотом промчался мимо. Я даже не осознала, что голубые вагоны были совсем близко от меня; грохот трамвая лишь на секунду ошеломил меня. Я выстрелила, целясь в серую спину, когда она снова стала мне видна. И тут же я почувствовала, что у меня не все в порядке; заднее колесо велосипеда зацепилось за что-то, сорвалось, велосипед завилял. Я выстрелила еще раз. И увидела впереди, как велосипед Каллеграафа стал выписывать зигзаги. Я почувствовала сильную руку Руланта, которая подхватила меня и помогла мне съехать с трамвайного рельса… Мы перебрались на противоположную сторону и въехали в аллею, где Каллеграаф свалился с велосипеда.

— Осторожнее! — донесся до меня голос Руланта. Я мчалась вперед, по-прежнему держа руль одной рукой, готовая выпустить третий заряд, как вдруг я увидела, что Каллеграаф с трудом поднимается на ноги. Делая странные повороты — я сразу вспомнила, что этому маневру обучают нацистских агентов, — Каллеграаф, шатаясь, перешел улицу и, дойдя до дерева, остановился. Затем он одной рукой оперся о ствол и поглядел на меня. Другую, свободную руку он вынул из кармана. Лицо у него было перекошено и залито кровью. И он начал стрелять в меня из револьвера. В десяти-двадцати метрах позади нас ехали немецкие автомашины. В десяти-двадцати метрах впереди шли люди; я видела, как они остановились, обернулись в нашу сторону и бросились бежать. Тут я почувствовала колющую боль сначала в одном бедре, потом и в другом. Но это была какая-то мгновенная, жгучая боль. Хуже, что за ней последовала нечувствительность, ноги ослабели. Я вдруг не смогла больше нажимать на педали. Как пьяная, качалась я несколько мгновений в седле. Перед глазами рассыпался целый сноп черных искр, в ушах стоял пьяный шум, я была близка к обмороку.