Правый берег у Нила высокий, левый — пологий, низменный, заросший тростником и папирусом. Вся жизнь почему-то жалась к берегу правому. Временами он был так высок и обрывист, что заставлял вспомнить живописные глинистые обрывы на нашей сибирской Лене.
В одном месте, на самой высокой точке, стояло сухое дерево, и на нем (хорошая вышка для наблюдении!) сидели, озираясь, орлан и две обезьянки, заверещавшие при виде лодки, как верещат сороки в нашем лесу.
Помаленьку двигаясь, мы достигли знаменитого нильского водопада. Шум его мы услышали раньше, чем увидели низвергающуюся сверху воду. В реке, на подходе к обрыву, змеились полосы пены и плыли сбитые ветки растений. Шум нарастал, и вот оно, нильское чудо, представляющее собой огромное белое облако водяной пыли с неугасающей радугой.
Нил, в этом месте суженный каменной щелью до нескольких метров, ревел, низвергаясь с большой высоты. Но снимать было нечего.
Лодка минуты три покрутилась на водных струях, пристала к камню с чудом выросшим на нем кустиком зелени. Я внимательно оглядел берег. Крокодилов вопреки ожиданью, что будут ловить оглушенную рыбу, тут не было. И вообще никого, лишь одинокая рыжая цапля неподвижно глядела в воду.
Назад к переправе возвращались уже быстрым ходом, провожая глазами пришедших напиться лесных зверей и бегемотов, которых на прикидку было на этом участке более сотни.
У переправы мы покинули лодку и постояли над рекой, тут начинавшей великий путь к Средиземному морю.
Пеликан, бакланы и аист.
Я мечтал посидеть у реки с удочкой. Увы, программа тура времени для этого не оставила.
Все же ночью, прежде чем завалиться спать, мы с профессором Галушиным пошли на огоньки, мерцавшие на берегу Нила, и обнаружили рыбаков. Объясниться как следует с двумя приветливыми парнями мы не могли, все ж они поняли, что одному из нас хотелось бы хоть подержать в руке удилище.
Все было как и везде — леска, крючок, поплавок (в этот раз большой — с куриное яйцо!) и червяки для наживки точно такие же, как у нас.
Поклёвку при свете фонарика я сразу заметил и подсек рыбу вовремя. В руке у меня упруго шевелилась рыбешка величиною в ладонь, широкая, как подлещик, неимоверно колючая. Названье: тилапия.
В ведре рыбаков оказалось десятка два таких же рыб — обычный вечерний улов двух приятелей: Рамазана Али и Джеймса Оняка.
Я знал, что в здешних местах водится несколько видов тилапий, и нарисовал на бумажке рыбу с мальками возле открытого рта — знают ли они эту рыбу? Оба почти закричали: «Да! Да! Это большая тилапия, она прячет мальков во рту».
Пояснили, что рыба эта живет в озере, из которого Нил вытекает.
«Ну а какая рыба самая почетная для рыбака?» Ответ был дружным: «Нильский окунь!» Я много слышал об этом окуне, достигающем веса иногда более ста килограммов (рекорд 120 кг!), но не предполагал, что на другой день вечером увижу только что пойманного «окунька». Было это как раз у места, где Нил вытекает из озера. В момент, когда мы спустились к истоку, один челнок причалил к камням, и сразу хорошая весть облетела весь берег: «Ибрагим Овари поймал окуня!» Все, кто был на берегу, окружили счастливца. Я сообразил, что удачливый рыболов должен получить почести, стал на колени у лодки и поднял руки кверху. Не зная другого подходящего слова, я, указывая на парня, сказал: «Чемпион!» Всем это очень понравилось. «Чемпион! Чемпион!» — зашумели на берегу. Парень стоял смущенный, опершись на весло. У ног его лежал «окунёк», весивший килограммов сорок. «На что поймал?»
Парень показал леску с некрупным крючком и наживку — продолговатую рыбку с книзу опущенным хоботком. Это был известный мне нильский слоник — рыба, образующая вокруг себя электрическое поле. (Помогает ей ориентироваться в воде.)
«Всегда ловите на слоников?»
«Всегда», — ответил парень.
Тут было над чем подумать. Возможно, главная нильская знаменитость — окунь — как раз по этому электрополю находит лакомую для него рыбу, а рыболовы приспособили ее для приманки. Но об этом подумать можно было позднее. Надо было скорее снимать, пока солнце еще висело над горизонтом. Парень с трудом поворачивал в лодке свою еще живую добычу, укладывая ее в положение, подходящее для фотографа. Я снимал в лихорадочном темпе, боясь, что свет вот-вот иссякнет.
Потом мы оба с парнем присели. Я узнал, что ловля окуней — его профессия, что этим он кормится, проживая в деревне Букая поблизости от истока реки. «Часто ли попадается эта рыба?» — «Раза три-четыре за месяц». — «Продаешь?» — «Да, отдаю в ресторан». — «Сколько же получаешь?» — «Двадцать долларов или чуть больше».
Прощаясь, мы пожелали рыболову новых удач. А я радовался нечаянной встрече с легендарным обитателем Нила. Знать бы мне в этот час: в спешке я сделал промах, не заправил, как надо, в камере кончик пленки и снимал, что называется, вхолостую — всё на один кадр.
Такое со всеми случается иногда. Но тут я готов был заплакать, понимая, какая удача сорвалась с моей удочки. Стал искать хоть какой-нибудь снимок, дающий представленье о нильском окуне, и нашел его в угандийском журнале. Вот он, окунь, но не очень большой — килограммов на двадцать. А представим того, что должен был оказаться на пленке, или совсем уж гигантского — 120 кило! Большая река — большая и рыба в ней.
Обезьяний пес
Обезьяну эту мы знаем по наблюдениям в зоопарках, по снимкам и фильмах». Внешность и повадки ее похожи на то, что мы видим в человеческом мире. Это как бы карикатура на нас, отражение в кривом зеркале. И это совсем не случайный курьез, в животном мире шимпанзе — самый близкий наш родственник. Строение органов тела почти на сто процентов «человеческое», состав крови таков, что ее можно переливать человеку. Вместо когтей на пальцах у шимпанзе ногти. У самок высших животных готовность к оплодотворению бывает один раз в год, у обезьян так же, как у людей, — месячный менструальный цикл. Но больше всего нас занимают повадки и сообразительность этого ближайшего нашего родственника.
Шимпанзе давно и пристально изучают. Наблюдения и многочисленные эксперименты обнаруживают в них способность творчески ориентироваться в окружающей обстановке, обучаться, совершать поступки, поражающие находчивостью, логичностью повеленья, умением быстро перенимать то, что они наблюдают. Шимпанзе решают задачи, непосильные никому другому в животном мире, например, крадут у сторожа в зоопарке ключи и умело открывают двери, наращивают одну палку другой, чтобы подвинуть к клетке банан, тот же банан, подвешенный к потолку, обезьяна достает, поставив один на другой несколько ящиков. Обезьян без труда учат одеваться, сидеть за столом, правильно пользоваться ножом и вилкой, чистить зубы, кататься на велосипеде и так далее.
Я близко наблюдал взрослых и маленьких шимпанзе на псковском озере, куда (на остров) летом их выпускали ленинградские приматологи. На руках я держал маленького робкого шимпанзенка. А великовозрастная шалунья сдернула с меня кепку и тут же надела себе на голову, другая воровато запустила волосатую руку в мою сумку и, выхватив запасной Nicon, вскочила на дерево и стала нас сверху «снимать», прикладывая камеру ко лбу. Она ни за что не хотела возвращать замечательную игрушку.
Пришлось обменять ее на два апельсина… Всегда хотелось увидеть: а как живут обезьяны на воле, на своей дальней родине, в африканском лесу?
И вот желанье сбывается. Мы стоим на опушке экваториального леса. Четыре проводника разбивают нас на мелкие группы и, выслушав их наставленья, заходим в высокий сумрачный мир Национального парка Кибали. Выразительно приложенный к губам палец проводника обязывает нас с этой минуты быть «тише воды, ниже травы».
Лес после открытых просторов саванны и буша выгладит царством таинственным и пугающим. Деревья достигают высоты в сорок метров. С них свисают лианы, в подлеске — плотная непролазная зелень, колючки. Но вглубь ведет покрытая палыми листьями тропка, по которой водят туристов и которой пользуются обезьяны, когда спускаются вниз с деревьев на землю. Проводник на ходу объясняет все это жестами, полушепотом. Приставляя ладони к ушам, он пытается что-то услышать вверху.